На исходе зимы - Леонид Гартунг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да хоть бы и цитрусы. Почему я обязан до седых волос за книжками корпеть? Почему я не вправе по-своему жизнь прожить?
— А что значит «по-своему»? Можно по-своему в космос взлететь, а можно по-своему рылом в корыто уткнуться и помои хлебать.
Смотрю, покраснел. Вот-вот взорвется. Однако опять сдержался.
— А мне ни космоса, ни корыта не нужно.
— А чего же, все-таки?
— Свободы.
— Все это чушь. Ты лучше скажи — из института-то выгнали?
— Нет, сам ушел.
— Свободы этой самой захотелось?
Подождал я, что он скажет, но он не пожелал что-либо сказать. И я продолжал:
— Ну, хорошо, предположим, решил прожить ты свободно. Но ведь ты не дух бесплотный — есть-пить тебе надо, одежонка хоть какая требуется — не нагишом же ты будешь щеголять. На все это деньги нужны, стало быть, работать надо… Или ты воровать собираешься? Нет? Наследство собираешься получить? Тоже нет? Значит, от работы не уйдешь, а работать — стало быть, от людей зависеть. Это первое…
До сих пор я все о личном, а если еще о гражданском? К примеру, война… Не дай бог, конечно, а все-таки… Мужчинам надо делать мужское дело. Или ты, может быть, в таком случае в кусты?
— Почему в кусты?
— Сражаться, значит, пойдешь? Один-одинешенек, по собственному разумению и под собственной командой? Дубину в лесу выломишь и против врага зашагаешь?
Опять Георгий промолчал.
— Так что от твоей свободы остается? Придумал какую-то чепуху, чтоб самого себя потешить… Ну, что ж, — говорю, — пойдем домой. Где твои шмутки?
— Нет у меня никаких шмуток… И идти мне некуда, — отвечает.
— Как это некуда?
Потупился.
— Длинный разговор. Да и не вам пояснять — вы и так все знаете.
— Знаю… Конечно, знаю, но не тебе о матери судить. Ты женщиной не был, не носил, не рожал, детей не хоронил. В тридцать лет вдовой не оставался. Последний раз спрашиваю — пойдешь?
— Нет.
Да, вот так: не захотел — значит не захотел. Дело его, в конце концов. Не на колени же мне перед ним падать. Шел домой, раздумался: никудышный я дипломат. Хотел тихо, мирно, а наговорил черт знает что. Может, к нему совсем с другой стороны нужно было подходить? В спор не вступать, а напротив, взывать к родственным чувствам? Ко мне никто никогда никаких подходов не делал — рубили все напрямик. По-моему, так и надо, если человека всерьез принимаешь. Не по душе мне всякие подходы да подползания.
7Потом Варя не раз думала — от каких случайностей зависит человеческая жизнь. Не скажи она тогда «я с вами», может, вся жизнь пошла бы другой дорогой.
Старика вызвали из библиотеки домой, с сестрой Анной что-то случилось. Еще никто не знал, что именно и как велика опасность, но Варя увидела большую узловатую руку, которая пыталась и не могла снять с вешалки пальто, кинулась помочь и неожиданно сказала:
— Я с вами.
— Это еще зачем? — сердито проворчал Иван Леонтич, но она знала, что это только слова. Вышли на улицу, и здесь Варя взяла старика под руку, и он не возражал, даже не ворчал, может быть, он вообще не замечал ее, потому что всю дорогу не сказал ни слова. Иногда сильный ветер вынуждал их остановиться и ждать, когда снова можно будет идти вперед.
Во дворе Бережных ярко светила электрическая лампа. Она освещала крыльцо и распахнутую настежь дверь в сени. Слева виднелись какие-то строения, снег, собранный в высокие кучи. Следом за Иваном Леонтичем Варя вошла в дом.
В кухне сильно пахло лекарствами. Иван Леонтич кинул пальто на деревянную кровать и, потирая руки, пошел в спальню. Варя увидела из-за его плеча Анну Леонтьевну. Она лежала на постели лицом вверх, раскинув руки, кофточка у горла была разодрана — вероятно, сама разодрала в удушье. И тотчас же Варя вспомнила свое несчастье — вот так же где-то лежала ее мать, одна среди чужих людей. И звала ее, Варю, а Варя не могла ее услышать и занята была чем-то своим обычным. Что-то хотела сказать и не сказала…
Старик взял сестру за руку и назвал по имени. Варю поразила неживая серость ее лица. Женщина открыла глаза, губы шевельнулись. Старик наклонился пониже, вслушиваясь. Потом кивнул:
— Хорошо, обязательно.
Он обернулся и, увидев Варю, поманил пальцем.
— Варюша! Лети за Георгием. Чтоб моментом был здесь.
Ни о каком Георгии Варя прежде не слышала. Старик пояснил только:
— Он у Асани.
Где искать какого-то Асаню, она не знала, но и не стала ничего спрашивать, выбежала на улицу. У дома привязанная к штакетнику стояла лошадь с санями.
— Чья лошадь? — крикнула она в сторону парней, которые курили поодаль. От них отделился один в тулупе.
— Скорее к Асане. Георгия надо привезти.
Она не сомневалась, что незнакомый парень послушается. У Вари вообще было это свойство — в обычных условиях она не умела быстро думать, а когда что-то случалось, появлялись и находчивость, и сообразительность.
Варя кинулась в сани, парень хлестнул лошадь. Мимо мчались дома пустой улицы, иногда мелькали освещенные окна. Сквозь мелкие облака светила большая белая луна. «Кто он — Георгий? Сын Анны Леонтьевны? Но почему тогда за ним надо ехать? Разве он живет отдельно? Должно быть, женат…» И опять вспомнилась мать — наверно, в последние минуты у нее было такое же бледное, с синевой лицо… Вспомнился случай: перед тем, как Варе уйти, мать просила купить лекарство, а Варя протаскала рецепт целый день в кармане и забыла о нем, потому что голова была забита экзаменами. Вспомнила лишь вечером, когда мать спросила, но аптека была уже закрыта. Тогда Варя нашла какое-то оправдание, а теперь чувство вины вспыхнуло с новой силой…
Она и не заметила, как лошадь остановилась.
— Здесь, — сказал парень.
Когда потом Варя восстанавливала в памяти эту первую встречу с Георгием, то не могла припомнить, чтобы он сколько-нибудь понравился ей. Перед ней стоял обыкновенный парень в старых синих джинсах, в рубашке с расстегнутым воротом. Длинные волосы спускались на шею. Варя подумала только, что он сильный — бросились в глаза широкие плечи и высокий рост. Она говорила с ним громко, как говорят люди тотчас после быстрой езды. Он не дослушал ее, пошел к дверям. И тут она заметила, что он пьян. То есть не так чтобы валиться с ног, но все же заметно. В сенях он спросил:
— Что с ней?
— Не знаю, — отвечала Варя.
— Маша там?
— Не знаю.
— Что ж ты знаешь? — спросил он грубо, но Варя не обиделась.
Едва приехали, Георгий, не раздеваясь, подошел к матери и встал у ног, положив руки на спинку кровати. Глаза Анны Леонтьевны улыбнулись сами собой, а губы она, видно, заставила улыбнуться.
— Ты что, мама? — спросил Георгий.
— Что ж — мне и поболеть нельзя? — тихо проговорила она.
— Вы сейчас не разговаривайте. Вам нужен абсолютный покой, — сказала девушка в белом халате.
«Это и есть Маша, о которой он спрашивал», — догадалась Варя. Маша отозвала Георгия в сторону и стала говорить, что нужен кислород. Она держала в руках ключ и объясняла, как открыть медпункт и где лежит подушка с кислородом. Анна Леонтьевна услышала разговор.
— Гоша, не уезжай.
«Боится умереть без сына», — поняла Варя и предложила:
— Давайте ключ. Я поеду.
Она взяла у Маши ключ и поехала опять с тем же парнем, который так и дежурил у ворот. Пока она ездила, Анне Леонтьевне стало лучше, она уснула. Варя хотела уйти, но старик сказал:
— Обожди.
Он дал ей кусок хлеба с молоком, и она немного подкрепилась. Потом Иван Леонтич попросил:
— Посиди немного.
Варя уселась в спальне на табуретке, рядом с Иваном Леонтичем, который задремал в кресле. Дверь в кухню была открыта, и в зеркало, стоящее наискось в углу, виднелось лицо Маши. Она говорила с Георгием тихим голосом, но Варя почти все слышала, хотя и не прислушивалась.
— Иди, отдыхай. Если надо будет, я постучу в окно.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
— Мне все равно.
— Ты очень изменился.
Молчание.
— Я не думала, что ты так сильно изменишься. Ты стал совсем мужчиной…
— Странно было бы, если б я стал женщиной…
Опять молчание.
— Что ж ты не спросишь, как я жила эти годы. Или не интересно?
— А я и так знаю.
— Что ты знаешь? Ничего не знаешь. Если бы знал, ты бы так не говорил. И не смотрел бы так… Ты так и не скажешь ничего?
— А что говорить?
Маша провела по лицу ладонью, словно пытаясь снять невидимую паутину.
— Вот уж никогда не думала, что у нас с тобой будет такой гадкий разговор.
До этого момента Варя видела в зеркало только лицо Маши. Лицо красивое, тонкое, но злое — может быть, потому, что она сердилась на Георгия. Он сначала ходил по кухне, потом сел на лавку, и в зеркале стало видно, что он смущен и досадует и что ему не хочется говорить. Лицо его показалось Варе странным. Нет, оно не было красивым, но такого лица она никогда еще не встречала. И чего Маша пристала к Георгию? Ведь видно же, что ему совсем не хочется говорить с ней. Неужели она этого не замечает?