Приключения Аввакума Захова. Повести - Андрей Гуляшки

— Лимонадная таблетка… за один лев.

Он опустил ее на глиняный под и долго держал за руки, пока в ней не угасла последняя искорка жизни.

Вскоре после этих событий я как-то спросил Аввакума:

— Ну а все-таки, почему она отравила Венцеслава? Почему Венцеслав не догадывался, что портит вакцину, держа ее на свету и при двадцати шести градусах? И что за личность Светозар Подгоров?

На лице Аввакума появилась невеселая улыбка. Он закурил сигарету, глубоко затянулся и пожал плечами.

— В конце августа 1944 года Светозар Подгоров, фармацевт центральной русенской аптеки, вместе с двумя молодыми рабочими пристани принимал участие в потоплении немецкой баржи. Немецкая комендатура приговорила всех троих к смерти, но Светозар Подгоров чудом ускользнул из-под ареста. Потопление баржи подстроило гестапо, чтобы создать ореол героизма вокруг имени своего секретною сотрудника. Западная разведка, захватив как трофей агентуру Канариса, долгое время держала этого героя гестапо на «консервации». Хитрый и беспринципный, Светозар Подгоров сделал хорошую карьеру, но вот пришел и его час. Ему было приказано распространить ящур в пограничном Триградском районе. Тогда он под видом командировки отзывает в Софию местного ветеринарного врача Анастасия Букова и в то же время через Прокопия Недялкова и Ирину Теофилову пересылает культуру бацилл Ракипу Колибарову. К Недялкову Подгоров питал абсолютное доверие, но в Ирине он сомневался. Он установил за ней слежку начиная с момента, когда приказал ей отравить Венцеслава, и до ее последней прогулки со мной к источнику в Йорданкино.

Венцеслав был стравлен по приказу Подгорова.

Утром двадцать седьмого августа после разговора с полковником Мановым начальник Центрального управления по борьбе с эпизоотиями почувствовал, что его окончательно приперли к стене. Со слов полковника он понял: Госбезопасности кое-что известно о «необъяснимой» слабости противоящурной вакцины. Он знал, что неминуемо начнется следствие и первым делом возьмутся за Венцеслава. Венцеслав же будет твердить «Так мне было приказано» и тогда весь клубок распутается до конца. Но покончивший с собой Венцеслав разделит всю вину лишь с мнимым автором поддельного письма, то есть, со своим непосредственным начальником доктором Тошковым.

Аввакум снова улыбнулся невеселой улыбкой.

— На нашего общего приятеля свалилось столько дьявольски переплетенных случайностей, что, не будь того стакана и мокрого пятна на ковре… — Аввакум махнул рукой и умолк.

Немного погодя он снова заговорил:

— Несчастный Венцеслав был влюблен в Ирину, а влюбленные большей частью наивно и безмерно верят своей любимой. Я думаю, что Ирина, написав по приказу Подгорова фальшивое письмо, не пожалела сил и прочего, чтобы убедить Венцеслава в том, что он должен слепо исполнять все указания «сверху» и ни на миг не сомневаться в умственных способностях начальства.

Я не стал больше расспрашивать Аввакума. Я давно заметил, что, когда речь заходит об этой диверсии, Аввакум сразу мрачнеет, много курит и выглядит таким усталым и постаревшим.

А я что вам сказать о себе? Я счастлив. В хорошую погоду брожу по лугам возле Видлы, изучаю подножное кормление скота и иногда подолгу разговариваю с Фатме.

Она по-прежнему носит свои пестрые бусы, и они очень ей к лицу. Я собираюсь подарить ей нитку жемчуга, но опасаюсь, как бы она не рассердилась на меня.

А когда остаюсь один, часто думаю об Аввакуме.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДОЖДЛИВОЙ ОСЕНЬЮ

1

Аввакум вернулся из Триграда совершенно разбитый — и физически и душевно. Участие Ирины Теофиловой в бактериологической диверсии и ее самоубийство, быстрое и своевременное распутывание хитро задуманных ходов Светозара Подгорова, чуть было не выскользнувшего у него из рук. крайнее физическое и нервное напряжение во время ночной погони, когда все было поставлено на карту, — такое испытание оказалось слишком тяжелым даже для его железной выносливости.

Но больше всего, разумеется, его угнетала вся эта странная история с Ириной Теофиловой. Он старался не думать об Ирине, хотя и понимал бессмысленность такой игры в прятки с самим собой и тщетность попыток вычеркнуть из памяти ее образ Видно, ему суждено было еще долго переживать и помнить все, что было связано с этой женщиной — и любовь, из-за которой он, слепо доверившись чувству, отказался от присущей ему рассудительности; и свое упорство во имя фанатической верности истине, обрекавшее несчастную женщину на смерть, и свое двуличие и лукавство — облаченный в тогу академически бесстрастного ученого, он действовал, как палач. С чувством безнадежности и неотвратимости он снова и снова переживал и обдумывал минувшее. Ирины уже не существовало, она исчезла так же, как ушли в прошлое светлые, беззаботные дни их первых свиданий.

После того как был подписан акт о вскрытии тела, Ирину похоронили на самом краю триградского кладбища. Аввакум медленно побрел по дороге, идущей в горы, которая начиналась от крайних домишек Триграда и терялась в густой чаще лиственного леса и молчаливого ельника. Он долго плутал по еле заметным козьим тропкам возле самой пограничной полосы, выслеживая и ловко обходя секретные посты пограничной охраны. На каждом шагу его подкарауливала пуля, но игра со смертью как будто бы отвлекала мысли и придавала силы измотанным нервам.

Увлеченный этой игрой, он не заметил, как пролетело время и заходящее солнце склонило свой заалевший диск к далекой голой вершине Карабаира. В глубоких ложбинах вечерний сумрак уже накладывал синь, а верхушки сосен, выстроившихся на высоких склонах, все еще блестели, словно золоченые. Невидимые летучие мыши пролетали над полянками, а разморенные дневным сном совы расправляли крылья и с любопытством озирались вокруг. Синие и розовые тени сплетались в кружевные узоры на узких лесных тропинках, редкие серебристые звезды удивленно поглядывали на землю, и над всем этим синеющим царством гор разливалось море тишины и покоя.

За полдня Аввакум отшагал много километров, карабкаясь по горным склонам, продираясь сквозь чащу. Но именно сейчас, когда озаренные яркими красками заката горы раскрыли перед ним всю свою спокойную красоту, он почувствовал вдруг усталость — она наваливалась на мозг, словно ледяная глыба. Его охватило неодолимое желание броситься на землю, зарыться руками в прелую листву, ничего не видеть, ничего не слышать, не думать о том, что произошло в Даудовой кошаре, забыться в непробудном сне.

Как это было бы чудесно! Он уже предвкушал покой, ощущая всем телом влажную, мягкую грудь земли. Но рассудочное начало, которое в критические моменты жизни всегда брало в нем верх, с педантичной последовательностью уже отдавало отчет о возможных последствиях: и тяжелый сон, который намертво пригвоздит его к зарослям папоротника, и ночной обход и сторожевую собаку пограничников, которая непременно почует и обнаружит его. В лучшем случае эта история закончится на пограничной заставе, где дежурный старший лейтенант встретит его укоризненным и недоумевающим взглядом. Но был возможен и другой исход, зависевший от многих слепых и неприятных случайностей. Ночью нервы пограничника напряжены — ведь граница всего в сотне шагов — глядь. и нажал нечаянно на спуск! Аввакум презирал случайности, и возможность такого конца была совсем не в его вкусе.

Совсем другое дело — как вот сейчас — красться засветло вдоль пограничной полосы, высматривая и обходя секретные посты — вести игру со смертью как искусный противник, который умеет виртуозно наносить удары и ловко парировать их, имеет цель в жизни и знает, как бороться, чтобы достигнуть ее. Увлекшись опасной игрой, он шел навстречу смерти не как сентиментальный безвольный Вертер, а зорко всматриваясь и безошибочно выбирая и прокладывая себе путь. Стараясь бежать от самого себя он в то же время оберегал себя — в этом-то и состоял смысл его игры.

Но почему же он так поступал? Возможно, это просто инстинкт самосохранения, хотя Аввакум никогда не задумывался над тем, что составляет его сущность. Скорее всего, под личиной этого инстинкта крылись и его неуемное вдохновение археолога-реставратора, воскрешающего погребенную красоту античных мозаик, амфор и гидрий; и неутолимая жажда открытий неутомимого исследователя и искателя истины: и глубокая, извечная страсть охотника, который гонится за опасным зверем. чтобы проверить свою храбрость. Все это существовало в нем, наполняло его и предъявляло свои права.

Поэтому холодный подсчет всех «за» и «против» взял верх над усталостью и Аввакум продолжил свой путь. Верхушки сосен утратили свое золотистое сияние. Померкло сплетение розовых и синих теней на горных склонах, исчезла лиловатая шелковистость неба. Мягкий сумрак опустился на землю.