Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

Сначала ехали по плохо освещенным улицам, но наконец въехали в улицы, залитые газом. Извозчик сделал несколько поворотов и остановился перед подъездом гостиницы, освещенной двумя электрическими фонарями. Из подъезда выскочили швейцар в шапке с позументом, мальчишка в красной кепи и серой куртке и принялись высаживать супругов из экипажа.

– Циммер… Циммер фюр цвей…[434] С цвей кровати, – сказал Николай Иванович.

– Прошу, пан. Дрей гульден… – отвечал швейцар.

Николай Иванович полез в карман и хотел рассчитываться с извозчиком, но перед ним как из земли вырос тот самый еврейчик, который к ним приставал в вагоне и на станции, и с учтивым поклоном отстранил его руку.

– Ist nicht nothig zu zahlen… Ist schon bezahlt… Nach her werden Sie zahlen. Il ne faut pas payer… C’est paye déjà…[435] – затрещал он.

– Уж сюда поспел! – воскликнул Николай Иванович при виде еврейчика. – Вам чего? – крикнул он на него. – Глаша! чего он хочет?

– Говорит, что не надо платить извозчику. Должно быть, уж здесь обычай такой.

Еврейчик между тем махнул извозчику, и тот отъехал от подъезда. Николай Иванович недоумевал.

– Да при чем же тут еврюга-то этот? Ежели этот еврюга здешний, то я не желаю останавливаться в жидовской гостинице, – сказал он жене.

– Да уж иди, иди в подъезд-то. Где же теперь другую гостиницу искать.

– Опутал-таки еврюга, опутал! Привез, куда хотел, – хлопнул себя по бедрам Николай Иванович и пошел в подъезд.

Гостиница была роскошная, с великолепной лестницей. Супругов встретил на лестнице целый сонм прислуги: тут были и кельнеры во фраках и белых галстуках, и горничные девушки в форменных коричневых платьях и белых чепцах и передниках, мальчики в серых куртках с зеленой оторочкой. Все это кланялось и повело супругов в коридор показывать комнаты. Супруги выбрали большую комнату в четыре гульдена и остались в ней. Две горничные бросились снимать с Глафиры Семеновны ватерпруф, два кельнера стаскивали с Николая Ивановича пальто… Третий кельнер стоял в почтительной позе и ждал приказания.

– Я думаю, Глаша, прежде всего чайку и закусить, – начал Николай Иванович, обращаясь к жене, и, получив утвердительный ответ, хотел отдать приказ кельнеру, но тот уже, почтительно поклонившись, пятился к двери и бормотал:

– Ich verstehe, mein Herr… Gleich werden Sie kriegen…[436]

– Понимают по-русски-то, но только не говорят, – заметила Глафира Семеновна, когда кельнер исчез за дверью.

LXXXVII

Так как супруги положили остаться в Вене всего одни сутки, то, умывшись, напившись чаю и закусив, они тотчас же отправились осматривать город. На этот раз они уже были осторожны и, дабы не разыскивать свою гостиницу на обратном пути, как они разыскивали в Париже, запаслись адресом гостиницы у швейцара. Когда они брали карточку и адрес у швейцара, вдруг перед ними завертелся знакомый уже им тоненький еврейчик. Снимая шляпу и раскланиваясь, он спрашивал, не нужен ли супругам экипаж. Дабы супруги могли его понять, он одну и ту же фразу произносил по-французски, по-немецки и по-польски.

– Вот навязывается-то! – сказала Глафира Семеновна. – Не надо. Ничего не надо! Нихтс… Геензи[437] прочь. Мы идем гулять, шпацирен.

И супруги отправились пешком. Вскоре они вышли на большую улицу, блистательно освещенную газом. Направо и налево сплошь были магазины с великолепными выставками товаров и с обозначением цен. Такого сильного движения в экипажах, как в Париже и Берлине, на улице не было, но зато на тротуарах была толпа от пешеходов, и эта толпа изобиловала евреями всех мастей и степеней полировки. Прежде всего, что поразило супругов, это масса накрашенных женщин известного сорта, пестро расфранченных, в высоких шляпах с широкими полями, ухарски надетых набок и непременно с громадным белым страусовым пером, развевающимся на этих шляпках. Женщины дымили папиросками и бросали вызывающие взгляды на мужчин.

– В Париже и Берлине таких бабьих стад на улицах ведь мы не видели, – заметил жене Николай Иванович. – Это ужас сколько их! И все с белыми перьями. Форма здесь такая, что ли?

– А ты считай, считай сколько. Для женатого человека это занятие будет самое подходящее, – раздраженно отвечала Глафира Семеновна. – Тьфу, противные! – плюнула она и вдруг заметила еврейчика из гостиницы: он то забегал вперед супругов, то равнялся с ними и шел рядом. – Смотри, смотри, жид опять уж около нас. Вот неотвязчивый-то! – указала она мужу.

Они проходили мимо колоссального потемневшего храма и остановились взглянуть на барельефы. Еврейчик подскочил к ним и произнес, указывая на храм:

– Die berühmte Stephanskirche[438].

Глафира Семеновна улыбнулась на еврейчика и перевела мужу:

– Церковь Святого Стефана, он говорит.

Далее Глафира Семеновна стала останавливаться около окон магазинов. В окнах было светло так, что больно было смотреть, до мельчайших деталей виднелась вся внутренность магазинов, и в них опять-таки носатые и губастые евреи, хоть и одетые по последней моде.

– Приказчики-то также все из иерусалимских. Как же нам сказано, что Вена – славянский город. Вот тебе и славянский! – заметила она мужу.

Жиденький еврейчик не отставал от супругов и при каждой их остановке около окон магазинов вертелся тут же. Глафиру Семеновну поразили своей дешевизной шелковые чулки и перчатки, лежавшие в окне на выставке.

– Надо купить. Это ужасно дешево. В Петербурге чуть не втрое дороже, – произнесла она и лишь только хотела взяться за ручку двери магазина, как еврейчик уже ринулся вперед и, распахнув эту дверь, придерживал ее рукой, пропуская супругов.

– Дизес… Их вейс нихт ви оуф дейч[439], – указала Глафира Семеновна приказчику на чулки.

– Strümpfe… Damenstrümpfe…[440] – отдал еврейчик приказ приказчику.

– Фу-ты пропасть! И чего этот жидюга трется около нас! – поморщилась Глафира Семеновна.

– Да это непременно комиссионер, фактор. Теперь я уж вижу, – отвечал Николай Иванович.

Чулки и перчатки были куплены, и деньги за них заплачены. Продавал курчавый еврей с фальшивыми бриллиантовыми запонками в сорочке. Еврейчик-комиссионер все время перекидывался с ним непонятными для супругов словами и, когда те стали уходить, сунул приказчику свою карточку.

Супруги шли дальше, и еврейчик около них.

– Вот надоел-то! Брысь, окаянный! – крикнул на него Николай Иванович и даже махнул зонтиком.

Еврейчик мгновенно приподнял шляпу и отскочил, но когда супруги оглянулись, он шел сзади. Они вышли на площадь, на которой виднелся театр, и стали любоваться фасадом. Еврейчик не утерпел и крикнул по-немецки:

– Оперный театр!

Против театра было несколько ресторанов и кофейных. Супруги зашли в одну из кофейных и спросили себе мороженого. Еврейчик исчез. Но когда они доедали свои порции мороженого, то опять увидали еврейчика. Он сидел в отдалении от супругов и делал вид, что читает газету, но на самом деле наблюдал за ними, и когда они стали рассчитываться, он подошел к ним и протянул им две красненькие бумажки.

– Билеты в оперный театр. Могу вам предложить по дешевой цене, – сказал он по-немецки и тотчас же перевел по-французски. – Zwei Gulden, nur für zwei Gulden.

– И досадно на него, да и смешно, – произнесла Глафира Семеновна. – Билеты в театр предлагает по два гульдена.

– Да ведь уж теперь поздно, – отвечал Николай Иванович.

– Да все хоть что-нибудь посмотрим. Ну давай… Гебензи[441].

Еврейчик встрепенулся. Супруги хотели заплатить ему деньги за билеты, но он замахал руками и заговорил: «Nachher, nachher werden Sie zahlen».

– Не хочет брать. Говорит, что потом… – перевела мужу Глафира Семеновна.

– Да ведь это для того, чтобы связать нас с собой.

– А ну его! Ведь уж все равно он от нас не отвяжется.

И супруги побывали в театре. В театре публика оказалась также наполовину еврейская. Носастость так и выдавала себя. Давали какую-то неизвестную супругам оперу, которой они уже не застали одного акта, и маленький балет.

– Бьюсь об заклад, что и оперу-то поют жиды, – проговорил Николай Иванович.

– Непременно, – отвечала Глафира Семеновна. – Прислуга, что от нас верхнее платье на хранение приняла, положительно жиды без подмеси.

Когда супруги вышли из театра, еврейчик-комиссионер встретил их на подъезде. Приподнимая шляпу, он произнес по-немецки:

– Прикажете экипаж? Прикажете показать вам лучший ресторан для ужина? Супе[442], – пояснил он по-французски и прибавил по-немецки: – Я могу указать на такой ресторан, где есть кельнер, который