На исходе зимы - Леонид Гартунг

— Какой мужчина?

— Юра-электрик.

Электрика этого я знал. Высказал опасение:

— Он вроде бы из тюрьмы.

— Подумаешь, беда какая, — отвечает мне. — А разве не может человек по-новому жизнь начать? Разве так не бывает?

И то правда — бывает. И еще правда, что в одиночестве жизнь свою проводить никому не интересно. Но одна заковыка — Юра этот моложе ее на десять лет.

Перешел он к ней, зарегистрировались честь честью. Все же по деревне шепотки и намеки всякие. Она-то гордая, ухом не ведет, а на Георгия, видно, повлияло. Невзлюбил он Юру. И не только его. С матерью стал груб, уроки забросил. В школе скандалит с учителями. Даже на второй год в восьмом классе остался.

Пытался я его урезонить, книги ему давать, чтоб от одичания спасти, а он мне:

— Только и умеете, что книжки читать.

А в старших классах совсем от рук отбился: дома не ночевал, курить стал, попивать с Асаней.

Но была у него одна привязанность — Раечка. Сестренка малолетняя — уже от Юры. Он ее любил — я это видел ясно. Однажды прихожу, она на кровати лежит, хохочет, заливается, а он ей губами голые пяточки щекочет. И кому от этого занятия больше радости, трудно сказать.

Но не сберегли мы Раечку. После смерти ее совсем все вкривь и вкось пошло. В десятом классе объявил, что женится. На Маше, конечно. Тут и Анна и Машины родители всполошились. Едва уговорили обождать. Потом он вдруг с Юрой подрался. Тот посильнее был и поопытней, разделал Георгия нашего под орех. Мать прибежала, к Юре кинулась, а на сына с упреками. В результате он ушел к Асане. За десятый сдал и уехал в Томск.

А после этой драки и у Анны с Юрой все вразброд пошло. О нем что сказать? Я его зря хаять не хочу. Верно, что на добрый путь человек встать собирался. И встал. Одной ногой, правда. Жениться ему на Анне не надо было. Пока ребенок соединял, держался, как семейный, а после смерти Раечки сошелся с Катькой Пастуховой. А потом и совсем уехал, бог весть куда.

Вот так сложилось у Анны. После этого ее подтянуло — высохла, пожелтела, за один год старей лет на десять сделалась, но, впрочем, по-прежнему гордо держится, словно и не было ничего. И как тут понять: виновата — не виновата?

Проснулся я с раздвоенной душой. Сразу о Георгии… Все равно, думаю, с этим варнаком разговора не миновать. Затем о девчатах. Кормить их надо и где-то устраивать.

Глянул — Анны уже нет. Поклевал я картошки со сковороды, стаканом молока запил и в библиотеку. И пока на крыльце топтался, дожидаясь, когда мои девицы умоются и прочее, пришло мне такое счастливое настроение, какого давно не бывало. Этим временем и солнце взошло розовое, очень большое. Вылезло из-за заснеженных крыш, осветило столбы дыма над дворами. И подумал я в ту минуту, как хороша жизнь — цвета, запахи, и когда мороз подбородок бритый пощипывает, и когда полозья по морозному снегу скрипят. И еще подумал, как жалко будет оставлять все это, когда конец придет. Но вот вышли на крыльцо мои практиканточки, и повел я их к Настеньке. Именно к ней, потому что, как мозгами ни раскинь, другого выхода нет. Женщина она аккуратная, с чужими приветливая, в руках у нее любое дело горит. Она и на этот раз лицом в грязь не ударила. По пути в библиотеку я к ней забежал на минуту, в двух словах объяснил, что и как, неполный час прошел, а у нее все уже готово, как будто гостей ждала загодя.

И главное, ей ничего подсказывать и указывать не требуется. Напротив — этим можно только испортить. Стол накрыла не в горнице, а в кухне. На столешницу новую клееночку постелила. Картошки большими кусками наварила. К ней в эмалированной миске огурчики маринованные, в другой такой же — грибки. В кринке молоко топленое, с корочкой подрумяненной. Беспокоился, что забудет она тарелки поставить, но догадалась. И новое платье надела, и голову белым платком покрыла.

Гостей встретила степенно, с достоинством и вместе с тем радушно. Я ее девочкам представил: «Анастасия Андреевна», на что она тотчас же возразила:

— Ни к чему это. Зовите тетей Настей. Какая я Андреевна? Сроду меня так, кроме милиции, не величали.

Усадила их за стол, овсяного киселя подала. Боялся я, что молодежь такого деревенского яства есть не станет, но ничего, поели и, кажется, с аппетитом. Затем за яичницу принялись. И смотря на девочек, вспомнил я нашу Валентинку — как она здесь же сидела еще малышкой, под столом босыми ногами болтала и за то ей мать выговаривала… В этих мыслях оторвался я от беседы, а она тем временем без меня развивалась.

Хватился, а Настенька уже напала на свою любимую тему насчет современных мод и, в частности, начала про брюки, которые современным девицам так пришлись по сердцу. Хоть бы пригляделась, старая, что обе гостьи перед ней именно в брюках. И чтобы как-то положение поправить, я реплику вставил:

— А мне такая мода нравится.

Не скажу, чтоб я это искренне, но надо было как-то от девочек огонь отвести. Маневр удался. Настенька сразу на меня переключилась:

— Вот и врешь! Я б надела — тебе б поглянулось?

— Еще бы! — подтвердил я. — Да только ты не наденешь.

— А вот и надену. Назло тебе.

— Думаете, у нее заржавеет? — подмигнул я девочкам. — Она девкой ой бедовая была.

— Так уж и бедовая, — с удовольствием повторила Настенька.

Излагать дальнейшие пререкания не вижу смысла. Важнее другое — перед уходом девочки договорились, что здесь и поселятся.

— Сколько с нас возьмете? — спросила Юлька.

Вопрос вполне деловой, однако Настенька по деревенской привычке постаралась от прямого ответа увильнуть.

— Да сколь дадите…

— А все-таки? — спросила Варя и так настойчиво, что мне даже понравилось. Я тоже за ясность во всем и всегда. Однако Настенька продолжала вилять:

— Откуда мне знать? До вас у меня не жил никто…

Видно было, что и взять много стыдно, и продешевить боится.

Не знаю, сколько бы они еще канителились, но решил я. И быстро получилось.

— По пятерке с носа дадут, и ладно будет.

— За месяц или за весь срок? — спросила Варя.

— За весь срок, — отрезал я.

— Ладно уж, — вздохнула Настенька. — А что касается питания, то уж по вашему усмотрению — сколь денег положите, так и накормлю.

— Все. Точка. Пора на работу, — закончил я разговор.

Знаю, что Настенька осталась мною сильно недовольна и, наверно, полночи будет ворочаться и вздыхать, однако ничего не поделаешь.

Где только я не читал — и на печи русской, в духотище избы деревенской, когда на затылок пеленки мокрые свешиваются. И в бору под соснами, где над головой шум торжественный, словно музыка небесная, и на сеновале, в сене душистом, и в окопе, когда дождь холодный страницу мочил, и у костра походного, когда лицо пылает, а ноги холод ледяной хватает. И, может быть, именно в этих скитаниях от неуютности и неустроенности пришла ко мне мечта одна. И так забрала она меня на долгие годы, что, кажется, ничего другого не надо. Девушка о ласках милого мечтает, мать — чтобы из младенца своего человека сделать, писатель — чтоб книгу создать такую, какой на свете еще не было, инженер, может быть, мост через Керченский пролив планирует. Все мечтают, только не всем удается до своей мечты добраться…

А я добрался, и теперь, по правде сказать, и умереть не обидно. Просыпаюсь ночью, лежу и думаю: почему я такой счастливый? А утром отправляюсь в лес, стою и смотрю, как солнце восходящее в голубых окнах балуется. Стою один-одинешенек и смеюсь. То ли в детство впадаю?

Вот почему я повел девчонок в бор, к новой библиотеке. Там тропинка идет так, что внезапно без всякого предупреждения поворачивает, и вся моя мечта не издалека, а сразу во всей своей красоте предстает.

— Это еще что? — спросила Юлька.

Она и должна была так спросить, ибо для глаза зрелище совершенно необычайное.

— Новая библиотека, — отвечал я очень скромно и тихо.

— Окно какое, — удивилась Варя.

— Ве-не-цианское, — пояснил я.

Знали бы они, сколько из-за этого окна дискуссий было. Васицкий уперся и ни в какую. «Зачем, — говорит, — в какую-то Берестянку Венецию тащить?» А что значит «в какую-то»? В Берестянке люди живут и желают красоты не меньше, чем все прочие, в том числе венецианцы.

Девочки стояли и разглядывали мою мечту.

— Как в сказке, — вздохнула Варя.

Вот этого мне и нужно было, чтоб как в сказке. Чтоб крыльцо с точеными балясинками, чтоб по карнизу резьба белая, как кружево, чтоб на крыше башенки с красными петухами. А то слишком рано со сказками распрощались. К этим кедрам синим только сказка и нужна, ничто другое.

Повел я девочек внутрь. Все показал: объяснил, как здесь будет, как будут стоять столики. На каждом — лампа с зеленым абажуром. И это не утопия. Все уже куплено и только ждет своего времени. Показал и комнату для занятий. Например, для заочников или доклад кому приготовить. И комнату, где книгохранилище разместится. Юля заглянула и спросила: