Собор Дарвина. Как религия собирает людей вместе, помогает выжить и при чем здесь наука и животные - Дэвид Слоан Уилсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Малые группы весьма изобретательно интегрируются в большую Церковь. Хьюстон разделен на пять районов, к каждому из которых приписаны приходящий священник и пресвитер (Женева времен Кальвина примерно так же делилась на сектора). Ежегодно в границах каждого района члены одних малых групп переводятся в другие малые группы – так расширяется круг общения каждого прихожанина и предотвращается соперничество домашних групп друг с другом. Самое своеобразное новшество – система почтовых ящиков, установленных на входе в главное церковное здание. У каждого прихожанина свой ящик, а у каждой малой группы – свой отдельный кластер. Почтовые ящики не только доводят информацию от Церкви до прихожан – что ясно и так, – но и служат для наблюдения и контроля. Если церковный бюллетень остается в ящике, церковная администрация, лидеры малых групп и их члены знают, что кто-то не посетил воскресную службу. Обычно такому человеку на следующий день звонят по телефону и доставляют на дом бюллетень и пленку с записью проповеди. Одним ловким ударом Церковь быстро помогает своим заболевшим членам (состояние здоровья – одна из причин отсутствия на службе) – и в то же время все видят, что приверженность прихожанина ослабла (это другая причина отсутствия).
Пастырство в малых группах работает настолько эффективно, что и другие христианские деноминации рассматривают возможность заимствовать этот организационный прием (равно так же копировали пять веков назад социальную организацию кальвинистской Церкви). Вместе с этим оно не позволяет корейским иммигрантам полностью ассимилироваться с американским обществом. Возможно, по этой причине оно не столь популярно у второго поколения «американских» корейцев. Вот как молодой человек описывает религиозную вовлеченность родителей:
Церковь, дом и работа – вот и все, что у них есть. В этом – вся их жизнь. Они идут на работу утром, возвращаются домой к вечеру, затем идут в Церковь или ведут разговоры с кем-то, кого знают оттуда, и так до бесконечности. Они не хотят познавать мир, у них нет даже мысли о том, что он есть, этот мир. Им он неведом, но их детям о нем нужно знать (255).
Итак, та же самая Церковь, что предоставляет возможности недавним иммигрантам, может ограничивать возможности для их детей. К этой проблеме я вскоре вернусь.
Этот пример даст нам несколько прекрасных уроков, когда мы начнем оценивать современные обществоведческие труды, посвященные религии, с более общих позиций. Во-первых, он показывает, что нам не нужно углубляться в прошлое на пятьсот или на две тысячи лет, чтобы найти Церкви, которые дают «своим» твердую чистую прибыль, выраженную в исключительно материальной форме. Во-вторых, он позволяет предположить, что материальными выгодами все дело не ограничивается. У людей есть душевные нужды, но те потребности, на которые указали Квон и другие прихожане (эмоциональная поддержка, чувство причастности к чему-то большему, уважение), отличаются от более привычных «религиозных радостей», перечисленных Яннакконе, и более знакомы нам. В-третьих, он демонстрирует, что выгоды и степень строгости Церкви, необходимая для предоставления благ, зависят от обстоятельств. Корейская Церковь в Хьюстоне не очень строга, несмотря на свою искусно устроенную систему почтовых ящиков. И ей не нужно такой быть: у ее прихожан и так мало перспектив. При этом выгоды, столь ценные для недавно прибывших иммигрантов, становятся ничтожными для их детей – ведь даже духовные блага они могут получить и в другом месте. Строгость не требуется, чтобы удержать родителей, и никакая строгость, сколь угодно великая, не смогла бы удержать многих детей. Этот вид зависимости от обстоятельств нельзя игнорировать при изучении религии.
Блага, предоставляемые именно этой Церковью (для родителей), выглядят столь очевидными, что нет нужды их измерять. Однако предположим, что скептик скажет: измерьте эти выгоды. Тогда мы идем на автобусный вокзал в Хьюстоне и отслеживаем первую сотню прибывших корейцев. Пятьдесят из них не имеют ни денег, ни социальных связей. Другие пятьдесят тоже без денег, но связи у них есть, и к Церкви эти связи отношения не имеют. Возможно, их родственники в Корее имеют деловые интересы в Хьюстоне и уже позаботились и о жилье, и о работе. Вся сотня хорошо умеет подсчитывать затраты и прибыли, о чем бы ни шла речь – хоть о материальных нуждах, хоть о привычных духовных ценностях. Пятьдесят корейцев без социальных связей тут же решают присоединиться к Церкви. Так решают поступить и некоторые из второй «полусотни»; оставшиеся пользуются своими социальными связями. Как ученые, мы покорно сравниваем материальное и духовное благополучие тех, кто стал частью Церкви, и тех, кто к ней не присоединился.
Разумеется, такое сравнение некорректно. Если наша сотня корейцев и правда проницательна и умна, тогда те, кто не присоединился к Церкви, преуспеют более, чем те, кто стал ее частью: в конце концов, у них была возможность присоединиться, и они воздержались. Но есть и приемлемое сравнение, просто оно более тонко. Мы должны сравнить материальное и духовное благополучие присоединившихся с мнимым представлением о том, каким бы стало их благополучие, если бы они не присоединились к Церкви. Возможно, задача потребует усилий, даже если мы измеряем разницу между процветанием и нищетой. Вероятно, для сравнения мы можем найти город, принимающий корейских иммигрантов, но без Церкви, столь замечательно «приспособленной» к их нуждам. Может быть, у нас получится измерить благосостояние корейских иммигрантов, прибывших в Хьюстон до того, как там возникла Церковь. Или мы можем положиться на то, что некоторые иммигранты в Хьюстоне об этой Церкви даже не слышали. Для того чтобы верно сравнить те случаи, когда люди разумно совершают выбор с учетом нескольких ограничивающих факторов, требуется осторожность – особенно если многие из этих ограничений исследователю неизвестны.
На первый взгляд, я проанализировал Корейскую Церковь в Хьюстоне, словно расчетливый экономист, которого волнует лишь итоговая сумма
