Место, куда я вернусь - Роберт Уоррен

Через некоторое время Дядюшка Тад сказал:

— Готово.

Он слегка потянул за повод, и жеребец высвободился. Все столпились вокруг, оживленно разговаривая, собаки и кошки отправились по своим делам, а девушка, поставив на землю желтое пластмассовое ведро, обтирала губкой теперь уже не столь впечатляющий член главного героя, который только что осчастливил чалую кобылу каплей крови легендарного Насруллы. Дядюшка Тад снова надел предохранительное кольцо. После этого козел занял свое место впереди жеребца, и они торжественно прошествовали в стойло.

Холлингсворты направились к своей машине — это был, как и следовало ожидать, новый ярко-красный спортивный «кадиллак». Я стоял, глядя вдаль, на живописное скаковое поле, на луг, начинавшийся за ним, и далекие холмы, залитые ярким солнцем.

— Ну вот, — услышал я рядом с собой бодрый голос моей ученицы и обернулся. — А теперь еще один аппетитный кусочек Данте.

Стояла странная тишина, какая наступает на ферме после полудня, — та особая летняя тишина, которую может нарушить только далекий крик петуха.

Мы стали подниматься к дому. На лице миссис Джонс-Толбот было такое выражение, какое, наверное, всегда появлялось, когда она оказывалась одна.

— Что ж, — заметил я через некоторое время, — зрелище было действительно впечатляющее, как вы и говорили.

— Да, — ответила она машинально.

Я опустил глаза и посмотрел на ее изящные ноги в неновых голубых тапочках, шагавшие уверенно и четко, так что каждая ступня опускалась на мелкий гравий дорожки точно впереди другой. На одной голой загорелой лодыжке — с моей стороны — я заметил комок грязи.

— Один из герцогов Сфорца… — начал я и умолк, почувствовав, что это прозвучало педантично и глупо.

— А, ну да, Сфорца, — отозвалась она равнодушно-скучающим тоном. Потом, как будто вспомнив о вежливости, спросила: — И что этот герцог Сфорца?

— Да нет, ничего, — сказал я. — Просто мне вспомнилась одна вещь.

— Ну и какая? — услышал я через секунду.

— Один из них, не помню который — то ли сам старый негодяй Франческо, то ли Галеаццо, то ли Иль-Моро… В общем, один из них, чтобы развлечь своих придворных дам, когда они сидели на балконах дворца, приказывал пригнать в парадный двор по нескольку лошадей в течке и спускал на них жеребцов. На балконах пылали факелы. Гостям подавали вино. Конечно, играла музыка. — Я сделал паузу. — А может быть, это был вовсе не Сфорца. Кто-то еще из этих типов эпохи Возрождения.

Она засмеялась, но как-то отстраненно, и разговор оборвался.

Когда мы пришли в дом, она направилась к столику, где лежали две раскрытые книги, но на полпути остановилась и поглядела на них с чувством, похожим на отвращение. Я стоял в растерянности, а она подняла глаза и бросила на меня затуманенный, неуверенный, словно направленный внутрь себя взгляд, совсем необычный для нее, всегда смотревшей прямо и открыто.

Ее голова была повязана косынкой из какой-то разноцветной ткани, и теперь она сняла эту косынку, скорее даже сдернула ее, и резким, сердитым движением тряхнула головой с рассыпавшимися волосами. Косынку она швырнула на стул, но косынка упала, не долетев, и я шагнул вперед, чтобы ее поднять.

— Ах, оставьте ее! — сказала она.

Когда я все же поднял косынку и положил на стул, она даже не заметила этого.

— Знаете, — начала она внезапно, — я только что вспомнила — мне нужно еще кое-что сделать. Если не возражаете, мы прервемся, и…

Она умолкла.

— Конечно, — сказал я.

Некоторое время она стояла неподвижно, не глядя на меня, потом круто повернулась.

— Какая я врунья! — сердито воскликнула она.

Я, наверное, даже рот раскрыл от удивления.

— Во всяком случае, — продолжала она уже немного спокойнее, — себе-то я, черт возьми, могу не врать. Я для этого слишком стара.

Теперь она смотрела мне прямо в глаза, стоя метрах в трех от меня, своим обычным открытым взглядом, нисколько не затуманенным или неуверенным.

У меня вдруг пересохло в горле. Опустив глаза, я снова увидел тот комок грязи на загорелой коже ее левой лодыжки. Я заметил еще, что шнурок на этой ноге порвался и был снова связан узлом.

— Понимаете ли… — начала она очень ровным, даже равнодушным голосом, который я слышал словно издалека — или, точнее, который как будто ниоткуда не шел, а звучал только в моей собственной голове. — Я не знаю, интересно это вам или нет, но, по-моему, я сейчас чувствую в точности то же самое, что, наверное, должны были чувствовать те придворные дамы, когда герцог Сфорца устраивал для них это представление в парадном дворе при свете факелов.

Я почувствовал, что вздрогнул от неожиданности, — скорее даже не вздрогнул, а чуть шевельнулся и, заметив это, тут же снова замер в неподвижности.

— Какая я все-таки дура! — сказала она. — А ведь столько лет развожу лошадей.

На ее губах появилась ироническая усмешка, а потом открытая, по-девичьи невинная улыбка.

— И кого больше всего удивляет моя глупость, так это меня.

Она направилась в угол комнаты, к лестнице. Там она остановилась, положив руку на перила, и обернулась ко мне. Я стоял не двигаясь.

— Вы очень милы, — сказала она с той же немного иронической, но дружелюбной и открытой улыбкой. — Но не думайте, ради Бога, что вежливость вас к чему-то обязывает. Потому что я намерена сейчас подняться наверх, натянуть сапоги и скакать до тех пор, пока лошадь не будет вся в мыле, а потом принять холодный душ, опрокинуть в одиночестве стаканчик виски, как следует пообедать — если Люсиль успеет приготовить обед, — завалиться в постель и заснуть сном невинности, как и положено приличной даме средних лет.

С этими словами она, бесшумно поднимаясь в своих тапочках по ступенькам, быстро исчезла. Исчезла раньше, чем мои армейские ботинки успели сделать шаг по серовато-голубым плиткам пола в сторону лестницы.

Все происходившее казалось мне совершенно невероятным. Но это происходило, и я подумал, что ничего бы и не произошло, если бы я не увидел этого комка грязи, прилипшего к загорелой левой лодыжке изящной ноги в старой, поношенной тапочке.

В небольшом холле, куда вела лестница, я увидел свет, падавший из открытой двери. Она стояла спиной к двери у одного из широких, низких окон, выходивших на запад. Войдя в комнату, я остановился и замер — наверное, с застенчивым, робким видом, — пока она не обернулась. Она посмотрела на меня с той же улыбкой, теперь скорее дружелюбной, чем иронической, хотя и все еще спокойной, — в общем, в высшей степени естественной. Уголком глаза я заметил, что серое покрывало на большой, очень низкой кровати-платформе, стоявшей у стены напротив окна с открывающимся за ним пейзажем, аккуратно откинуто. Я подумал: сама ли она откинула его еще до того, как услышала мои шаги на лестнице? А может быть, горничная? Мои мысли дергались, как майский жук на ниточке. Неужели она всегда точно знает, что будет дальше?

— Одну минутку, — сказала она самым естественным тоном и открыла дверь, которая вела, как я понял, бросив туда беглый взгляд, в туалетную комнату.

Дверь за ней закрылась, а я все стоял, как парализованный, с тем же чувством нереальности происходящего, и никак не мог отделаться от нелепой мысли, что она знает все наперед. Я даже не обратил внимания на то, как выглядела эта большая комната, — у меня осталось только самое смутное впечатление, что она просторна, хорошо освещена и не заставлена мебелью. Потом я начал раздеваться, медленно и аккуратно складывая одежду на стуле. Из туалетной комнаты доносился слабый плеск воды. Осторожно, как будто боясь сломать что-то — может быть, себя самого, — я забрался в постель, стараясь не помять ее. Подоконники в комнате были низкие, и из постели я мог видеть обширные зеленые просторы за окном и весеннее небо, по которому плыли сверкающие белые облака.

Я услышал, как открылась дверь туалетной комнаты. Миссис Джонс-Толбот стояла в двери, очень стройная и прямая, в длинном темно-сером шелковом халате — или в чем-то похожем на халат — с темно-красной отделкой и поясом, туго стягивающим стройную талию. Ее волосы с пробивающейся сединой были причесаны, а не растрепаны, как тогда, когда она сдернула с головы косынку и не глядя швырнула ее на стул.

Она посмотрела в открытое окно, и я сначала подумал, что она собирается задернуть занавески. Но потом понял, что она этого делать совсем не собиралась. Она просто посмотрела вдаль, а потом, стоя в потоке яркого света, медленно и глубоко вздохнула, подошла к двери, ведущей в холл, со спокойным, деловитым видом заперла ее на задвижку и направилась к кровати, где с таким же деловитым видом отключила телефон. Какую-то долю секунды она стояла, туго запахнувшись в халат (отнюдь не в ущерб ее фигуре) и положив руки на узел красного пояса, и глядела вниз, на кровать и заодно на меня, как будто я был частью кровати.