Моисей. Ответ Каину - Леопольд Зонди

По этому поводу существуют самые разные мнения.

М. Бубер отстаивает точку зрения, что Яхве не был новым богом, что он всегда был неизменным «Богом праотцов» Авраама, Исаака и Иакова. Евреи, совершившие переселение из Египта, не получают от Моисея в Кадесе какого-либо нового, чужого Бога: ни бога вулканов, ни бога гор или огня, мадианитян или кенитов. Нельзя говорить и о том, что в Кадесе состоялось рождение религии или обращение евреев в веру кенитов.

По мнению М. Бубера, начиная с древних времен Яхве и был тем Богом, который шел с народом Израиля, вел его и находился впереди его. Этот «прадревний» «Бог праотцов» пришел вместе с Моисеем из Египта на полуостров Синай и там открыл себя под именем Яхве, Бога праотцов, которого Моисей просто узнал.

Другое толкование этой легенды предложил Э. Мейер, которое было принято Х. Гресманом и многими другими религиозными историками. В соответствии с его точкой зрения, в Кадесе евреи приняли веру в чужого Бога Яхве – Бога мадианитян или кенитов. Следовательно, в Кадесе действительно произошло установление религии через Моисея, то есть было дано Откровение от Яхве через Моисея, а также переданы таинства священничества через Моисея.

Фрейд это историко-религиозное событие трактует несколько по-другому. Он остается верным своей любимой идее, что Моисей был египтянином и принцем, а может быть, даже священнослужителем или высокопоставленным чиновником при дворе фараона. После свержения египетской религии Атона, то есть периода монотеизма и царствования Эхнатона, Моисей возглавил евреев, поселившихся в Гозене, и повел их из Египта на полуостров Синай вместе со своими египетскими сторонниками, оставшимися верными Атону, причем без всяких войн и погони. Здесь евреи, пришедшие из Египта, объединились с мадианитянами (арабами), или кенитами, поселившимися на Синае южнее Палестины. В долине источников, в Кадесе, был достигнут компромисс между двумя Богами, между религией Яхве (мадианитян) и религией Моисея (= монотеизмом Эхнатона). Но религия Яхве, по мнению Фрейда, была скорее генотеизмом, чем настоящим монотеизмом, а сам Яхве был кровожадным и жестоким местным богом, пока там победила религия египетского монотеизма Моисея. Однако религия Атона, установленная Эхнатоном, все-таки одержала окончательную победу, пусть и несколько столетий спустя, так как своим пребыванием в истине и справедливости («Маат»), она была одухотворением Бога на земле.

Таким образом, образ Бога у евреев – от Бога праотцов до Моисея – не представляет целостного образа, на основании которого можно было бы сделать соответствующие выводы относительно личности Моисея. А теперь давайте проведем исследование легенд о Моисее; возможно, из них вы узнаете о личности Моисея гораздо больше.

Моисей в свете Библии и преданий

Могут ли в легендах храниться следы исторических событий? Это тот вопрос, на который светские историки в разные времена давали самые разные ответы.

В начале нашего столетия чуть ли не модой стало отсекать историческую действительность от «традиции», то есть от легенд. В свое время историков одолевали такие же сомнения и по вопросу: а существовал ли Христос? Мы уже упоминали классика этого строгого разделения – Э. Мейера. Он отрицает не только то, что Моисей когда-то жил и был исторической фигурой, но даже то, что был сам Исход, и, следовательно, что иудеи были в Египте, и что гора Синай играла важную роль в том, что происходило в иудейской религии.

Однако с годами историки стали более лояльными и веротерпимыми по отношению как к традиции, так и к содержанию легенд, а также в какой-то мере стали более строго оценивать и свою критичность по отношению к истории. В книге о Моисее М. Бубер приводит высказывание Е. Херцфельда, который утверждал, что «легенды и исторические летописи берут свое начало из одной и той же точки в происходящем». Легенды фиксируют в себе «не следы, подтверждающие „историческое событие“, а специфические переживания в умах людей» [53]. Предполагалось даже, что фундаментальные события в истории народа могут во внутренней сущности этого народа вызвать глубокие аффективные потрясения и переживания «удивления» (М. Бубер) или «объективного воодушевления» (И. Грим), оставаясь в душе народа, в ходе формирования национального характера, следами неизгладимых воспоминаний. По мнению Бубера, «историческое чудо» не является некой интерпретацией происходившего, его действительно видели. «И происходящая ныне взаимоувязка мимолетных событий истории в связное повествование легенды является свободной от какого-либо произвола – это образная память, царящая в ней органически» [54].

Этот процесс хорошо известен в глубинной психологии и в теории неврозов. События, которые оказали сильное воздействия на жизнь индивида, могут мгновенно – в зависимости от обстоятельств – ad hok[6] оставить чрезвычайно глубокий след в Я личности. Следы воспоминаний, которые мы, с позиции глубинной психологии, называем ad hok интроекцией, мгновенным включением в Я, практически невозможно выкорчевать из его Я, из кладовой его воспоминаний. Достаточно лишь незначительного раздражителя из внешней среды, чтобы снова и снова пробудились некие образы воспоминаний в «сгущенной, завуалированной, искаженной или смещенной» форме, способствующей их манифестации. В этом случае можно говорить о наличии у индивида «раннедетской травмирующей ситуации» или «травматического симптома». Личность, с так называемым «симптомом», сохраняет в себе травмирующие переживания в качестве ядра, оставаясь верной истории, пусть даже содержащееся в этом ядре реальное событие она сможет осознать в качестве раннедетского переживания лишь ценой огромных усилий или же в процессе психоанализа.

Ту роль, которую в жизни отдельного индивида играет то, что мы называем «симптомом» его раннедетских травматических переживаний, их «одеянием», в жизни народа могут сыграть его легенды о событиях из древнейших времен. Легенды анализируются в основном по З. Фрейду и в частности по К. Г. Юнгу.

«Легенда – это наиболее предпочитаемый способ фиксации текущей истории, но только до тех пор, пока родовая жизнь сильнее государственного порядка», – пишет М. Бубер и затем продолжает: «Лишь только последний окажется сильнее первой, вновь появившаяся хроникально-упорядоченно написанная история обычно оттесняет в тень некогда популярные народные формы» [55].

Проникновение к самой сердцевине сюжетной линии легенды является, на наш взгляд, такой же тяжелой задачей, как и усилия психоаналитика, направленные на то, чтобы пробраться к ядру раннедетских травматических переживаний, к конкретным событиям жизни данного пациента.

Переходя в ходе тысячелетней истории от поколения к поколению через различные добавления, совокупное содержание легенды видоизменяется, став таким, каким в рамках анализа находится до аналитического высвобождения содержание первичных, чаще всего вытесненных переживаний пациента, скрывающееся за камуфлирующим его симптомом. Таким образом, индивидуальные симптомы и детали народных легенд фиксируют в своей первооснове раннедетское, мгновенно запечатленное в памяти событие, оставившее, в результате сильного потрясения, глубокий след в характере народа. Это блицинтроекция. Тем не менее, в процессе психоанализа или критического разбора традиции, они могут вскрываться и разрешаться. Для того чтобы достичь первичного слоя событийного ядра, как при анализе отдельного индивида, так и при критическом разборе традиции, необходимо постепенно снимать с него слой за слоем.

Таким образом, личность своим симптомом может признаться о событии, шокировавшем ее (Т. Райк), а легенда может рассказать о том, что происходило с человеком, пришедшим когда-то в состояние сильнейшего эмоционального возбуждения.

На этом пути, как считает Бубер, есть надежда найти подлинно исторические параллели. По его мнению, содержание легенды, приближается по своему характеру к исторической реальности, подобно документу, протоколирующему все, что происходит в душе человека, пережившего описываемое событие. Бубер, даже в более поздних преданиях и присочинениях, видит влияние того первобытного инстинкта, который продолжает действовать и на более позднем этапе существования этого творения. «Тот облик Моисея, с которым он существовал многие годы, постепенно, и на вполне законном основании, сменился другим обликом – того Моисея, в которого он превратился за многие, многие годы <…> при этом мы не должны упускать из виду, – продолжает М. Бубер, – что сила, лежащая в основе создания легенды, является, по своей сути, идентичной силе, господствовавшей в истории, – силе Веры». В результате чего он приходит к выводу, «что библейские рассказы о раннем периоде Израиля являются рассказом о раннем периоде становления израильской Веры. Как всегда, в излагаемых событиях переплетается то, что было, с легендой, а содержащаяся в этих событиях история Веры аутентична последней во всех наиболее значимых своих чертах» [56].