Мой Хеврон - Бен-Цион Тавгер

Затем попросили и меня, человека недавно прибывшего, сказать несколько слов. Но предупредили, чтобы был краток. А что я им мог сказать? То, что они сейчас видели, было красноречивей всяких слов. Я действительно мало сказал, всего несколько фраз. Сказал, что мы, олим, не ожидали увидеть такое. Что это глумление над святынями еврейского народа. Мы, приехавшие из России, не будем спрашивать у властей, что надо делать, а сами сделаем то, что нужно…

Ко мне подошла Геула Коэн и спросила: «А почему вы думаете, что не надо спрашивать власти?»

Помню, через несколько лет, когда мы устроили первую свадьбу в «Хадассе», пригласив Геулу Коэн, она задала нам примерно тот же вопрос: «Есть ли на это разрешение властей?»

Я говорю об этом не потому, что мне хочется в чем-то упрекнуть Геулу Коэн. Как член Кнессета она много сделала для восстановления еврейских святынь в Хевроне. А говорю исключительно потому, что существует такое обязательное условие — обо всем спрашивать у военных властей. Будь это в Хевроне, на территориях или в другом месте. На чем это основано — неизвестно. Быть может, на том, что власть у нас теперь своя, еврейская! Она нам не чужая, и мы должны ее уважать. И арабы должны это видеть. Вроде бы, все вполне логично и разумно, но в действительности — все получается иначе и гораздо сложнее.

Приведу такой пример. Была у нас как-то экскурсия в Араву, степные края за Беэр-Шевой. После экскурсии все расположились перекусить. И вот, когда мы собрались уходить, я развел костер, чтобы сжечь мусор, оставшийся после еды. Заодно я стал собирать бумаги, валявшиеся поблизости, и тоже бросал в огонь. На это обратили внимание израильтяне: дескать, здесь не принято подбирать за другими, каждый убирает мусор только за собой.

Но тут удивился я: почему я не могу по собственной инициативе сделать то, что считаю полезным? Конечно, существует Общество охраны природы, оно распространяет брошюры и руководства, туристы их читают и тут же выбрасывают. А я стараюсь навести порядок без указаний и брошюр. Что в этом плохого? Разве это запрещено? Точно так же, как я не должен спрашивать разрешения у городских властей, если мне хочется навести порядок в еврейской синагоге, находящейся в запущенном и безобразном состоянии. Я сделаю то, что вeлено для народа Израиля. Для сохранения его национального достоинства.

Мне кажется, что спрашивать на это разрешения у властей — пустая и ненужная формальность.

Хочу привести еще пример — к чему приводит такая политика.

Было лето 1975 года. В Кирьят-Арба, как я уже говорил, была комиссия, которая искала возможности для поселения евреев в Хевроне. Одним из объектов для этой цели была больница «Хадасса». Здание ее пустовало, было страшно запущено, не охранялось ни полицией, ни войсками. Обратились к раву Левингеру, и он сказал:

— Следует написать еврейским властям. Причем в ультимативной форме: разрешат — поселимся, не разрешат — все равно поселимся. Но обратиться нужно.

И написал письмо. Я тогда плохо знал иврит, не помню точно, что именно в этом письме было, но факт — обращение имело место.

Какой же оказалась реакция властей? Нам не ответили ни устно, ни письменно. Зато ответили по существу: в «Хадассу» прислали довольно большую группу солдат, и те несли вахту днем и ночью.

А мы, так и не дождавшись ответа, собрали людей из Кирьят-Арба и спустились в Хеврон. Подошли к зданию «Хадассы», попытались проникнуть внутрь. Но кругом были солдаты, и пройти не удалось никому. Убедившись, что все подходы охраняются, мы отступили.

Так закончилась первая попытка — провалом, неудачей. Вот к чему привело обращение к властям.

Через пару дней из армии на побывку пришел Элиэзер Броер. Я предложил ему спуститься со мной в Хеврон, замазать краской позорную надпись, извещавшую, в какие часы евреям позволено входить в Меарат га-Махпела. По дороге мы неожиданно обнаружили, что возле «Хадассы» нет ни солдат, ни охраны. И сообщили об этом раву Левингеру. Ответ его был такой:

— Надо подождать, мы ведь написали письмо… Подождем месяц, два. Дело серьезное. Нужно время, чтобы принять решение.

На этом окончилась первая история с вселением в больницу «Хадасса».

И так было всегда с разрешениями властей. Я не припомню ни одного случая за всю историю Кирьят-Арба, когда администрация в ответ на нашу просьбу дала бы положительный ответ или в чем-то поддержала нас. Не было такого, начиная с самого факта появления Кирьят-Арба. Первые поселенцы — группа рава Левингера, состоявшая из 12 семей, — пришли сюда в 1968 году, в канун праздника Песах. Приехали в Хеврон и поселились в гостинице «Парк», принадлежавшей арабу по имени Кавасме, впоследствии мэру арабского Хеврона, активному стороннику Организации освобождения Палестины. За деньги даже евреям можно было жить в гостинице у этого «патриота».

Рав Левингер рассказывал потом, как они вели долгие переговоры с правительственными инстанциями, добиваясь разрешения поселиться в Хевроне. Переговоры ни к чему не привели, и тогда члены группы решили вначале провести пасхальный седер в Хевроне, и лишь потом просить разрешения на его проведение. Так они и поступили — и впервые добились успеха. Песах прошел, и из гостиницы их никто не выгнал.

Очень помог им Игаль Алон — один из министров тогдашнего правительства. Он содействовал тому, чтобы группе было выдано оружие. А потом, когда их собрались выгнать из только что возникшего поселения Кирьят-Арба, сам защищал их всеми силами.

Рассказывают, что когда Игаль Алон обратился к Ханану Порату из движения «Гуш-Эмуним» с просьбой выдать оружие группе рава Левингера в Хевроне, тот спросил: «А есть ли на это разрешение?». Министр, в свою очередь, задал вопрос: «А разве нельзя это сделать тихо, без оповещения?».

Позже Игаль Алон помогал поселенцам деньгами, оборудованием, строительными материалами. Для этого он использовал свое влияние и все свои связи. В Кирьят-Арба чтут память об Игале Алоне. Он был нашим большим другом.

Но ведь за безопасность людей отвечал не Игаль Алон, а министр обороны Моше Даян. Оружие рав Левингер получил, не известив Моше Даяна об этом.

Намереваясь раскопать и восстановить синагогу «Авраам-авину», я спрашивать об этом тоже никого не собирался. При чем здесь военный губернатор? И к чему мне его разрешение? Он подчиняется высшим инстанциям, поэтому ограничен в своих действиях. А я за свои поступки отвечаю сам. Моя совесть чиста, я могу действовать самостоятельно, вопреки всем отказам. История с «Хадассой» показывает, что если сначала просят разрешения, а потом действуют вопреки решению властей, тогда, к сожалению, в итоге дело доходит до ненужной борьбы. В «Хадассе» две попытки окончились неудачей, зато на третий раз туда вселились женщины и дети, и началась борьба. Точнее, война. Настоящая война.