Тайны пустоты (СИ) - Елисеева Валентина

И чаще заученных наизусть формул в памяти всплывало лицо Таши – его Таши, его личного счастья, которое он сумел прочувствовать вопреки особенностям своей расы. Двуликий образ удивительной, отважной и жизнерадостной девушки мерцал перед его мысленным взором, побуждая стремление вынырнуть из омута замкнутого пространства лишь собственных внутренних ощущений. Таша была там, снаружи, поэтому ему необходимо вырваться в реальный мир, вернуться в него хоть как-то! Если глаза отказываются видеть, а уши – слышать, если подвели обоняние и осязание, надо создать новый орган чувств, вырастить его, как ящерица отращивает оторванный хвост! Стейзу доводилось слышать, что утрата одного органа компенсируется усиленным развитием других. Так слепая собака имеет максимально чуткий нюх и слышит в несколько раз лучше своих здоровых собратьев. Ему изменили все привычные каналы связи с окружающим, но должна быть альтернатива им. Из любого тупика в решении задачи всегда есть выход! Нуль-физики научились ментально общаться в пустоте с помощью приборов, научились создавать свои голографические проекции на немыслимо огромных расстояниях от своих физических тел – ему просто надо сделать то же самое, но уже без помощи приборов. Как любили повторять его юные коллеги: «Если в корабле отказали атомный движок и реактивная тяга, поднимайте паруса и беритесь за вёсла!»

И Стейз искал эти гипотетически существующие где-то «паруса и вёсла» в надежде, что мог бы разговаривать с Ташей, дотянувшись до неё телепатически. Вопреки всем законам физики, без всякого промежуточного технического звена!

Вопреки всем законам и правилам... Стейз остановился на этой мысли, показавшейся крайне важной. Он вспомнил одно такое несоответствие теории практике – несоответствие, к которому настолько привык, что стал воспринимать его как данность, не размышляя о научном обосновании диковинного феномена. «В физическом теле я ощущаю твой настрой и чувства ничуть не хуже, чем в ментальном», – признавалась Таша. Если она сейчас находится рядом с ним, физически близко, то по-прежнему настроена на него? А он? Он так сможет?

«То, что разум человека может постигнуть, и в возможность чего он способен поверить – того он может достичь», – напомнил себе Стейз универсальную философскую заповедь учёных Альянса. Он чувствовал боль, он чувствовал злость на боль – значит, его эмоции ему ещё доступны. Вспоминая дни, проведённые с Ташей, Стейз настроился на свою тоску по ней, на нежность и надежду. Ему было ужасно непривычно сосредотачиваться на чувствах, отгоняя прочь рассудительные мысли и неистребимое желание всё разложить по логическим полочкам. Ненадёжные, мимолётные, эфемерные чувства оставались для Стейза странными проявлениями его сознания, с которыми он никогда не стремился ладить. Они заявили о своём существовании после появления в его жизни Таши и раньше возникали и испарялись бесконтрольно, сами по себе, согласно текущей ситуации. Специально вызывать в себе чувства и настраиваться на них стало для Стейза незнакомым опытом.

Что ж, быстрее всего постигаешь новое, когда жизнь загоняет тебя в угол.

...

Сын мэра посёлка путался в уровнях организации живой материи, вызывая улыбку на губах Таши. Неужели такой простой вопрос может быть для кого-то затруднительным?

– Биосферный! – наконец воскликнул юноша. – Высший уровень – биосферный!

Таша согласно кивнула, хоть лично она продолжила бы цепочку биогалактическим уровнем содружества миров. С подачи Хеймале и по его рекомендации она занималась репетиторством по биологии с двумя старшеклассниками, намеревающимися сдавать ЕГЭ по этому предмету. Сын мэра твёрдо был намерен выучиться на ветеринара и вернуться в тундру лечить оленей, но необходимость штудировать все разделы биологии, от строения одноклеточных до глобальных экологических проблем, невероятно раздражала паренька.

– К чему мне знать устройство экосистемы тропического леса?! – возмутился великомученик единого экзамена при виде следующего вопроса теста. – Северные олени не живут в тропических лесах!

– Кто знает, какие сюрпризы преподнесёт глобальное потепление, – с наигранной серьёзностью возразила Таша и потрепала ученика по коротко стриженой макушке. – Ты же не думаешь, что в Кемеровском университете будешь изучать исключительно оленей?

– Так то в университете, а сейчас зачем? Мы в школе такого не проходили! Не хочу учить бесполезное! Я могу просто перечитать школьный учебник перед экзаменом и всё?

– Можешь. Ты можешь поступить как угодно, вопрос – понравятся ли тебе последствия твоего поступка? Устроит ли балл в сертификате ЕГЭ? Автором сборника тестов являюсь не я...

Голос Таши дрогнул от внезапно подступившей к горлу тоски: еле ощутимой, но горькой, как настойка полыни. Никаких новых причин для скорби не было, но Таша и не пыталась найти своим чувствам разумное обоснование: за прошедшие дни и недели она уже привыкла, что на неё иногда накатывает отчаяние. Во время таких приступов она могла часами звать Стейза и заглядывать в его распахнутые глаза, с которых уже сняли повязки. Внешне глаза наурианца остались прежними, но теперь вместо призрака опасного космоса, вместо чёрных отсветов таинственной и жуткой пустоты, в них поселилась бессмысленность безумия. Хеймале уже записал наурианца на МРТ в медицинском центре Норильска, махнув рукой на секретность: если есть шанс вернуть пациента к полноценной жизни, то его нельзя не использовать. Очередь на обследование была длинной, как лента Транссибирской магистрали, но с помощью шамана удалось выбить для Стейза какую-то национальную квоту, так что их должны были принять через пять дней.

«Знал бы стратег по Науке межгалактического содружества планет, что отныне по земным бумагам он числится представителем малой ненецкой народности, сыном местных оленеводов. И что уровень его образования отныне – девять классов школы и справка вместо аттестата из-за проваленного ОГЭ, – печально улыбнулась своим мыслям Таша. Маму-сенатора Первого стратега хватил бы инфаркт от таких новостей. – Так, не отвлекаемся от занятия и помогаем будущему светилу ветеринарии прорываться сквозь дебри типовых тестов по биологии».

Через час она закрыла дверь за учеником, подкинула дров в печь и занялась приготовлением ужина. Разделывая свежую куриную тушку, Таша ни с того ни с сего ощутила прилив нежности и надежды. Недоумённо застыла, смотря на капающие с ножа капельки крови, на расчленённую птичку с перерубленной шеей... Нет, ясно, что эмоции – вещь нелогичная и трудно предсказуемая, но хоть как-то соотноситься с внешними обстоятельствами они должны? Если бы она вспоминала свидания со Стейзом и его поцелуи – одно дело, но она-то ломала голову над вопросом, каким образом сделать томографию инопланетянину так, чтобы никто из врачей не догадался, что он – инопланетянин! Ладно, глаза можно завязать повязкой под предлогом болезненной светочувствительности, но как блокировать голубые плазменные лучи, которые нет-нет да окутывали его руки? Про физиологические особенности, рискующие вскрыться при обследовании, лучше вовсе не задумываться.

Чувство нежности стало пронзительным и окрасилось в тона тоски. Надежда чуть померкла, но трудно было утверждать это уверенно с учётом лёгкости всех чувств, словно бы приглушённых, еле заметных, как у... наурианцев!!!

Таша выронила нож и метнулась к постели больного.

– Это ты! Это твои чувства!!! Они есть, я ощущаю их!!! Да-да, любимый, надейся, надейся изо всех сил – всё будет хорошо! – заливаясь слезами, шептала Таша, целуя освобождённое от бинтов полностью зажившее лицо Стейза.

...

Тяжелее всего заниматься делом непривычным, которое, к тому же, у тебя плохо получается. Упорно раздувая искорки своих от природы атрофированных чувств, Стейз верил – их заметят. Вернее так: он точно знал, что его чувства не пройдут мимо Таши, но сможет ли он ощутить её отклик?

«Она улавливала самые тонкие оттенки моих слабых чувств. Логично предположить, что её полноценные чувства нормального человека гораздо ярче, и моя задача по их обнаружению куда проще, чем её. Увы, так обстоят дела чисто теоретически. С тем же успехом можно утверждать, что изучение таблицы умножения гораздо легче вывода основного уравнения пустоты, но для трёхлетнего ребёнка первая задача будет куда непосильней, чем для профессора физики – вторая».