Усы - Эмманюэль Каррер

К восьми вечера он позвонил Аньес и предупредил, что задержится допоздна.

- Все нормально? - спросила она.

- Да-да. Работы выше головы, а так все нормально. Пока!

Он работал молча, если не считать короткого обсуждения макета с Жеромом. В остальное время каждый из них сидел, уткнувшись в чертежи; один - дымя как паровоз, другой - нервно пощипыпая верхнюю губу. Ему безумно, как никогда, хотелось закурить. Но, насладившись своей единственной, сэкономленной в обед (который он пропустил) сигаретой, он сдерживал себя, слишком хорошо помня, как сорвался в предыдущий раз. Сперва просишь дать затянуться разок чужой сигаретой, потом время от времени выкуриваешь ее целиком, дальше - больше: Жером приносит в агентство лишнюю пачку и говорит, подмигнув: "На, пользуйся, только ко мне не приставай!" - и, глядишь, не прошло недели, как уже высаживаешь пачку за пачкой. После двухмесячной муки воздержания он вроде бы завидел свет в конце туннеля, хотя пессимисты утверждали, что нужно выждать годика три, прежде чем окончательно праздновать победу. И все же сейчас одна-единственная сигаретка успокоила бы ему нервы, дала бы сосредоточиться на работе. Он думал о ней так же неотступно, как о своих усах и о разыгранной комедии, и ему чудилось, что вожделенное прикосновение фильтра к губам и запах табака вмиг помогут найти простейшее объяснение терзавшей его тайны, а заодно и пробудят интерес к разложенным на столе чертежам. В конце концов он сдался и стрельнул сигарету у Жерома, который протянул ему пачку, не отрываясь от работы, даже без обычных шуточек; и, разумеется, она не принесла ему желанного облегчения - мысли по-прежнему вертелись вокруг загадки.

Незадолго до одиннадцати вечера позвонила Замира, возвращавшаяся со своего ужина; она просила, чтобы ей открыли через десять минут: агентство находилось во дворе жилого дома, где входную дверь запирали в восемь часов, и не было ни кода, ни домофона. Он тут же вспомнил историю с замурованной дверью, решил воспользоваться удобным случаем и вышел, потягиваясь, из бюро, чтобы дождаться Замиру на улице. Лил дождь; напротив дома как раз закрывалась табачная лавка. Перебежав улицу, он успел проскочить под спускаемую железную штору и спросить пачку сигарет. Это, конечно, для Жерома, успокаивал он себя, у того скоро кончатся свои. Хозяин, считавший у кассы выручку, с первого взгляда узнал его и поздоровался. Глянув в зеркало, он поймал свое отражение между бутылками на полочке и устало улыбнулся. Хозяин как раз поднял глаза и с машинальной ответной улыбкой вернул ему сдачу.

На улице он, злясь на самого себя, выкурил вторую сигарету и торопливо раздавил окурок при виде Замиры. Она шла, размахивая купленной по дороге бутылкой водки.

- У меня такое впечатление, что сегодня это нам пригодится! - сказала она.

Отворив входную дверь, он нажал на лестничный выключатель, но тот, видимо, был сломан - лампочка не зажглась. Пройдя во двор, где в освещенном широком окне, под чертежным тором, виднелась согбенная спина Жерома, он остановил Замиру:

- Погоди минутку!

Она тут же замерла на месте, не оборачиваясь к нему. Может быть, она думала, что он хочет положить руки ей на плечи, обнять, коснуться губами шеи вполне вероятно, она разрешила бы ему это.

- Скажи, Аньес тебе звонила? - спросил он нерешительно.

- Аньес? Нет, а что?

Полуобернувшись, она удивленно взглянула на него.

- Что-нибудь случилось?

- Замира...

Он глубоко вздохнул, подбирая нужные слова.

- Если Аньес звонила тебе, лучше скажи, прошу тебя. Это очень важно.

Она отрицательно качнула головой.

- Ты что, поссорился с Аньес? У тебя какой-то странный вид.

- Ты ничего не замечаешь?

- Замечаю: у тебя странный вид.

Он должен был принудить себя задать вопрос напрямик, как бы нелепо это ни звучало. Замира придвинулась к нему, явно готовая выслушать, и выслушать с сочувствием; трудно поверить, что она играла комедию. Ох, как ему хотелось крикнуть им всем: "Довольно, хватит с меня!" Сев на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в жилой дом, он обхватил голову руками. Шуршание плаща и скрип дерева подсказали ему, что Замира примостилась рядом. Она еще раз спросила:

- Так что случилось? - Над ее головой слабо мерцала кнопка сломанного лестничного выключателя. Он встал на ноги, встряхнулся.

- Ничего, пройдет. Знаешь, пойду-ка я домой. - И добавил, перед тем как открыть дверь их офиса и пропустить ее вперед: - Не говори ничего Жерому.

Взяв пальто, он объявил, что чувствует себя мерзко и кончит работу завтра. Жером что-то буркнул, не особенно вслушиваясь; он пожал ему руку, чмокнул Замиру и крепко стиснул ей плечо, словно говоря: "Не волнуйся, у каждого из нас бывают срывы!" Выйдя, он оказался на пустынной улице; табачная лавка давно закрылась. Сунув руку в карман пиджака, он обнаружил там сигареты, купленные для Жерома, поколебался - не отнести ли ему пачку - и... не сделал этого.

Аньес в ожидании мужа смотрела по телевизору старый фильм в программе "Киноклуб". "Ну, как?" - спросила она. "Нормально", - ответил он, сев на диванчик. Фильм шел уже около часа; она рассказала ему начало лениво-ироничным тоном, который он счел несколько наигранным. Кэри Грант играл энергичного врача, который влюбился в молодую беременную женщину, спас ее от самоубийства и вернул интерес к жизни, вследствие чего они поженились. Однако собратья по профессии из того же города, завидуя его успехам, начали строить козни и раскопали в прошлом их удачливого коллеги некоторые сомнительные эпизоды, за которые вполне можно было вылететь из Корпорации врачей. Никто не знал, обоснованны ли эти факты, ставившие под сомнение искренность его сентиментальной идиллии с молоденькой пациенткой: может, он и впрямь любил ее, а может, женился лишь ради каких-то своих темных делишек. В любом случае эти две интриги не очень-то состыковывались одна с другой. Он смотрел на экран без особого интереса, убежденный - хоть и не решался проверить это, - что Аньес краешком глаза наблюдает за ним. Вскоре началась сцена суда, на котором Кэри Грант был разоблачен: если он верно понял, врача обвиняли в том, что он практиковал в соседней деревне, где, с целью победить недоверие жителей к медицинскому сословию, выдавал себя за мясника - вплоть до того рокового дня, когда одна из его пациенток, которую он пользовал, прикрываясь продажей бифштексов, не обнаружила у него медицинский диплом; возмущенная этим мошенничеством женщина разгласила его тайну, и врачу пришлось, под угрозой линчевания, бежать из деревни. "С ума сойти!" - хихикнула Аньес, слушая оправдания героя, разъяснявшего суду, что он торговал мясом по себестоимости и не извлекал никакой прибыли из своей лекарской деятельности. Кроме того, у Кэри Гранта был верный помощник, медлительный пожилой субьект, который молча ходил за ним по пятам всюду, вплоть до операционной. Его присутствие сообщало всей этой врачебной мелодраме мистический оттенок, заставлявший вспомнить о фильмах ужасов, где действуют врачи-безумцы вкупе с горбатыми и хромыми уродами-ассистентами, которые по ночам, лучше всего в грозу, похищают из моргов трупы для расчленения; однако Кэри Грант ничем не походил на тех маньяков. Мало того, его таинственный сослуживец, обвиненный в убийстве, начал подробно и обстоятельно рассказывать историю своей жизни: некогда он имел друга и возлюбленную, но однажды заметил, что его друг одновременно является любовником его возлюбленной, и затеял с ним разборку, а когда, весь окровавленный, пришел в деревню - один, ибо друг бесследно исчез, а тело так и не нашли, - его приговорили к пятнадцати годам каторги. "Значит, тело так и не обнаружили?" - удивленно вопрошал судья. "Нет, обнаружили, - раздумчиво отвечал ассистент. - Я сам нашел его пятнадцать лет спустя по выходе из тюрьмы, увидев в окне ресторана, где оно или, вернее, он ел суп, кажется гороховый. Я спросил, почему он не заявил о том, что жив, и, поскольку его ответ мне не понравился, стал бить его и избил до смерти - ведь я уже сполна расплатился за это деяние, и справедливость требовала, чтобы оно свершилось. Однако суд не признал мою правоту, и на сей раз меня повесили". Повесить-то его повесили, но тот же Кэри Грант более или менее успешно вернул беднягу к жизни и, обеленный сим благородным поступком, а также бескорыстным служением мясной торговле, отпраздновал свой скромный триумф в конце фильма, вдохновенно дирижируя оркестром ликующих больничных санитаров.

На экране под бурные аплодисменты невидимой аудитории возникло слово "Конец", затем дикторша пожелала всем спокойной ночи. Однако они продолжали сидеть на диванчике, устремив глаза на пустой экран. Аньес переключилась на другую программу, но и там ничего не было. Фильм, особенно просмотренный с середины, оставлял странное впечатление: было очевидно, что сюжетные ходы не состыкованы, что реалистическая, хоть и слащавенькая история матери-одиночки и улыбчивого доктора в корне противоречит истории деревни, населенной психами, способными линчевать мясника, скрывавшего свой медицинский диплом, или истории человека, совершившего убийство после того, как он отсидел за него; ему чудилось, будто они были не зрителями, а сами состряпали эту белиберду кое-как, не обсудив заранее детали и всеми силами стараясь напортить друг другу, лишь бы слава не досталась соавтору. "Вполне возможно, что сценаристы, замыслившие эту гениальную драму, именно так и трудились, ставя друг другу палки в колеса", - подумал он. На экране мелькали белые хлопья - не выключи телевизор, этот снег будет мельтешить там всю ночь. Он пожалел, что у них нет видеомагнитофона: вот сидеть бы тут и смотреть, смотреть без конца!..