Избранное - Хафиз Хорезми

class="poem">

Когда, терзая, милый друг казнить меня желает,

Меня губить он гнетом мук, стократ казня, желает.

Но сердцу — радость, а не стыд терпеть обиды друга,—

Больное сердце вновь обид день ото дня желает.

Когда весь мир зальют лучи сияющего солнца,

Влюбленный жечь себя в ночи в пылу огня желает.

От века розу обожал ты, соловей, страдая,

Но роза жить, шипами жал тебя дразня, желает.

И как в леченье ждать удач, увы, больному сердцу,

Когда меня сгубить сам врач, хворь не гоня, желает!

Для суетного благодать — себя богатством тешить,

Влюбленный — в горестях страдать, любовь храня, желает.

В сады блаженств мирская страсть влечет нас неуклонно,—

Хафиз — с Мансуром вместе пасть, главу клоня, желает.

* * *

Взор безбожный твой мне душу разорить жестоко хочет,

Реки слез моих на сушу вылить в два потока хочет.

О любви я ей ни слова, даже мучась не промолвлю,

А она меня бедово мучить, грозноока, хочет.

Сердце мучится сурово, пылом страсти одержимо,

Если друг мой на другого глянуть хоть в полока хочет.

Много лет — за летом лето — гибну я в тенетах страсти,—

Что же мрак кудрей со света сжить меня до срока хочет?

Умертвит всю душу в теле, в узах тленности исчезнет,

Кто достичь заветной цели — твоего порога хочет.

Сколько сломленных страданьем жжет она огнем разлуки,

А кого ж она избраньем вознести высоко хочет?

Я горю, Хафиз, багрово,— любо ей любить другого,

А меня она сурово прочь прогнать далеко хочет.

* * *

Полумесяцы ли это, брови ль выгнуты красиво?

Живописцы всего света изумятся: «Что за диво?»

Перед ними я в смиренье каждое мое мгновенье:

Тяжко бьют меня каменья — я для них, увы, пожива.

И я верности не рушу: не войдет чужое в душу,—

Море выплеснет на сушу всякий сор в часы прилива.

С той поры, как волей рока стал страдать я одиноко,

Град каменьев бьет жестоко в грудь меня без перерыва.

О кудрях твоих в кручине, я готов брести в пустыне,—

Я с Меджнуном дружен ныне — как и он, бреду тоскливо.

Не был бы мой плач горючим, я б сгорел в пыланье жгучем:

Сушь всегда грустит по тучам, все сухое ждет полива.

Не твердите мне заклятья от любви: рожден сгорать я,—

Что вам в жизни моей, братья,— отвечайте мне правдиво.

Я — скиталец града страсти, о друзья, терплю напасти,—

Верьте сердцу, его власти, правоте его призыва!

Ты, Хафиз, со всеми в ссоре,— будь же стойким в своем горе,

Будь достоин того моря, где любовь кипит бурливо.

* * *

В тот миг, когда душа огнем — любовною тоской пылает,

Я стон свой не сдержу — и в нем весь свет, весь мир-мирской пылает.

Когда я лик, любимый мной, припомню, огненно стеная,

Все небо с солнцем и луной, навек забыв покой, пылает.

Едва твой лик мелькнет вдали — в цветущий сад заронит искру,—

От жара все сады земли в огне весь день-деньской пылают.

Едва лишь ты красу свою на зависть райским кущам явишь,—

В тоске все гурии в раю от зависти такой пылают.

Твой огненно-палящий лик я описать, увы, не в силах:

Лишь слово молвлю — мой язык от страсти колдовской пылает.

И тот, кого любовь сожгла, познал всю сласть самосожженья:

Он, сам себя паля дотла своею же рукой, пылает.

Едва ты жаркий стон издашь, Хафиз, у милого порога —

Глядишь, в дверях стоящий страж, зажжен твоей тоской, пылает!

* * *

От разлук с тобой в обиде, очи поневоле плачут,

А рыданья эти видя, в теле дух от боли плачет.

И когда я о пропаже, повелитель мой, рыдаю,

Видя это, твои стражи — сострадая, что ли — плачут!

Если о моей потере хоть одно я слово молвлю,

Дивы, ангелы и пери — все в небесном доле плачут.

И когда я, раб безгласный, созову гостей достойных,—

Даже гости о злосчастной моей горькой доле плачут.

И когда явили милость псы мне у ее порога,

Глядь, любимая смягчилась: гордая дотоле, плачет.

Я решил и жизнь оставить, истомившись от рыданий,—

Ты не можешь и представить, как бедняк в недоле плачет!

Нет суровей и сердитей, чем властитель мой жестокий:

На Хафиза поглядите — бедный, он все боле плачет.

* * *

Сахар уст твоих рдяных — это чудо из чуд,

Цепи локонов пряных сердце болью гнетут.

Мое слово, что вилось, словно кудри твои,

Как уста твои, скрылось, и не внемлет мне люд.

Ты томишь и лукавишь и терзаешь стократ,

И к лукавству прибавишь сто лукавых причуд.

У султана Махмуда раб был верный — Аяз,

Но Аязу — вот чудо!— стал слугою Махмуд!

Пожалев, приголубит — и уж я не бедняк:

Если бедного любят