Я не один такой один - Лилия Ким

Бродишь по улицам и торговым центрам. Рассматриваешь лица. В этот момент у тебя могут появиться странные друзья — наркоманы, проститутки, бомжи. Неудачники, дошедшие до точки.

И вот однажды утром, просыпаясь, ты видишь свою загаженную конурку в лучах яркого, пробивающегося сквозь шторы солнца. Вспоминаешь, что ты делал вчера… И тебе становится мерзко. До такой степени мерзко, что отдал бы жизнь, лишь бы ничего этого не было.

Шаг шестой: безысходность.

Ты сидишь на краю кровати, обхватив голову руками, и не можешь пошевелиться от тяжести навалившегося осознания — ВОТ ЭТО И ЕСТЬ ТВОЯ ЖИЗНЬ.

Она не станет другой, потому что у такого, как ты, другой жизни быть не может. Таким, как ты, другой жизни не полагается, потому что нет в тебе чего-то такого, что есть в людях, живущих той, другой жизнью. От этого чувства хочется выть и плакать, но ты уже не можешь, потому что все слезы уже выплаканы и вся обида уже выговорена случайным знакомым — вместе с надеждой. С тобой остается только горькое, саднящее чувство безысходности. Невозможности что-либо изменить.

Наваливается усталость. Такая усталость, какой ты не знал никогда в жизни. Когда все, на что тебя хватает, — это лежать, глядя в потолок, и репетировать собственную смерть. Страха нет. Кроме усталости ничего нет. Смерть видится абсолютным благом. Избавлением от страданий. В жопу все.

Примерно в таком состоянии я встретила Сергея. Вцепилась в него, как в спасательный круг. Мне нравилась его здоровая злость, его жажда побеждать, его насмешливое, надменное отношение к людям. Спортивный азарт в желании скормить пиплу что-нибудь вроде «твои глаза напротив, оуо, ты не против, оуо, этой ночью сделать так — е! е! е!» По мнению Сергея, скормить пиплу что-нибудь другое дорого, трудно, а главное — незачем, потому что у людей комплексы начинаются от всего, что превосходит их уровень индивидуального развития.

Мы познакомились в клубе, на тусовке для своих, которую устраивала звукозаписывающая компания, с которой Сергей работал тогда. Меня туда занесло случайно вместе с журналисткой, которая собиралась «адаптировать» некое американское фэн-шуй-руководство о том, как расставлять мебель в доме. «Адаптировать» — значит перевести, насытить фразочками типа «в правильно стоящем шифоньере никогда не заведется моль, зато заведутся любовники, спрятанные от мужей», и с чистой совестью выпустить эту «адаптацию» под своей фамилией без всякой ссылки на права настоящего автора. Если вам будут говорить, что американская литература тупая — не верьте. По-настоящему тупой она становится только после адаптирования.

Сергею только-только исполнилось тридцать. А он до сих пор был на подхвате. Во всем его существе сквозила отчаянная злость нападающего хоккейной команды, что продувает «четыре-ноль» в последнем периоде. Быстрый взгляд исподлобья, лихорадочный блеск в глазах. Дерганые, быстрые движения. Торопливая речь. Он был похож на свернутую пружину, что вот-вот выстрелит, и от этого решающего выстрела будет зависеть все. Его задвинули работать с «электронщиками», находить талантливых музыкантов, способных делать электронные подложки, обработки, интересное оригинальное звучание. А Сергей взялся делать из них сольный проект. Ему отказывали, ему говорили, что это не пойдет, сами будущие звезды брыкались как могли. Но Сергей стиснул зубы, сжался в комок и продолжал пробивать свою тему. По этой причине он оказался на одной вечеринке со мной. Ждал одного из менеджеров компании звукозаписи, чтобы сунуть ему диск.

Несмотря на всю разность наших характеров, мы в тот момент находились на одной волне. На волне дикого отчаяния и страха перед последней чертой. Еще один шаг — и, если он будет неверным, ты вылетаешь в аутсайдеры, откуда путь только вниз. Либо «застыть» — жизнь превратится в один бесконечный день сурка, когда каждый последующий день похож на предыдущий как две капли воды. Один и тот же уровень, одни и те же обязанности в течение долгих, долгих, долгих лет.

Поэтому в тот день мы с Сергеем, два отчаявшихся, злых, усталых человека, почувствовали друг друга. Нас притянуло друг к другу мгновенно.

Через два часа мы уже оказались в постели и занимались сексом так, будто хотели влезть в шкуру друг друга. Мы прижимались, кусались, терлись как одержимые, оставляя на коже ярко-красные полосы и пятна.

А вскоре поженились в безумной надежде открыть новую главу в своей жизни. Вернуться к исходной точке, когда кажется, что вот-вот начнется новая жизнь, вот-вот все случится по-настоящему.

Сергей прекратил свои отчаянные попытки сделать что-то искусственное. У него обнаружился талант находить в куче дисков именно те, которые с радостью подхватывают люди и начинают напевать этот мотив. Причем то, как он это определяет, — абсолютная тайна. Веселенькие мотивчики со словами без претензий. «Ты меня бросил, ай-яй-яй, ты негодяй, ай-яй-яй, а я все равно, ой-ей-ей, хочу быть твоей одной».

«О том, что людей действительно волнует, они предпочитают говорить с юмором и глупым смехом. Потому что если они задумаются об этом всерьез — то станут как ты».

«Давай, давай, догоняй. Если ты меня не догонишь, у нас не получится хорошей семьи. Мы должны быть на одном уровне».

«Ты только о сексе думаешь. Может, тебе попробовать заняться этим профессионально? Не куксись. Я шучу. Ты ничего не умеешь делать профессионально. Ты любитель по природе».

Благодаря человеческому желанию отвлечься от неприятных мыслей Сергей пошел в отрыв.

«Ты думаешь, мы продаем музыку? Нет. Мы продаем успокоительное. Чтобы человек в машине слушал радио или диск и ни о чем не думал. Никаких мыслей больше в его голове не помещается. Думаешь, почему все, кто хочет втиснуть людям какую-то мысль, терпят неудачу? Потому, что люди устают даже от своих собственных мыслей. Они мечтают о растительной жизни, чтобы пить, есть, жить и ни о чем не думать».

Я же так и осталась топтаться на месте. То есть сначала хваталась за сложные переводы, пыталась состояться в литературном «адаптировании». Гыгыгы. По правде сказать, это мало отличалось от того, чем я занималась раньше и занимаюсь теперь. Разве что мне приходилось общаться с людьми, которых плющило от сознания собственной принадлежности к вечному.

«Какая тебе разница, что делать? Просто делай это хорошо, и к тебе потянутся».

Мои шесть шагов пошли на второй круг. Тревога, отрицание, осознание, растерянность, отчаяние, безысходность.

На стадии отрицания родился Митя.

Тогда у меня впервые за всю жизнь случился бунт. Я хотела заниматься им сама. Я никого к нему не подпускала. Я хотела непременно сама делать ему массаж, кормить, переодевать, купать — делать все-все. Я все исправлю, я не буду как моя мать, я буду другой матерью, я смогу победить сидящий во мне стереотип семьи…

«Ты не должна делать все сама. Ты не должна зацикливаться на ребенке. Ты не должна погружаться в это с головой, потому что однажды вынырнешь и начнешь обвинять его в том, что он забрал всю твою жизнь».

Вообще-то я не просто так убежала из дома. Этому кое-что предшествовало.

Митя был в плохом настроении. Он бросался кубиками, швырял книжки и на все говорил: «Нет!» Я хотела его покормить. Посадила на высокий стульчик. Он стал бить по нему ногами, а потом начал раскидывать макароны вокруг.

— Митя, прекрати! — вырвался у меня горловой рык. Ладонь шлепнула по столику с такой силой, что Митина тарелочка, синяя с божьими коровками, подскочила и перевернулась.

Митя застыл, в ужасе глядя на меня, и я замерла. Я узнала голос собственной матери и поняла, что не знаю, как вести себя иначе. Он будет шуметь и не слушаться, я буду кричать. Он будет плакать, я от бессилия бить его, чтобы он перестал. Потому что я не знаю, как по-другому. Не умею! Так обращались со мной мои собственные родители. Еще они часто говорили: «Если бы не ты…» Если бы не я, они могли бы ходить в гости и театр. Если бы не я, у них бы не было необходимости завозить меня к бабушке по дороге на море. Если бы не я, им бы не надо было после работы тащиться на родительское собрание. Если бы не я, у них бы оставалось больше денег на модную одежду. Если бы не я, матери бы не пришлось иссекать лишнюю кожу у себя на животе и подтягивать себе грудь. Если бы не я, не я, не я!

Во всех этих фразах сквозило одно: «Не живи!» Нескончаемый поток обвинений, которые они произносили, не задумываясь, как должное: «вечно ты растешь…», «все дети как дети, а ты…», «оставь меня в покое, я пашу на тебя как лошадь…» Этот посыл усвоен мной слишком хорошо. Эти интонации до сих пор звенят у меня в ушах. И я не знаю других. Вот почему мне лучше держаться подальше от Мити. Ведь мои родители вели себя так не потому, что были уродами, а потому, что сами не знали другого обращения. Они очень гордились тем, что меня не бьют. Все остальное пришло «из глубины веков». Поколение за поколением вырастало на этих угрозах. «Ах ты дрянь!», «Если бы я знала, что ты такой, никогда бы тебя не родила!», «Второго?! Ну уж нет…» Этот круг надо разорвать.