Край, где Кончается радуга - Николай Полунин

Вест снова вгляделся в Сто пятого. Ткач. Старенький, синенький. Идет, бормоча под нос, то ли злорадствуя, то ли причитая. Он и в Квартале все бебекал вокруг дома. Но Наум отмахнулся, сказал: Дживви-дурачок, – а кто такой Дживви?

В переулке взревело. Если бы всю дорогу не молчали будто вымершие дома, и не шмыгали одни в лунном свете поголовно серые кошки, Вест сказал бы, что это мотоцикл. Мощный. И не один. Старикашка Сто пятый моментально сжался, дернулся туда-сюда, метнулся к затопленной тьмою стене и замер там, едва слышно пискнув. Вест сообразил, что надо живее убираться, но успел лишь шагнуть – и они пролетели мимо.

Они были размазаны, как на кадре, их мотоциклы рявкнули, смрад запершил в горле. На шлеме ведущего светилась хвостатая звезда зеленого цвета, на шлемах двух других – белые. Зеленый проскочил в миллиметре. Веста развернуло, он едва не очутился под колесом белого, но твердым выступом – зеркалом, локтем? – ему садануло между лопаток, и он грохнулся лицом на булыжник. Стало очень больно и спину, и лицо, и Вест долго поднимался, а когда поднялся, за крышами раздался близкий грохот, и всплыл клуб огнистого дыма. Там был тупик, они со Сто пятым только что миновали его.

– Сюда! Господин, сюда, скорее!

Старикашка перебежал дорогу, затащил его в нишу на освещенной стороне. Стоять было неловко, плечо почти высовывалось из тени.

– Что ж ты меня бросил, гад?

– Ш-ш…

– А кто это?

– Тише, тише, господин, они вернутся, они вас видели…

– Давай на ту сторону тогда.

– Да тише! – простонал Сто пятый. – Вот они…

Мотоциклисты остановились не доезжая. Теперь их осталось двое, оба с белыми звездами. Головы повернуты к теневой стороне. Один что-то сказал, другой, кажется, засмеялся. Первый еще сказал, кажется, повторил. Тогда другой выдернул из-под руки блеснувшее, и в нешироком коридоре стен продолбила очередь. Пули крошили камень почти там, где до того прятался Сто пятый; некоторые рикошетили с гнусным мявом.

Вест замер. Сто пятого била дрожь. Вест притиснул его рукой Первый мотоциклист терпеливо дождался, пока у стреляющего не кончится магазин а затем хлестко врезал ему под звезду на шлеме. Кретин! – донеслось до Веста. Звонкий какой-то голос. Мотоциклы грохнули, рванули, – первый, за ним, чуть взвильнув, второй. Сто пятый начал кашлять. Он перхал и брызгал слюной. Вест не мешал ему. Ежась от боли, он трогал щеку и бровь. И нос. Потом сказал:

– Ну?

– Сейчас… сейчас, – просипел Сто пятый. – Сейчас идем, господин.

Они двинулись дальше.

– Кто это был?

– Да кто ж его знает, господин, всех их рази упомнишь, я и то половины не знаю.

– Вообще, кто это был.

– А щенки. Держать их надо на привязи на хорошей, а не мотоциклы им. С них, извиняюсь, по шесть шкур спустить мало, а они вон что. Как они на Северную Окраину-то пробираются, игрушки у них видали какие? Э-эх, Стража наша Стража, все куплены-перекуплены…

– Значит, здесь – Северная Окраина? – переспросил что-то вроде бы уразумевший Вест.

– Там Окраина. И Пустошь там, – старик махнул рукой куда-то. – Где они, думаете, автоматы понабрали? Ведь охраняться должна Пустошь-то, а! Извиняюсь, дубины сиреневые там только брюхо чешут да номеров друг дружке проигрывают.

– Как проигрывают?

– Кто как. На замазку, на нож, на кулак. На пулю редко играют, пуля – это им, по одному если, скучно, несолидно считается, да и по головке не погладят, палить-то без приказа… Они ж сменные, они в Квартале не реже раза в месяц ходют, там и расчет на месте. А вы что ж думали, в Городе, эва, еще у научников скажите, куда хватили! Не-е, они в Квартал…

Вест открыл рот, чтобы сказать, что он в общем-то ничего не говорил, а, напротив бы, послушал, но Ткач Сто пятый остановился.

– Я извиняюсь, пришли мы, господин…

И вот дом.

– Господин… Пожалуйте, господин.

Дверь – тяжеленная, с массивным выщербленным кольцом, – нежно пропела что-то свое, растворяясь. За ней была лестница, поднимающаяся широким полукругом, и с нее навстречу скатился некий шарик в огромном блестящем одеянии, которое Вест, прищуриваясь от света, определил как исполинских размеров халат. На наспех натянутой вдоль перил лестницы матерчатой полосе было наляпано вкривь и вкось:

“Астафь надежду, всяк мима прахадящий! Абрахэм У. С. Фидлер”

– Привел! – возликовал шарик из роскошных глубин. – Ай, старикашачка, ай привел!

– Изволите видеть, – прокашлял Сто пятый.

– Пожалуйте, пожалуйте, – тоненько зарокотал шарик, хватая Веста за уцелевшую пуговицу. Сто пятому: – Иди, старик, иди, позже получишь… стой! Это чего? – Он ткнул Весту чуть не в самый глаз пухлым пальчиком. – Это ты чего?! Недоглядел?!

– Я извиняюсь, – гордо сказал Сто пятый. – Это не я, это они сами.

– Я тебе поизвиняюсь, сволочь! – завизжал шарик. – Я тебе поизвиняюсь! Год уже лишний коптишь! Пшел вон!

– Послушайте, – сказал Вест.

– Эйн момент, сюда, сюда прошу…

Шарик провел его по лестнице, приятно остудившей ступни, по короткому коридору к двери, за которой оказалась ванная; сам не вошел. Ванная была обычной, только сильно замусоренной и лет двадцать не обновлявшейся. Вест сел на краешек, его не держали ноги.

Все. Все кончилось, ужас прошел, кошмар отлетел, я проснулся. Все. Я отпарю грязь и вонь, а потом мне просунут в дверь новый костюм, мне больше ничего не надо, неважно, что там болтал Наум, что будет потом, важно сейчас отмыть грязь и переодеться, и не хочу я больше ни о чем думать… Потянулся к зеленелому медному крану, под шум содрал Наумову куртку. Вода чем-то таким попахивала. Специфическим. Чистилище, усмехнулся он. А может, санобработка. Но все равно.

Так, подумал Вест, “одежу” мне тут новую не справили.

– Слушай, так нельзя мне обувь какую-нибудь?

– Что вы. Ни в коем. Только так. Колорит, понимаете? Они должны… должны почувствовать…

Шарик тащил его по коридорам и анфиладам. С портьерами, гардинами, креслами, какими-то явно музейными столешницами, картинами, шкафами, каминами, стеллажами книг в тяжелом золотом тиснении, фарфором в горках и свечами в канделябрах. То неожиданно затемненным, то залитым нестерпимым светом от дребезжащих люминисцентных ламп, что лепились к потолку где придется и как придется, а голая проводка свисала дугами.

– Ничего у нас? – проговорил Шарик. – Маленько вот подработать… Мы его недавно захватили… Освещение вот уже провели…

Захватили. С боем?

– Ну, выбили недавно, – как бы угадав вопрос, пояснил тот, – разрешение получили. Сам ходил в Управление, кланялся, чего-то там они себе… Все законно, а вы как думали, дали бы нам, кабы самовольно въехали, раннее зодчество, что ты! Но мы, – он обернулся, подмигивая, – мы – сила. У нас скоро…

Значит, что мне говорил Наум? – думал Вест. Он мне говорил так: масса группировок, разрозненных и разъединенных, зачастую с противоположными интересами и потому питающих друг к другу неприязнь вплоть до открытых боевых действий. Ссылался на прецеденты, ничего конкретного не называя. Банды между собой и какая-то там Стража против всех. Чушь, феодализм. И всем нужен непременно я. Или такие, как я, – по недомолвкам Наума можно догадаться, что я не первый…

Шарик втолкнул его.

Ничего не было слышно: музыка (это, наверное, все-таки была музыка) воспринималась как накаты ровного гула. Ничего не было видно – Весту почудилось, что его посадили во взбесившийся калейдоскоп. “Пойдем, пойдем! – проорал Шарик на ухо. – Здесь не поговоришь!”

Дальше было тише. После красной комнаты была синяя, потом сразу – столовая. Здесь ели. Стол вывернут по ходу коня, ослепительный свет, народу полсотни, гомон, при появлении Веста – дружное “Ах!”

– Кого привел, Простачок? – крикнула пьяненькая женщина, на нее зашикали. Вест представил себя со стороны.

– Ну, Простачок, – заревел голос из головы стола, – ну, толстячок! Ну, порадовал гостем дорогим! Ну, удружил! Да ведите, ведите гостя, сажайте по руку правую, почетную, угощайте!..

– ОН, – заглавными буквами шепнул Шарик. – Прошу же. Прошу, прошу…

– Ах! – подлетела дама в голубом.

– Неужели! – подлетела дама в сером.

Куда он привел меня, подумал Вест, в бордель?

Он сделал лучшее, что мог, – перестал сопротивляться. Дамы, блестя глазами и камнями, подвели его к странной конструкции инвалидному креслу. Оно было совершенно закрытым и напоминало более всего золоченый саркофаг на колесах.

– Рад, – густо произнес динамик в верхней части саркофага. – Глубоко тронут. Польщен присутствием. Всем, – саркофаг развернулся к столу, – всем налить в честь дорогого гостя. – Все налили. – Всем пить! Виват!

– Виват! – грохнуло застолье. Вцепившись в Веста, дамы повлекли его к столу.

Та, что в сером, помоложе. В голубом – поинтересней. И обе увешаны драгоценностями. Вест не очень разбирался, но если все настоящее, трудно даже предположить, сколько это стоит.