Песни мертвых соловьев - Артем Мичурин

Вечером пришел Валет. Сорвал с веревки полотенце и обмотал им левую кисть. Я успел заметить две полукруглые раны у него на ладони, сильно напоминающие следы зубов. Мелких зубов в узкой челюсти.

– Собирайся, – приказал он, стоя ко мне спиной.

Я накинул куртку и обулся.

– Что говорить, знаешь?

– Соображу.

– Сообразишь, – кивнул Валет и, затянув повязку, обернулся: – Сутенера, который тебя якобы послал, зовут Паша Кучадел. Запомнил?

– Да.

– Подойди. Дай-ка посмотрю. Угу-угу. Руки подними. Выше. Нормально. Вынуть пробовал?

Я оттянул ворот куртки влево и без особых усилий извлек нож.

– Молодец. Капюшон накинь. Смотри в пол, глазами не зыркай. Из хаты ничего не выноси. Как дело сделаешь, выжди минут пять. А там спокойно, без спешки… Понял?

– Да.

Валет посмотрел на меня еще немного, открыл дверь и махнул рукой «на выход».

Бордель располагался на территории Частников. Пилить до него было весьма прилично, что вкупе с неприветливым отношением местных пацанских шобл к чужакам грозило обернуться проблемами еще до начала основных событий. Но благодаря счастливому стечению обстоятельств к крыльцу «Загнанной лошади» я подошел целым и невредимым.

У входа под вывеской с изображением взмыленной, сверкающей тугим крупом кобылы, стоял внушительных габаритов вышибала, с хрустом разминающий кулаки.

– Куда? – громадная лапа, щелкнув суставами, плотно обхватила мой череп.

– К господину Хашиму, – пискнул я.

– Проходи.

Мало кто верит, но до девяти лет я ни разу не посещал бордель. О предназначении сего заведения мне, конечно, было известно, однако внутренний мир этого пристанища порока до того момента оставался для меня загадкой. Первое, что удивило, – запахи. Знакомые с детства мотивы спиртного, табака и дури дополнялись здесь новыми, волнующими нотками духов, пудр и ароматических масел. Проходящие мимо жрицы любви оставляли за собой сладкий, щекочущий ноздри шлейф. Пышное убранство холла, с обилием зеркал, бахромы и электрического света, усиливало ощущение иной реальности, в которую я провалился, шагнув через порог этого благословенного места из темного серого дерьма, где приходилось выживать день за днем. Эффект был настолько сильным, что мысль о задании поначалу совершенно вылетела из головы. А может, это конопляный дым слишком густо пропитал воздух.

Из ступора меня вывела неожиданно появившаяся прямо перед глазами грудь. Точнее, две груди. Довольно симпатичные. Они качнулись и уставились мне в лицо розовыми сосками.

– Какой хорошенький, – сказали груди, озорно хихикнув. – Ты что тут делаешь, карапуз?

– Карапуз? – повторил я недоуменно, шокированный такой наглостью. – А в еб…? – но вовремя спохватился: – Я к господину Хашиму.

– А-а, – печально вздохнули груди. – Бедняжка, – невесть откуда появилась рука с красивыми длинными пальцами и ласково потрепала меня по щеке. – Вот, держи, – прямо перед носом материализовался яркий фантик, а груди, еще раз вздохнув, поплыли дальше.

«Какие клевые», – подумал я, засунув в рот оказавшуюся внутри фантика карамельку, сладкую, как все здесь.

Потоптавшись немного в холле, ноги вывели к широкой изгибающейся лестнице наверх. Коридор второго этажа заканчивался двустворчатой дверью с парой дюжих охранников по сторонам, к которой меж обшитых темным деревом стен вела алая ковровая дорожка, отороченная золотистой бахромой. Медленно выветривающийся из головы дурман норовил трансформировать все это в цветастый, раскачивающийся подвесной мост, идти по которому, сохраняя равновесие, было весьма затруднительно.

– Чего надо? – ненавязчиво поинтересовался двухметровый «шкаф», когда я доковылял-таки на расстояние пинка.

– Мне к господину Хашиму.

– Опаздываешь.

Я еще больше потупил и без того совестливый взгляд, обдумывая про себя следующую фразу. На ум приходило что-то вроде этого: «Да ну? А что ж ты тут до сих пор стоишь и не отсасываешь боссу?» Наверное, скажи я так, ничего бы страшного и не случилось. Инстинктивная попытка типичного быка выебнуться хоть перед кем-нибудь подавилась бы бессильным рычанием, только и всего. Но язык вымолвил лишь:

– Простите.

– Хм, – «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. – Ближе подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.

– Босс, – второй охранник поднес к губам трубку, снятую с висящего на стене черного телефона, – к вам посетитель. Да. Понял.

Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.

Роскошь холла померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зеленой парче и темном, красноватом дереве, из которого здесь было все, от застеленного пестрым ковром паркета до изящной резной мебели в количестве, не сразу поддающемся пересчету: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о названии и назначении которых я мог только догадываться. Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишенных окон стенах окончательно повергали в эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери с вышитой черным надписью «В обуви не входить».

Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее – за пояс. Последовав совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковер. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а роскошь – дело хорошее. Так вот прикоснешься и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удается.

Нарезав пару кругов по комнате, я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пестрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесенными над пленниками, стоящими на коленях. Тут же лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к мысли, что здесь изображен праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлек раздавшийся за спиной голос.

– Пьешь? – спросил он, низкий и слегка хрипловатый.

– Э-э, – я обернулся, безрезультатно ища его источник, – нет, спасибо.

– Ну, тогда один выпью.

Из-за скрывающей вход в соседнее помещение тяжелой парчовой занавеси появился хозяин притона. Ошибиться было невозможно, ибо вел он себя в высшей степени по-хозяйски, да и выглядел соответствующе: шлепанцы на босу ногу, просторные шаровары невообразимой расцветки, такой же халат, кое-как держащийся запахнутым благодаря болтающемуся под объемистым брюхом пояску, и широкий стакан в руке, до половины заполненный янтарной жидкостью. На вид Хашиму было около полтинника. Крупные залысины в собранной хвостом шевелюре и дряблая, заплывшая жиром рожа с тройным подбородком красноречиво свидетельствовали о безвозвратно прошедшей, но бурной молодости. От левой брови старого ловеласа, причудливо изгибаясь через скулу и резко в сторону, рассекая промежуток между носом и губами, проходил шрам, заканчивающийся на правой щеке. Поврежденные нервы, видимо, срослись кривовато, и верхняя губа при разговоре поднималась, обнажая золотые зубы.