Леннар. Псевдоним бога - Антон Краснов

Он едва мог справляться со своим волнением. Хотя едва ли в этом стройном юноше с по-детски нежной кожей[15] и невероятной пластичностью движений, с безмятежными темными глазами и тонкими мускулистыми руками, забрызганными кровью, можно было угадать существо, способное испытывать тревогу или тем паче сострадание. Акил повторил свое приказание и, повторяя, не отрывал глаз от точеного лица гареггина.

…Илам был умен и расчетлив. Возможно, эти два качества не столь уж и обязательны в человеке, обладающем ТАКОЙ дикой силой, быстротой и отточенностью движений и выучкой. Хотя… Но, так или иначе, Илам был расчетлив и умен. И он прекрасно отдавал себе отчет в том, что немногим переживет людей, чьи отрубленные головы с лицами; перекошенными счастливой предсмертной улыбкой, плавают сейчас в жертвенном котле. Илам знал, какую цену предстоит ему заплатить за то, что он чувствует сейчас во всем теле, в жилах, в не знающих утомления мышцах эту волшебную легкость. Там, в теле, гнездился священный червь Дайлема гарегг, который рано или поздно заберет его жизнь, оставит от тела Илама лишь сморщенную оболочку, похожую на высосанную скорлупу плода. Но, чувствуя на себе пронизывающий взгляд Акила, который только что выслушал слова доносчика, Илам чувствовал, что он может умереть и раньше.

Илам был лазутчиком Академии. Его настоящее имя было Барлар; уроженец славного арламдорского города Ланкарнака, он вот уже несколько лет являлся Обращенным. Первая встреча Барлара с Леннаром состоялась, еще когда королева Энтолинера не состояла в числе сторонников вождя Обращенных, а арламдорский Храм был полновластным хозяином государства. Барлар прекрасно помнил те годы, годы детства, казалось бы, не такого уж и далекого, но все равно затерявшегося там, за грядой годов и событий. Так или иначе, но Барлару очень легко представить то время, когда был он простым базарным воришкой; легко вернуть на несколько мгновений вид окраинного ланкарнакского рынка, шумного и безалаберного, громкоголосого, наполненного запахами съестного, пряностей, тяжелым смрадом дубленых кож, назойливыми и грубоватыми ароматами вин и приправ, в которые тяжелой струей втекает запах человеческого и лошадиного пота, разогретого железа, дыма и чего-то еще, чему зеленый Барлар еще не знает названия… Базар: смесь говоров, калейдоскоп лиц, нелепые палки стражников, следящих за порядком, а на деле вносящих еще большую сумятицу своими дурацкими действиями и наглыми поборами. Иногда гремят кованые сапоги мелкопоместных эрмов, служилой знати; нет-нет да и мелькнет голубое облачение жреца или алый пояс брата-Ревнителя, и тогда словно огромная рука пережимает громкоголосое горло базара, затирает такие разные лица торговцев и покупателей в одну безликую маску, напитанную боязнью и злобой. Храм!.. Еще недавно всемогущий, он ведал всем, вникал в каждую подробность существования всех этих людей, великих и малых. Храм держал на коротком поводке правителей и знать, Храм выдавал лицензии на строительство и крупную торговлю, Храм писал законы — жестокие и смягчающие, мудрые и нелепые, и среди последних попадалась такая откровенная чушь, как Закон семи слов (запрещающий низшему сословию употреблять больше семи слов в одной фразе) и Закон пятирукого Маммеса, бога воров. Все, что украдено в день Маммеса, нельзя искать, и жрецы Храма наверняка имели свою долю от соблюдения этого замечательного (особенно для воров) закона.

Детство Барлара, пахнущее травяной похлебкой, базаром, сапогами старого вора Барки, которыми он имел обыкновение охаживать своего ученика. Детство, напоенное теплом кипящего обогревательного котла, возле которого все тот же старый Барка, отойдя от гнева, рассказывал мальчику удивительные истории о богах, славных королях, о Благолепии и Великой пустоте. О древних жрецах и заклятиях, о Язвах Илдыза и о червях-гареггах, благодаря которым человек становится великим и непобедимым воином, но все равно умирает молодым. Детство… Оно кончилось, верно, тогда, когда на ланкарнакском базаре появился человек в сером плаще. Лен-нар… Как много он дал Барлару и как много у него отнял… Леннар, которого только что предали, выдали головой предводителю сардонаров.

И теперь, находясь в стане врага, Илам продолжал служить Обращенным. Он знал, на какую жертву идет, согласившись стать гареггином, но это согласие сразу же ставило его вне сферы подозрений в пособничестве Леннару. Акил не верил, что любой Обращенный пойдет на такой шаг! Илам-Барлар делал свое дело. Через него Леннар своевременно узнавал о том, что делается у сардонаров. Через него Леннар подбросил Акилу идею о том, что, дескать, уродливый труп на площади Двух Братьев инфицирован амиацином, и все помнят, какой взрыв вызвала эта весть. Дезинформация, как выразились бы в Академии… Илам был полезен, но сейчас, чувствуя на себя взгляд Акила, он вдруг глубинным своим нутром почувствовал, что дни его в стане врага сочтены. Раскрыт?.. Его выдали?.. Впрочем, до таких четких и осознанных вопросов самому себе Илам еще не вызрел.

— Ты не слышишь меня, Илам? Что ты встал? — донесся до гареггина голос Акила.

У Илама (пусть он зовется так) были мутные глаза, невидящие, словно у новорожденного. Но он тряхнул головой и, вернув себе ясность взгляда и восприятия, ответил:

— Я понял, многоустый Акил. Отдам соответствующие распоряжения.

— Иди.

Илам исчез. Коротким кивком головы подозвав к себе рослого гареггина с тусклыми, металлически поблескивающими глазами и лоснящейся смуглой кожей, Акил произнес:

— Вот что, Борк, глаз с него не спускай.

— С Илама? — спросил догадливый Борк, и в его мутных глазах вяло затрепыхались огоньки.

— Да. С Илама. Да, а где Грендам, мой на диво красноречивый соправитель? Опять пьет или глотает этот серый дурманящий порошок, «пыль Ааааму»? Не нужно было доверять ему осмотр подземелий Первого…

Борк доложил:

— Славный прорицатель Грендам отдыхает у себя в покоях. При нем охрана: три гареггина.

— Все, поди, бабы? — насмешливо спросил Акил. — Ладно, можешь не отвечать. Знаю я… Вот что… Убери эту падаль.

И носком ноги он поддел труп доносчика, убитого сразу же после того, как тот выдал Леннара.

…То, что именовалось «гликко», ведет свою историю из далеких времен, от одного из легендарных основателей древних сардонаров, свирепого и сладкоголосого Аньяна Красноглазого. Это действо отмечается в хрониках Храма как одно из самых завлекательных и впечатляющих зрелищ, выдуманных людьми Корабля. Акил не стал мудрить и добавлять что-то свое, а просто взял и представил гликко в его первозданном древнем виде, во всей его свирепости и зрелищности.

Для отправления этого кровавого ритуала требуется ступенчатая пирамида с площадкой на самой вершине. На площадке ставится большой ароматный факел, в котором сгорают дорогие дурманящие благовония. На площадке и по ребрам ритуальной пирамиды, по обе стороны ступеней, на столбах стоят отправители-жрецы. Если точнее — жрицы. По ритуалу на них не должно быть ничего, кроме вплетенных в наплечную сеть амулетов и еще ярких металлических нитей в волосах. Смеясь, эти девушки наблюдают за казнью, и последнее, что видит обреченный на смерть, — это молодые смеющиеся девичьи лица и прекрасные обнаженные тела. Сначала казнь даже некоторым образом милосердна: осужденному подносят ковшик напитка, который сардонары помпезно именуют «кровь бога», а потом бедолагу привязывают к ребристому, особым образом обтесанному бревну и сбрасывают с пирамиды вниз по ступеням. Когда бревно с привязанным к нему пленником, одурманенным «кровью бога», скатывается и падает с самой нижней ступеньки, в теле несчастного не остается ни одной целой кости, а его собственная кровь заливает ступени на всем пути падения бревна. Но он не чувствует боли. Осужденному даже нравится это увлекательное действо, его захватывает падение, он видит, как мелькают вокруг прелести юных жриц и сверкают их улыбки, он слышит, как ревут ритуальные трубы и приветственно гудит толпа. Осужденный чувствует себя ребенком, которому неожиданно дали поучаствовать во взрослой игре, и он счастлив, совершенно счастлив. Одурманенный мозг не принимает сигналов неистовой боли… Самое же пикантное состоит в том, что осужденный в девяти случаях из десяти остается жив и, достигнув подножия, вместе со своим бревном составляет частокол вокруг ритуальной пирамиды. И вот когда действие наркотического напитка начинает ослабевать…

Ломаются даже самые стойкие. Самые мужественные враги сардонаров, придумавших гликко, молят о смерти. Прекрасные лица жриц расплываются перед глазами в уродливые багровые лики смерти, а контуры обнаженных женских тел подтекают и искривляются, словно на полотне безумного храмового живописца.[16]