Хроники - Боб Дилан

Была книга Зигмунда Фрейда, короля подсознательного, называлась она «По ту сторону принципа удовольствия». Я как-то листал ее, и тут домой вернулся Рэй, увидел ее и сказал:

– Лучшие парни в этой области работают на рекламные агентства. Торгуют воздухом.

Я отложил томик и больше его не открывал. Зато биографию Роберта Э. Ли прочел – как его отца изуродовали в бунте, залили ему глаза щелоком, а он бросил семью и отправился в Вест-Индию. И Роберт Э. Ли вырос без отца. И тем не менее умудрился что-то из себя вылепить. Больше того – единственно по его честному слову Америка не ввязалась в партизанскую войну, которая, возможно, длилась бы по сей день. Да, книги – это что-то. Это поистине что-то.

Многие страницы я читал вслух, и мне нравилось, как звучат слова, нравился язык. Мильтонов сонет протеста «На недавнюю резню в Пьемонте» – политическое стихотворение об истреблении невинных герцогом Савойским в Италии. Будто стихи в народной песне, даже элегантнее.

Русская литература темнела на полках особо. Там стояли политические стихи Пушкина, который считался революционером. Его убили на дуэли в 1837 году. Была книга графа Льва Толстого, чье поместье я посетил двадцать лет спустя – в нем жила его семья и там же он обучал крестьян. Оно расположено под Москвой, и там в конце жизни он отрекся от всего написанного, а также отверг все разновидности войны. Ему было восемьдесят два года, и однажды он написал семье записку, чтобы его все оставили в покое. Ушел в заснеженные леса, и через несколько дней его нашли – он умер от пневмонии. Гид дал мне покататься на его велосипеде. Достоевский тоже прожил тягостную и трудную жизнь. Царь отправил его на каторгу в Сибирь в 1849 году. Достоевского обвиняли в том, что он сочинял социалистическую пропаганду. В конечном итоге его помиловали, и он вынужден был писать, чтобы от него отстали кредиторы. Совсем как я в начале 70-х – записывал альбомы, чтобы отстали мои.

В прошлом я не особо залипал на книгах и писателях, но истории мне нравились. Эдгара Райса Берроуза, который писал о мистической Африке, Льюка Шорта с его мифическими западными сказками, Жюля Верна, Е Дж. Уэллса. Эти были у меня любимыми, но я тогда еще не открыл для себя фолксингеров. Те могли петь песни, что были как целые книги – но всего в нескольких куплетах. Трудно определить, что делает персонажа или событие достойным народной песни. Вероятно, персонаж должен быть справедлив, честен и открыт. Такая вот абстрактная отвага. Аль Капоне был преуспевающим гангстером, и ему дали править преступным миром Чикаго, но про него никаких песен не слагали. Он никак не интересен и не героичен. Фригиден. Как рыба-прилипала – похоже, он ни минуты в жизни не провел один на природе. Из него получается громила или задира, как в той песне поется: «ищу городского громилу»… Недостоин даже клички – выходит какая-то бессердечная халтура. А вот Красавчик Флойд, напротив, будит авантюрный дух. Даже его кличке есть что сказать. В нем есть что-то расхристанное, не замерзшее в грязи. Он никогда не сможет править целым городом, не сумеет манипулировать машиной или подчинять людей своей воле, однако состоит он из реальной плоти и крови, представляет собой человечность вообще и выглядит сильным. Как минимум – пока его не поймали в ловушку где-то в глухомани.

В квартире у Рэя не было шума – только если я включал радио или слушал пластинки. А так – тишина, как на кладбище, поэтому я всегда возвращался к книгам. Закапывался в них, как археолог. Я прочел биографию Тадцеуса Стивенса, радикального республиканца. Он жил в начале XIX века – довольно колоритный тип. Родился в Геттисберге, и у него была изуродована стопа, как у Байрона. Вырос в нищете, сколотил состояние, после чего горой стоял за слабых и всех, кто не мог сражаться на равных. Стивенс обладал мрачным чувством юмора, был остер на язык и пламенно ненавидел разжиревших аристократов своего времени. Он хотел конфисковать земли рабовладельческой элиты, а об одном коллеге вот как однажды отозвался прямо в палате: «пресмыкающееся в собственной слизи». Стивенс был антимасоном, и противников своих обличал за то, что из их пастей несет человечьей кровью. Прямо так и резал правду-матку: «немощная банда низменных рептилий, чурающихся света, таящихся в собственных берлогах». Стивенса трудно забыть. Он произвел на меня огромное впечатление, он меня вдохновлял. Он и еще Тедди Рузвельт – наверное, самый сильный президент США за всю историю. Про Тедди я тоже читал. Он был скотоводом и боролся с преступностью, его едва остановили, когда он хотел объявить войну Калифорнии: он крупно поцапался с Дж. П. Морганом, почти божеством, которое в то время владело чуть ли не всеми Соединенными Штатами. Рузвельт его осадил и пригрозил бросить в тюрьму.

Про любого из этих парней – Стивенса, Рузвельта или самого Моргана – могли бы сочинить в народе балладу. Вроде «Ходячего босса», «Песни узника» или даже чего-нибудь вроде «Баллады о Чарлзе Тито»[26]. Они там где-то присутствуют, хоть и неявно. Они есть даже в первых рок-н-роллах, если вам охота подмешать электричества и барабанов.

На полках стояли и книги по искусству. Мазеруэлл, ранний Джаспер Джонс, брошюры о немецких импрессионистах, Грюнвальд, Адольф фон Менцель – такие вот. Практические пособия – как вправить человеку колено; как принять роды, как вырезать аппендицит, не выходя из спальни. Сны от такого снились жаркие. Глазу было на что упасть: меловые наброски «феррари» и «дукати», книги об амазонках, о Египте времен фараонов, фотоальбомы про цирковых акробатов, влюбленных, кладбища. Поблизости не было больших книжных магазинов, поэтому найти все это в одном месте было невозможно. Мне очень нравились биографии, и я прочел кусок из еще одной – Фридриха Великого. Он, как я с удивлением выяснил, был не только королем Пруссии, но и композитором. Кроме того, я заглянул в трактат Клаузевица «О войне». Автора называли главным философом войны. Судя по фамилии, он должен был походить на фон Гинденбурга, но он не похож. В книге на портрете он напоминает поэта Роберта Бёрнса или актера Монтгомери Клифта. Книгу опубликовали в 1832 году, а Клаузевиц служил в армии с двенадцати лет. В его армиях были великолепно натренированные профессионалы, а не юнцы, служившие всего несколько лет. Заменить его солдат было трудно, и он рассказывает, как маневрами выдвинуть их на такие позиции, где неприятель сам увидит, что сражаться бесполезно, и, в сущности, сложит оружие. Во времена Клаузевица от серьезных боев проку было мало, а потери огромны. Для Клаузевица швыряться камнями – не война; не идеальная война, во всяком случае. Еще он подробно пишет о психологических и случайных факторах на поле боя – погода, воздушные потоки, все это играет большую роль.

Меня такое чтение болезненно зачаровывало. За много лет до этого, когда я еще не знал, что стану певцом, и мыслил с размахом, я даже хотел поступать в «Вест-Пойнт»[27]. Всегда представлял, как гибну в какой-нибудь героической битве, а не помираю в собственной постели. Мне хотелось стать генералом, командовать собственным батальоном, и я прямо не знал, где же мне достать ключик от этой страны чудес. Я спросил отца, как попасть в «Вест-Пойнт»; его это, судя по всему, шокировало, и он ответил, что моя фамилия не начинается на «де» или «фон», и для того, чтобы туда попасть, мне нужны связи и соответствующие рекомендации. А посоветовал он мне хорошенько сосредоточиться на том, чтобы их получить. Дядя мой обескуражил еще больше. Он сказал:

– Тебе не понравится работать на правительство. Солдат – это домохозяйка, подопытная свинка. Иди лучше в шахту.

Шахта или не шахта, но больше всего меня сбили с толку связи и рекомендации. Мне не понравилось, как это звучит: будто меня чем-то обделили. Но вскоре я понял, что это такое и как подобные вещи иногда спутывают все планы. Когда я собирал свои первые группы, их обычно переманивал какой-нибудь другой певец, у которого группы не было. Такое случалось всякий раз, когда моя группа формировалась полностью. Я не понимал, как это возможно – ведь те парни ничем не лучше меня, поют и играют точно так же. Но перед ними открывались двери на концерты, за которые платили реальные деньги. Любой человек со своей группой мог играть в парковых беседках, на шоу самодеятельных талантов, ярмарках, аукционах и открытиях магазинов, но за такие выступления платили столько, что хватало лишь на покрытие затрат, а то и меньше. Другие же эстрадные певцы могли выступать на небольших съездах, частных свадебных вечеринках, золотых юбилеях в бальных залах отелей, на мероприятиях «Рыцарей Колумба»[28], и такие вещи означали наличку. Кто-то всегда увлекал мои группы обещаниями денег. А я обычно жаловался бабушке, жившей с нами, моей единственной наперснице, и она отвечала, что это не стоит принимать близко к сердцу. Говорила, например: