Собрание сочинений в одном томе - Лариса Рубальская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это всё Танюша от бабушки Эли узнала, что по прадедушкиной линии течет в ней норвежская кровь, и когда она вырастет, то обязательно в Норвегии побывает и в музей Грига сходит.
Папа любил свое дело, правда, работы его не выставлялись в музеях, но зато он красиво писал плакаты, и они украшали стенды на всяких выставках.
Мама, детский доктор, целыми днями своих маленьких пациентов лечила, слушала, лекарства назначала. И не заметила, как папа стал задерживаться допоздна на работе — срочные заказы, а потом и вообще домой приходить перестал.
Его новая любовь — Тамара — позвонила однажды, когда все были дома, и попросила Олежкины вещи сложить в чемодан, и она завтра сама заедет и заберет, потому что он очень занят — надо много плакатов написать.
Никто в доме ничего не обсуждал, мама, правда, иногда плакала ни с того ни с сего. А так все остались вместе, такая необычная, но очень дружная семья. Танюше хорошо — каравай, каравай, кого хочешь выбирай. Все готовы для радости своей сделать, что бы она ни попросила.
И выросла Танюша в любви и внимании в прелесть-девушку, правда, немного полноватую из-за бабушкиных пирожков и блинчиков.
— Пусть идет в иняз, на норвежский, это же родной язык ее предков?
— Да куда она потом с ним денется? Работу же не найдет — Норвегия маленькая страна, да и вообще, что у них свой язык, что ли, есть? Будет она доктором, как мама.
— Ой, не надо как мама. В медицинском одни девчонки учатся. Где потом женихов искать?
— Посмотрите, как она хорошо рисует. Быть ей художником, продолжать семейную традицию в этом направлении.
— А вот это уж точно нет — художники нам в семье больше не нужны.
Весь этот горячий спор происходил на кухне как раз в тот день, когда Таня подавала документы в МГУ — на журналистику. Решение было принято уже давным-давно. Осталось только рассказать об этом дома.
* * *Аля с детства была чудно´й и чу´дной одновременно. А когда из подростка стала в девушку превращаться, эти качества никуда не делись, и все сразу их замечали. Конечно, одни замечали, что чуднаґя, и вслед крутили пальцем у виска, другие — что чуґдная, прижимали благоговейно руки к груди.
Алька сама этого ничего за собой не замечала — человек как человек. Лицом ничего, но бывают и краше, характером добрая, но бывают и добрее, умом — вот это как раз просто так не объяснишь. Умными какие-то другие люди называются. А Алька — то ли книжек начиталась, то ли наслушалась где — любого умного переговорит, и все ее слушают, оторваться не могут. А память, как энциклопедия, про людей — всех по именам помнит, у кого как собаку или кошку зовут, кто, где и что сказал. А люди, между прочим, любят, когда про них помнят, — значит, они интересны, тем более всякие подробности эта Александра им напоминает.
Александра — это Алька и есть. Других Александр Сашеньками и Шурочками зовут. А она как родилась, так только Алькой, Алечкой ее называют.
— Кем ты, Алечка, стать-то хочешь, когда вырастешь?
Кем, кем — диктором Центрального телевидения, конечно. Говорит-то как — все хвалят. Жалко, зубы в серединке со щелочкой — ни у кого из дикторов Алька таких не видела. Но это, наверно, можно исправить, — размышляла Аля, выдавливая перед зеркалом откуда-то взявшийся прыщ. Эх, если бы дело было только в этой щелочке! У нее все гораздо хуже — в аттестате одни тройки. Куда ж учиться с такими отметками! Хорошо, что печатает быстро и без ошибок — какая-никакая работа найдется.
И нашлась, да еще какая хорошая — корректором в толстом литературном журнале. Ура! Исправлять грамматические ошибки в романах, повестях, стихах — радость-то какая!
Правда, коллектив староват — в редакции всем за тридцать, но одна девчонка-ровесница все-таки есть. Курьером работает, целый день бумажки всякие развозит, но ничего, ей полезно — толстушка эта Танька, а глаза какие-то гордые. Еще бы — на журналистику поступила, а бумажки носит, чтоб в редакции к ней привыкли и через пять лет на работу уже журналисткой взяли. Она ничего, умная, у нее отец — художник, норвежская кровь в венах, четыре бабушки. И на курсе уже парень, Митя какой-то, во Франции два года с родителями жил, все студентки сохнут, а он ее из всех выбрал, встречаются.
Танюше Алька понравилась — забавная, разговаривает как-то по-своему, слова употребляет неожиданные, рассуждает обо всем интересно. С Митей, конечно, пока знакомить не стоит, но так — дружить-водиться.
Посреди первого курса Митя предложил Тане выйти за него замуж, а то родители опять в Париж, а ему одному в пятикомнатной квартире что делать? А Таню он, чуть не забыл сказать, любит, и родителям про нее рассказал, и они совсем не против, чтоб Митя женился, тем более что невеста норвежских кровей, тоже будущая журналистка.
На свадьбу Альку не позвали, вернее, Таня сказала, что свадьба — пережиток, тем более, белая фата и пупсик с шариками на машине — одно сплошное мещанство. Потом она как-то проговорилась, что свадьба все-таки была, но с ее, Таниной стороны, был только папа-художник, тезка русского князя.
В редакции была большая библиотека, и Аля буквально глотала книги одну за другой, переживая вместе с героинями и героями перипетии их жизни. По ее лицу всегда было видно — что она читает — о веселом или о грустном. Она читать всегда любила, а сейчас тем более — чтоб от будущей журналистки не отстать, да и вообще, когда-никогда в институт поступать все-таки надо.
Однажды Таня пришла на работу очень радостная, нарядная — во всем новом. Даже сумка и часы на руке новые. Она рассказала, что Митины родители приехали ненадолго, ей целую гору подарков привезли — они ее обожают. И вдруг — Аль, а ты приходи к нам в воскресенье, я тебя с ними познакомлю. И Митя будет рад, ведь он еще ни с одной Таниной подружкой не знаком.
В разгаре были семидесятые годы прошлого века, кто в то время жил, хорошо помнит, что поездка в Париж считалась ошеломляющим фактом биографии. Немногим доставалось такое счастье. И даже посидеть рядом с этими счастливчиками тоже было большой удачей. И вот эта удача появилась на горизонте такой простой Алькиной жизни. Она даже пока никому об этом не скажет, чтоб не сглазили.
Весна в тот год не торопилась, но все-таки веточку мимозы раздобыть удалось. Не идти же с пустыми руками в такой дом.
Аля нажала на кнопку звонка и замерла, ожидая. Таня открыла дверь, Алька протянула мимозу и сделала шаг вперед, улыбаясь и не скрывая своей радости.
— Бонжур, Таняґ! — с ударением на последнем слоге, как полагается у французов, чтоб подружка поняла, что она ее не подведет и любой разговор — вуаля — в смысле — пожалуйста — поддержать сможет.
Таня стояла перед дверью на пушистом коврике и второй шаг делать было некуда.
— Ой, Алька, хорошо, что пришла, но… понимаешь, извини, у нас в гостях француз, и, посторонние, в общем…
Алька все поняла, повернулась и быстро захлопнула дверь лифта.
— Спасибо за цветы, — услышала, уже вылетая из парадного.
— Се ля ви, пардон, мерси, мадмуазель, — ерунда какая-то в голове. Расстроилась, дурочка, из-за чего? В дом не пустили? Нехорошо, конечно, но причина-то уважительная. Ничего, вон в библиотеке сколько книг французских писателей на полках стоит! — завтра возьму, буду читать, и сама как будто во Франции побываю. У них там сыров очень много разных, а я, кстати, сыр вообще не люблю. Я же не ворона какая-то из басни Крылова!
В редакции праздники любили, складывались понемножку — вино, салатики, колбаски купить — и в кабинете главного редактора все вместе выпивают, умные разговоры ведут. И равенство полное — известный писатель или модный поэт, а рядом буфетчица редакционная, корректоры — никакого различия. И сам Главный всех по именам знает, по рюмочкам разливает и бутерброды передает.
В День Советской армии, как всегда, скинулись, собрались. Хорошо так на душе. Главный войну застал, потом в пограничных войсках служил, даже роман об этом написал. Правда, ни его имя и фамилия, ни название романа особенной известностью не отличались, но в редакции Главного все любили, уважали и роман его пограничный читали. Евгений Павлович встал, поздравил всех с праздником, поднял свою стопочку — за армию!
Алька и Таня сидели почти напротив, и Главный подвинул к ним тарелку с бутербродами:
— Закусывайте, Александра!
Надо же! По имени знает! А Таньку не назвал.
— Спасибо, — Аля подняла глаза, — Евгений Павлович!
Господи, вот что это было? Так, как будто за оголенный провод схватилась. Сильнейшее напряжение и шевельнуться невозможно.
Таня все время в общем разговоре участвовала и постоянно старалась перевести его на парижскую тему. Но не очень-то успешно это у нее получалось — как раз в журнале печатался новый роман с продолжением, и все говорили только о нем.
