Усы - Эмманюэль Каррер

Перед тем как выйти, он еще раз оглядел всю ванную, избегая, однако, смотреться в зеркало. Вернувшись в гостиную, он поставил пластинку - босанова 50-х годов, - уселся на диванчик, испытывая неприятное ощущение пациента, ожидающего своей очереди к зубному врачу. Он и сам не знал, чего ему больше хочется: чтобы Аньес пришла прямо сейчас или задержалась, дав ему время собраться с мыслями, осознать содеянное в его истинном значении, а именно как шутку - удачную или на худой конец глупую, над которой она посмеется вместе с ним. А может, и не посмеется, а притворится рассерженной, и это тоже будет забавно.

Он услышал звонок, но не тронулся с места. Через несколько секунд в замке повернулся ключ и он увидел со своего диванчика Аньес, нагруженную бумажными пакетами и отворившую дверь ногой. Он едва не крикнул ей, чтобы оттянуть решительный момент: "Отвернись! Не смотри!" Вспомнив про туфли, оставленные на ковре, он быстро нагнулся к ним, воспользовавшись возможностью хоть на какое-то время спрятать лицо.

- Мог бы и открыть! - беззлобно бросила Аньес, увидев мужа, застывшего в согбенной позе над туфлями. Не входя в гостиную, она направилась прямо в кухню, в дальний конец коридора, а он, затаив дыхание, прислушивался к легкому жужжанию открытого ею холодильника, к хрусту пакетов, из которых она вынимала продукты, и, наконец, к ее приближающимся шагам.

- Ты чего тут возишься?

- Шнурок лопнул, - пробормотал он, не поднимая головы.

- Ну так надень другие туфли!

И она со смехом бухнулась рядом на диванчик. Он же, сидя на самом краешке и замерев в деревянной позе над туфлями, тупо созерцал двойной ряд дырочек, не в силах выйти из столбняка. Дурацкая ситуация: ведь, затевая эту шутку, он готовился встретить Аньес с победоносным видом, посмеяться над ее удивлением либо, в худшем случае, недовольством, но уж, конечно, не так - скорчившись в три погибели и с ужасом ожидая момента, когда она увидит его лицо. Нужно было поскорее встряхнуться, взять себя в руки... и тут он, ободренный, скорее всего, глухим завыванием саксофона с пластинки, резко встал и зашагал, спиной к Аньес, в коридор, где находился обувной шкафчик.

- Если ты все же предпочитаешь эти, - крикнула она вслед, - то шнурок можно связать, а потом я куплю тебе новые шнурки.

- Да не стоит, - ответил он и вынул мокасины, которые и надел прямо в коридоре, ожесточенно сминая задники. Слава богу, хоть эти без шнурков! Глубоко вздохнув, он провел рукой по лицу, задержал ее на месте сбритых усов. На ощупь это было не так противно, как на вид; похоже, Аньес останется только одно - целовать его, закрыв глаза. Он изобразил широкую улыбку, подивился тому, что она ему почти удалась, захлопнул дверцу шкафчика, предварительно сунув в щель кусочек картона, чтобы она не раскрывалась, и вернулся в гостиную, напряженный, все с той же приклеенной храброй улыбкой на открытом взору жены лице. Аньес уже сняла пластинку и теперь засовывала ее в бумажный конверт.

- Ну что ж, наверное, пора идти, - сказала она, взглянув на мужа, и бережно опустила крышку проигрывателя; красный глазок погас, хотя он даже не заметил, когда она нажала кнопку.

В лифте, спускавшем их на подземную стоянку, Аньес проверила перед стенным зеркалом свой макияж, затем оглядела мужа с одобрением, которое, впрочем, явно относилось к его костюму, а не к метаморфозе, которую она до сих пор никак не прокомментировала. Он выдержал этот взгляд, открыл было рот, но тут же и закрыл, не зная, что сказать. В машине он тоже молчал, тщетно подыскивая фразы, с которых можно было бы начать нужный разговор, но так ничего и не придумал: это она должна была заговорить первой; да она и говорила, рассказывала смешную историю про одного автора, пришедшего в издательство, где она работала; он рассеянно слушал и, не в силах объяснить себе ее поведение, отвечал скупыми междометиями. Вскоре они очутились в квартале Одеон, где жили Серж с Вероникой и где, как обычно, невозможно было припарковаться. Пробка на шоссе и троекратный объезд квартала дали ему наконец возможность разрядиться стукнуть кулаком по баранке и осыпать проклятиями усердно гудевшего рядом водителя, который все равно ничего не слышал. Аньес подняла его на смех, и он, чувствуя свою вину, предложил ей выйти из машины, чтобы не ждать, пока найдется место для стоянки. Она согласилась, вышла напротив дома Сержа и Вероники, пересекла было дорогу, потом, словно спохватившись, бегом вернулась к светофору, где он стоял в ожидании зеленого света. Он опустил стекло, теша себя мыслью, что ей захотелось искупить свое невнимание каким-нибудь ласковым словечком, но Аньес всего лишь напомнила ему код на входной двери. Решив ее удержать, он высунулся из окна, но она уже спешила назад и только, глянув через плечо, подмигнула ему, что могло означать и "до скорого", и "я тебя люблю", и вообще все что угодно. Раздраженный, разочарованный, он тронулся с места, испытывая страстное желание закурить. Ну зачем она притворилась, будто ничего не видит? Чтобы ответить сюрпризом на сюрприз? Да ведь самое удивительное как раз и состояло в том, что никакого сюрприза не получилось: она не выразила ни малейшего удивления, и не похоже было, что она старается сыграть роль, состроить равнодушную мину. Он внимательно наблюдал за ней в тот миг, когда она повернулась к нему, пряча в конверт пластинку: ни одна черточка у нее не дрогнула, словно она была заранее готова к ожидавшему ее зрелищу. Конечно, он, можно сказать, сам предупредил ее, и она даже ответила смеясь, что, мол, любит его и с усами. Но ведь это была просто шутка, бездумно заданный вопрос и столь же бездумный ответ. Невозможно представить себе, что она приняла все всерьез, что, делая покупки, говорила себе: "В эту самую минуту он сбривает усы; когда я увижу его, нужно держаться так, будто ровно ничего не произошло". С другой стороны, если она ни о чем не подозревала, продемонстрированное ею хладнокровие выглядело совсем уж неестественно. В любом случае, решил он, я снимаю перед ней шляпу. Она великая артистка!

Несмотря на затор, его раздражение мало-помалу улеглось, а с ним и обида. В общем-то, отсутствие реакции Аньес или, вернее, быстрота ее реакции - это еще одно свидетельство их духовного родства, любви к доброй шутке, к неожиданным розыгрышам, и, вместо того чтобы дуться на жену, следовало, напротив, поздравить ее с таким удивительным самообладанием. Ты хитер, а я вдвойне остер! - это было очень на нее похоже, это было очень похоже на них обоих, и он уже раздумал выяснять отношения, ему не терпелось посмаковать вместе с Аньес их почти телепатическое взаимопонимание и приобщить к нему друзей. Серж и Вероника, конечно, посмеются от души - и над его преображенной физиономией, и над розыгрышем Аньес, а он подробно, не щадя себя, распишет им, как смешался и оторопел, уразумев, что последнее слово осталось за его любезной супругой. Разве что... разве что эта самая супруга, которой не откажешь в смекалке, придумала еще разок обвести его вокруг пальца, предупредив Сержа с Вероникой и наказав им брать с нее пример. Разумеется, это он предложил Аньес подняться к ним первой, однако, не сделай он этого, она, вероятно, сама попросилась бы выйти из машины. А может быть, она, так же как и он, только сейчас увидела все преимущества затянувшегося розыгрыша? Честно говоря, такой вариант его вполне устраивал, и он заранее испытывал удовольствие от новой, необычной игры, где участники, как в пинг-понге, быстро обмениваются четкими ударами. Он даже разочаровался бы, упусти она такой прекрасный случай, но нет, она, конечно, его не упустит, слишком уж это заманчиво. Он представил себе, как Аньес в эту самую минуту инструктирует Сержа и Веронику, веля им держаться невозмутимо, как Вероника, прыская, грозится не утерпеть и захохотать. Она отнюдь не обладала актерскими талантами Аньес, ее самообладанием, ее любовью к розыгрышам и рисковала быстро выдать себя.

Предвкушение этой сцены, удовольствие, с которым он собирался следить за ней и за возможными промахами участников, рассеяли овладевшее было им замешательство. Вспоминая все случившееся, он уже дивился своей недавней панике и упрекал себя за излишний пессимизм; впрочем, даже эта паника прекрасно вписывалась в сценарий начатой игры, и ему задним числом казалось, что он и панику-то изображал притворно. Ощупав лицо, он вытянул шею, стараясь разглядеть себя в зеркальце. Н-да, видик у него тот еще: верхняя губа посреди смуглого лица напоминала цветом болезненно-бледный парижский шампиньон; но ничего, они и над этим позубоскалят, а место под носом скоро загорит, остальной же загар побледнеет, да и усы к тому времени отрастут, и вообще, единственный повод для раздражения - коли уж он решил сыскать таковой - это наглец водила, ехавший за ним следом и успевший втиснуться на свободное место, пока он занимался изучением собственной физиономии.

Серж с Вероникой оказались на должной высоте. Ни удивленных взглядов, ни нарочитого безразличия; они взирали на него абсолютно спокойно, как всегда. Нельзя сказать, что он не пытался их спровоцировать: например, вызвался помочь на кухне и, оставшись наедине с Вероникой, восхитился тем, как она прекрасно выглядит. Вероника тут же вернула ему комплимент: "А ты здорово загорел; вам, наверное, повезло с погодой, ты тоже в отличной форме и вообще совершенно не меняешься!" За ужином все четверо болтали о лыжах, работе, общих друзьях, новых фильмах, и беседа эта текла так естественно, что шутка, чем дальше, тем больше, теряла свою остроту, словно карикатура, слишком похожая на оригинал и оттого вызывающая не столько смех, сколько одобрение. Эта безупречная игра заранее отравляла ему удовольствие ожидаемого финала; он уже почти сердился на Веронику, которую считал самым слабым звеном в цепи заговора и которая тем не менее держалась как кремень. И никто из них не клевал на его приманки, от раза к разу все более откровенные, - например, когда он заводил речь об "оголенном" социализме, навязанном Франции правительством Фабьюса, или об усах, пририсованных Марселем Дюшаном Джоконде; все эти коварно задуманные намеки словно проваливались в пустоту, и он чувствовал себя обиженным, точно ребенок, который, получив отличный аттестат, хочет, чтобы на семейном обеде, устроенном в его честь, все говорили только об этом достохвальном событии, и недоумевает, отчего взрослые, поздравив его с успехами, тут же отворачиваются и заводят посторонние разговоры. Он приналег на вино и вдруг поймал себя на мысли, что и сам в какой-то миг забыл о сбритых усах, так же как о притворном небрежении остальных, и торопливо глянул в зеркало над камином, желая убедиться, что все это ему не примерещилось, что удивительный, но игнорируемый всеми феномен по-прежнему существует, так же как и мистификация, чьей добровольной жертвой он стал, уже тяготясь ею, словно прима, которой обрыдла партия Арлезианки. Стойкость окружающих еще больше удивила его после ужина, когда слегка захмелевший Серж разругался с Вероникой буквально на пустом месте - трудно было понять, из-за чего именно. Такие ссоры возникали у них сплошь да рядом, и никто не придавал им особого значения. У Вероники был скверный характер, и Аньес, знавшая ее с незапамятных времен, открыто насмехалась над выходками разъяренной подруги и ее демонстративными уходами в кухню, куда шла за ней следом, чтобы подлить масла в огонь. Однако эта супружеская сцена заслонила собой комедию с игнорированием сбритых усов, что поначалу казалось вполне нормальным, но стало выглядеть очень странным позже, когда инцидент был исчерпан. Ибо напряжение, вызванное ссорой, разрядилось не сразу, и, по логике вещей, оскорбленная Вероника, упорно дувшаяся на мужа, должна была решительно отказаться от своей роли в спектакле, державшемся именно на общей солидарности участников. Тем не менее она этого не сделала. Он попытался найти средство вынудить ее расторгнуть пакт, о котором она в гневе, видно, совсем забыла, но ему приходили на ум только неуклюжие, беспомощные намеки, совершенно недостойные игры, которой Аньес наверняка уготовила куда более блестящую развязку. Вероника тем временем явно давала понять, что с нее хватит и что она ждет лишь ухода гостей, дабы опять сцепиться с мужем наедине; в общем, стало ясно, что финала не будет, что заговор не состоялся и никто, вопреки его надеждам, не собирается с радостным смехом и взаимными поздравлениями комментировать ситуацию. И вновь его уколола детская обида, вновь проснулось раздражение. Теперь, даже если он и найдет остроумный способ вернуть дело к отправной точке, у него нет никаких шансов на то, что его "выход на сцену" встретит горячий прием - скорее наоборот, все удовольствие от розыгрыша давным-давно улетучилось, сменившись неподдельным, оскорбительным для него равнодушием.