Хроники ветров. Книга суда - Екатерина Лесина

— Тело вообще способно рассказать многое… небольшие шрамы на груди и спине, расположение которых со всей однозначностью указывает на мастерство палача… ребристые пластинки ногтей — отрастали, правда?

— Хватит.

— Ну как скажешь, — Фельче откинулся на спинку стула и, достав из кармана очередную сигару, сказал. — Надеюсь, моя болтовня не утомляет? Кстати, нервничать не стоит, для здоровья вредно.

— А я не нервничаю, — Вальрик и в самом деле не нервничал, в самом худшем случае он свернет мастеру Фельче шею, объяснив… а никак не объяснив, он же гладиатор. Зверь.

— Вижу, небось, думаешь, как бы половчее шею мне свернуть? А еще тебе любопытно, откуда простой врач из Черного квартала знает то, что вроде бы ему знать не положено.

— Вы не простой врач.

— Я совсем не врач, — ответил Фельче. — Точнее, я вполне адекватно могу исполнять функции врача, но с гораздо большей охотой вернулся бы в лабораторию. У имперцев потрясающие лаборатории. Жаль, но человек, который осмелился вслух заявить, что целесообразность некоторых моментов внешней политики Кандагара вызывает определенные сомнения, вряд ли сумеет сделать карьеру. Пять лет за… недостаточную целеустремленность, ну и гражданство, само собой… а с ним и право на научную деятельность, и вообще все остальные права. Поначалу вообще в степи жил, потом сюда. Хоть Черный квартал, но все равно столица. Так что можешь успокоиться, доносить я не стану. Мне просто любопытно, откуда ты такой взялся.

— Оттуда же, откуда и все.

— Не сомневаюсь, — мастер Фельче улыбнулся. — Мальчик мой, ты, безусловно, обладаешь многими весьма похвальными качествами, но чувство юмора в них не входит. Да и ситуация у тебя не та, чтобы огрызаться. Пойми, сдавать тебя Департаменту я не стану, я просто хочу понять, что за птица залетела в мой курятник, ну а дальше посмотрим… у мастера Фельче много разных знакомых… самых разных. Итак, давай начнем сначала: как тебя зовут?

Рубеус

Зов пришел в половине одиннадцатого, четкий, ясный, чистый. Совершенно неожиданный, Рубеус от удивления даже забыл, о чем разговор шел. Несомненно о чем-то важном… завод… нет, не завод, что-то связанное с границей… Бастионом… Да, точно, он на Волчьем перевале, в Ледяном бастионе, рядом Лют, который не совсем понимает, что произошло. Рубеус и сам не понимает. Да и какая разница, когда Зов.

— Случилось что-то? — поинтересовался Лют.

— Нет. Точнее, да. В общем, тут сам разбирайся.

— А что с…

— Потом, позже. — Рубеус вслушивался в зов, пытаясь определить точку выхода. Северо-северо-запад, чуть в стороне от Волчьего перевала, на самой границе Пятна, но по эту сторону. Ухватиться, зацепиться, ответить…

Только бы она не исчезла, только бы дождалась…

— Ты что-то сказал? — переспросил Лют, но Рубеус отмахнулся: сейчас главное успеть, а все остальное потом.

Ледяные крылья Северного Ветра раздирали пространство. Анке торопился, но все равно летел слишком медленно. Больше всего Рубеус боялся, что связь оборвется, исчезнет, тонкие нити меняли цвет с невероятной скоростью, и прочесть что-либо было невозможно. Желтый-красный-черный-белый-черный-белый-красный-белый-белый-белый… нити медленно таяли в окружающем снежно-белом мареве.

Ломаная линия плоскогорья разрезала заснеженное поле пополам. С одной стороны — Пятно, с другой — Мертвые степи Святого Княжества. Точка выхода где-то в нагромождении камней, вероятнее всего пещера, нужно искать вход…

Анке тихо скулил и вертелся на месте, подымая целые тучи серебристого легкого снега… бежал собакой по невидимому следу. Замер у черного зева пещеры. Внутри темно и холодно. Рубеусу казалось, что он привык к холоду, но находиться здесь, в черно-ледяной утробе горы было просто невозможно. В центре пещеры уродливой статуей лежал мужчина с разодранным горлом, а у самой стены, с головой укутавшись в какую-то грязную овечью шкуру, спала Коннован. Сумасшедшая, ну разве можно спать в таком холоде?

— Эй, просыпайся…

Нити продолжают гаснуть… не слышит, слишком поздно. Неужели он снова опоздал? Ну уж нет.

Овчина смерзлась в тяжелую ледяную глыбу, и Коннован была частью этой глыбы. Какая же она холодная, а сердце бьется едва-едва. Спешить, снова спешить, она умирает… Куда?

Перстень привычно кольнул палец, сообщение состояло из одного-единственного слова: Саммуш-ун. Правильно, там лаборатория, и Карл, если не он, то… смерть.

— Потерпи, хорошо? Еще немного?

Она молчит, но сердце начинает биться чуть ровнее. Новая отсрочка.

— Ей будет больно.

— Конечно, будет. Ей в любом случае будет больно, — Карл действует с профессиональной жесткостью. — Жалеть потом будешь, помогай. Держи.

Коннован вдруг приходит в себя, пытается сесть, вырваться, хрипит… ее агония, наплывая волнами, корежит.

— Терпи, — приказывает Карл, не понятно только кому. — Держи… да держи ты ее, одежду нужно срезать.

И срезает. Черные лохмотья куртки, серые — рубашки, белые, омертвевшие — кожи… ей же больно.

— Ты что делаешь?

— Удаляю некрозы, лучше сейчас, чем потом. Оттают, гнить начнут, а там заражение… иммунитет ни к черту, полный набор, полузалеченные ожоги… — сияющее лезвие скальпеля взрезает коричневую корочку на бедре.

— Обморожение… — синеватое пятно мертвой кожи на ладони…

— И трофические язвы, — лезвие замирает у темного пятна-провала на щеке, точно выбирает, резать или нет. — Это не считая некоторых других… ран. Любопытно.

Тело под руками выгибается дугой и тут же оседает на измазанную кровью простыню.

— Мать твою! Сказал же держать! И еще, поговори с ней.

— О чем?

— Да какая разница, просто поговори, чтобы голос слышала… — Карл взял с соседнего столика тонкие стальные иглы.

— Еще одно, пожалуйста, усвой, что я лучше тебя знаю, что нужно делать. Будешь мешать — она не выживет. Заодно запоминай, как капсулу жизнеобеспечения подключать.

Первая игла с противным хрустом вошла между ребрами.

Коннован

Темно. Холодно. Больно. Три слова моего нового мира. Больше больно, чем холодно, и больше холодно, чем темно. И совсем уж немного страшно.

Лечу. Падаю. Нет, все-таки лечу. Тот, кто меня держит, не позволит упасть.

Все-таки больше холодно, чем больно. И звук мешает, быстрый-быстрый, точно камешек, который катится с горы… звука три, но они как бы вместе. Да, помню, это сердце бьется, точнее сердца — их три. И у меня три, только почему-то медленные и… и больно. Теперь опять больше больно. Голоса. Подслушивать нехорошо, но они сами сюда пришли.

— Держи… да держи ты ее… срезать нужно. Да, черт побери, кое-где вместе с кожей.

Я знаю этот голос. Карл. Карла я боюсь, потому что он жестокий, но не сумасшедший. Сумасшедших я боюсь больше.

— Поговори с ней…

Я хочу говорить, я слышу и понимаю, но ответить не могу, потому что если слова не замерзают, то все равно теряются в темноте. И больно. Карл нарочно делает мне больно.

Карл меня учит, как раньше.

Раньше — Орлиное гнездо, и резко очерченный край пропасти, шагнуть вниз и падать, падать, падать… лететь. Нет, падать…

— Тише, потерпи пожалуйста и все будет хорошо… — этот голос тоже знаком. Его я совсем не боюсь.

— Ты поправишься, ты обязательно поправишься…

Поправлюсь? Я не болею, было плохо, а потом человек и кровь… тепло… я заснула, а проснулась там, где темно. Нет, снова больше больно, чем темно. Я хочу спрятаться от боли, в темноте можно играть в прятки, но Рубеус не отпускает, он здесь, рядом… Хорошо. Он говорит что-то еще… слова проскакивают мимо меня, ну и пусть, главное, что темнота тает. Тает-тает и растает.

В черных глазах я вижу жалость. Странно. Меня не надо жалеть, я ведь дома…

Глава 4

Фома

Утро выдалось некрасивым. Мутно-лиловый будто задымленный воздух, чуть подтаявший снег, сбитый, смешанный с грязью на узких дорожках. Черные силуэты домов и непривычная тишина у колодца. Железная цепь, разматываясь, тихо звенит. Натужно, устало поскрипывает ворот, и вода с тяжелым влажным вздохом проглатывает ведро. Теперь назад, подымать тяжелее, чем опускать, капли, скатываясь с ведра, звонко разбиваются о темное дно колодца. Вода холодная, с мелкими белыми кусками льда, но вкусная, свежая.

— Здорово, — тяжелая рука больно ударила по плечу. От неожиданности Фома едва не выронил ведро, ну нельзя же так подкрадываться.

— Здорово, говорю, — повторил Михель, дружелюбно улыбаясь. — Вижу, с самого утра на ногах?

— Как и ты.

— Ага, — улыбка стала еще шире. — Только я домой, а ты, видать, из дому. Дай, помогу.

Не дожидаясь согласия, Михель подхватил полное ведро, он вообще сильный, высокий, наверное, красивый.