Тайны пустоты (СИ) - Елисеева Валентина

– Затем, чтоб на самое видное место большую картину «духа» в лавке повесить. Турист – это ж... турист! Ему антураж важен, чтоб продавец – ненец в оленьих шкурах, чтоб вещицы всякие загадочные кругом, тогда он любую байку за правду примет. И ему будет потом о чём дома рассказать, какой сувенир показать, и нам прямая финансовая выгода выйдет.

Бывалого охотника переполняло самодовольство, что с его подачи провернулось такое мудрёное дело, как продажа предметов изобразительного искусства. «Это тебе не лисьими шкурами торговать!» – казалось, было написано на его морщинистом лбу над кустистыми бровями. Он покосился на лежащего на постели «духа тундры» (Эх, знала бы мама-сенатор, до какого высокого звания её сына на Земле повысили!) и прошептал, двигая бровями и усами:

– Ты, правда, передумала его в Норильск везти? Смотри, другую квоту трудно выбить будет.

– Хеймале отвезёт в центр пациента, который больше нуждается в МРТ-диагностике. Стейз пришёл в себя, он в сознании, тактильная чувствительность понемногу возвращается, так что нет причин рисковать комплексным обследованием. Врачей медицинского центра сказками про случайные врождённые особенности и мифами про духа тундры не обманешь.

– Никак не возьму в толк, в чём ты замечаешь его сознательность, – проворчал Хадко, подходя к кровати и придирчиво рассматривая обмотанного бинтами неподвижного больного. Повязки были сняты с лица и рук, а глубокие ожоги на теле ещё продолжали заживать и их ежедневно обрабатывал Хеймале. – Смотри, я склоняюсь над ним, поднимаю его руку – а он никак не реагирует.

– Ты неправ: он сейчас насторожился, но так как чувствовал моё веселье минуту назад, а сейчас ощущает мою уверенность, что всё в порядке, то не считает нужным беспокоиться. Он пока не владеет своим телом, не чувствует рук и ног, но я прошу тебя впредь не трогать его без надобности, поскольку при движениях усиливается его боль. Только по усилению боли он способен догадаться, что произошло какое-то внешнее воздействие на его тело.

– Ты и боль его чувствуешь? – вздрогнул охотник, бережно опуская руку больного.

– Да, всегда, хоть и не так сильно, как её чувствует он сам. – К концу фразы голос Таши сел и охрип. Затопившее её сочувствие заметили, и от Стейза пришла волна лёгкого умиротворения, говорящая ей: «Со мной всё нормально, не переживай понапрасну».

За три последних дня они привыкли общаться между собой таким странным способом. Посыпаясь утром, Таша бежала к постели Стейза и нежно целовала его, получая в ответ на свои чувства волну душевной симпатии. Каждая, даже самая лёгкая её эмоция улавливалась и обращала на себя внимание Стейза. В ответ на транслируемое им чувство озадаченности (удававшееся стратегу особенно хорошо – видимо, он припоминал теоретические затруднения в научных концепциях современной физики), Таша старалась объяснить, чем именно вызвана данная эмоция.

Почему мне радостно? К нам зашли друзья. (Усиленно акцентируемся на чувстве дружелюбия).

Почему я так безмятежна? Я рисую твой портрет. (Эмоции нежности, художественного вдохновения и проказливого веселья: «Папка твоих портретов неуклонно растёт, не ропщи на неизбежное»). Чувство творческого воодушевления прекрасно распознавалось Стейзом и транслировалось в ответ, подтверждая, что он понял её послание. Видимо, приливы научного вдохновения по своей сути мало отличались от поэтического и прочего.

Вечером после установления их связи Таша совершила ошибку, когда перед сном привычно отправилась бегать по тропинкам в пустоте. Она ещё не теряла надежду наткнуться на кого-нибудь из нуль-физиков или хотя бы попасть в пассажирский туннель и как-то обозначить своё присутствие в нём для многочисленных приборов, контролирующих параметры транспортной артерии. Надежды не оправдывались, но для Таши такие походы были единственным, что она могла сделать для возвращения любимого мужчины в родные миры, и она не прекращала попыток.

В первый вечер по возвращении в физическое тело её накрыло еле сдерживаемой паникой, и не сразу пришло осознание, что она ощущает чувства Стейза. Резкий обрыв их мистической связи наурианец воспринял, как тревожный знак и, в тщетной попытке пробиться в реальный мир и прийти ей на помощь, стратег слетел с кровати и грозно рычал, оскаливая выдвинувшиеся клыки. И никакие бинты не мешали мужчине выглядеть устрашающе грозно, а неработающие органы чувств не препятствовали ему ползком пробираться в сторону Таши – в том направлении, откуда доносились отголоски её чувств перед их исчезновением.

Впредь таких встрясок она своему мужчине не устраивала: после долгих безмолвных объяснений, они выработали систему сигналов, предупреждающих о её отлучке в пустоту. Доходчивым вышло объяснение из цепочки эмоций: чувство долга (неприятного, но необходимого) – чувство страха перед пустотой – самоуспокоение, вновь приправленное чувством долга, – и капелька ностальгии по их встречам в подпространстве. Таше пришлось несколько раз прокрутить этот ряд, пока от Стейза не пришло повторение последнего чувства – ностальгии по прошлому. Такая ретрансляция эмоций являлась знаком, что мысль понятна, и теперь, прежде чем разыграть из себя покойницу, Таша повторяла утверждённую цепочку. Приходя в себя, она ощущала уже не панику, а напряжённое ожидание Стейза и радостное облегчение от её возвращения, счастье, что с ней всё благополучно. Наверное, если бы она могла любить его ещё чуточку сильнее, её сердце разорвалось бы под натиском этой безмерной любви.

...

Стейзу доводилось проводить годы на космических станциях на самом краю исследованных пространств Вселенной и бродить по тверди непригодных для жизни планет. Он вёл многодневные исследования в гуще облаков планет-гигантов, когда во всех иллюминаторах видна только колышущаяся бело-серая муть, рождающая фантасмагорические фигуры неведомых чудовищ. Он долгие часы проводил во мгле подпространства, вне своего физического тела, но никогда его жизнь не казалась ему более фантастической, чем сейчас. Он не знал, на каких физических процессах и законах базируется хрупкая нить его связи с Ташей, но за десятилетия научных исследований убедился, что у всякого явления есть своя причина, даже если физикам она пока неизвестна. И он был благодарен неизученным чудесам природы за эту ниточку, за само существование своих чувств – это великое исключение для наурианца. Стейз не хотел представлять, насколько мучительней было бы сейчас его прозябание внутри собственного замкнутого мирка без ощущения эмоций: Таша выступила для него точкой привязки к реальности, как ранее он сам выступал точкой привязки пустотной полости, созданной на пятом круге ада взорвавшейся звезды.

«И насколько тусклее была бы вся моя жизнь без Таши, – с теплотой думал стратег, – неудивительно, что люди всех других рас придают такое огромное значение чувствам. Начинаю представлять, в какой великой степени мы, наурианцы, кажемся им ненормальными».

Даже время суток он приноровился определять по эмоциям Таши. Если они быстро и хаотически сменяют друг друга, принося то печаль, то обиду, то веселье – в реальном мире ночь и Таша спит. Иногда она чувствовала пронзительную, пробивающую до дрожи нежность и жаркую страсть – Стейз горячо надеялся, что в такие моменты ей снится он. Утро начиналось с сердечной приветливости и радости встречи, день проносился в плавной смене самых разных эмоций, определяемых Стейзом как деловые: настойчивость, сосредоточенность на своём занятии и удовлетворение от сделанного. Любое сознательное «обращение» к нему шло с прологом из нежности и душевной симпатии. Если чувства Таши вдруг наполнялись состраданием, а вслед за тем усиливалась боль – Стейз понимал, что медики пытаются вылечить его тело, проводя свои бесчисленные процедуры. К вечеру появлялось чувство усталости, и сонливость Таши гипнотически влияла на Стейза, погружая и его в глубокий, здоровый сон. Наличие устойчивого якоря, притягивающего к реальности, стабилизировало психологическое состояние стратега, которое, как известно, тесно связано со стоянием физическим. Мало-помалу эта связь проявляла себя...