Частная школа (СИ) - Шолохова Елена

— Давай поговорим позже? Я устала с дороги.

Эрик видел, что вовсе не в усталости дело. Мать явно что-то скрывала, но что, чёрт побери? Однако и давить на неё, особенно при Дине, он не хотел. Заставил себя успокоиться, потом так потом, а пока лишь хмуро сказал:

— Ладно, мам. Отдыхай. Позже поговорим.

Они проводили её в комнату для гостей, где Агата останавливалась в прошлый свой приезд.

Но поговорить им удалось только вечером. Сразу после обеда мать куда-то уехала, и не было её весь день. Эрик даже беспокоиться начал, вдруг заблудилась или ещё что похуже. И телефон, как назло, был отключен.

Но оказалось, она ездила в Москву, навещала Нонну. Стоило бы догадаться после её признания.

Эрик никак не мог свыкнуться с новостью, что мать близко знала директрису, которая нагоняла жути почти на всех в пансионе. Перед ней, холодной, царственной, неприступной, все расшаркивались и лишний раз боялись даже обратиться. А мать о ней говорила чуть ли не как о подруге или родственнице. Невероятно просто.

Знал бы он, какие ещё секреты его ждут…

После ужина Эрик снова к ней наведался. Мать и утром держалась с каким-то несвойственным ей беспокойством, а сейчас и вовсе он её не узнавал. Просто комок нервов. Она хаотично перекладывала вещи, ходила из угла в угол, места себе не находила.

— Где весь день пропадала?

— Я в Москву ездила, — не сразу ответила она.

— Мам, да что с тобой?

Эрик подошёл к ней, взял за плечи, чуть склонив голову набок, заглянул в глаза. Лицо её исказила мученическая гримаса. Эрику стало не по себе.

— Что-то случилось?

Она лишь зажмурилась и тяжело, протяжно выдохнула.

— Мам, да скажи же! Что-то плохое случилось, да? Ты поэтому в Москву ездила?

— Случилось, случилось… — Слова явно давались ей с большим трудом, но Эрик не отступал. Как он мог помочь матери, если даже не знал, что её так сильно терзает?

— Когда? Сегодня? Или…

Она подняла на него глаза, полные такой пронзительной тоски и боли, что сердце в страхе ёкнуло. Подумалось самое плохое: вдруг мать больна? И ездила узнать, например, страшный диагноз?

Подавив панику, он хотел было спросить, верна ли его ужасная догадка. Но мать заговорила сама, глухо и сдавленно, как будто через силу:

— Давно случилось. Восемнадцать лет назад…

* * *

Рассказ матери сначала казался Эрику каким-то бредом, злой, идиотской шуткой. И скажи ему об этом кто другой — он ни за что не поверил бы в подобную чушь. Но мать не стала бы ему врать, не стала бы придумывать такое.

И всё равно в голове никак не укладывалось.

— Да ну не может быть! — в который раз с отчаянием произнёс он вслух, даже не думая, есть ли кто рядом.

Впрочем, никого по близости и не было. Он сидел в полутёмном пустом холле третьего этажа. Время перевалило за полночь. Все давно спали. А он смотрел невидящим взглядом в окно, в ночную темень, упершись лбом в холодное стекло.

В груди нестерпимо жгло от едкой горечи. В висках стучало от гнева, и только силой воли он заставлял себя просто стоять и ничего не делать — не крушить и не швырять всё, что под руку подвернётся, не мчаться куда-то, не кричать на мать. Набегался уже в своё время, лет в тринадцать-четырнадцать, поналомал дров по дурости, но сделал, к счастью, для себя выводы — ничего не вытворять и не говорить, пока внутри клокочет гнев. Так что с виду он держался спокойно. Только руки, спрятанные в карманах брюк, непроизвольно сжимались в кулаки.

Хотелось вернуться в комнату матери — наверняка ей тоже сейчас не спалось. И ещё раз выспросить, узнать все подробности, но Эрик боялся, что тогда уж точно не сдержится, сорвётся на матери. Потом ещё хуже будет. Это полтора часа назад у него был шок, и он как дурак только переспрашивал раз за разом: «Что? Как?».

Сейчас же его снедала ярость. Причём не на Нонну, а на мать.

Если подумать, оно, конечно, ранило — то, что Нонна его попросту выкинула из своей жизни и за все годы даже ни разу не вспомнила. Агата скомкано объяснила её поступок какой-то тяжёлой травмой, и умом он мог бы, наверное, это понять со стороны. А так… нет. Однако ещё больше ломило в груди от того, что мать его обманывала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нонна ему кто? Чужой человек. И от признания матери ближе она ему ничуть не стала.

А вот мать — родная, близкая. От её обмана разрывалось сердце. И плевать, что врала она во благо и правда ничего бы не изменила. Сам факт, что восемнадцать лет он жил во лжи, просто-таки убивал.

Почему она ничего ему не сказала раньше? Он любил бы ее не меньше, даже, может быть, больше. Впрочем, злость на мать ничуть не притупила к ней любовь и жалость. И, наверное, поэтому было так больно…

А ещё до сих пор не отпускало смешанное чувство, что охватило его после того, как Нонна бросилась с крыши — потрясение, острая жалость и благодарность. Теперь, конечно, её порыв стал понятнее, но, чёрт, она сейчас лежала где-то в коме. Практически убила себя для того, чтобы он жил. И от этого он не мог отмахнуться.

И как теперь со всем этим жить?

Неожиданно экран телефона беззвучно вспыхнул — от Дины прилетело сообщение. Выходит, она тоже не спала. Тут Эрик вспомнил, что когда был у матери, она ему звонила, в самый разгар их разговора. Он пообещал, что перезвонит позже, но, конечно же, забыл. Ну не до неё было…

А вот сейчас так остро захотелось увидеть Дину, аж сердце заныло. Ничего, естественно, рассказывать он ей не станет. Просто побыть бы с ней сейчас хоть несколько минут или хотя бы голос её услышать…

Эрик набрал Дину, она ответила тотчас, видимо, держала телефон в руке.

— Ты как? — спросила она шёпотом.

— Нормально. Почему не спишь? — тихо ответил он.

— Так жду от тебя звонка. Между прочим, почти три часа жду.

— Прости…

— Ты где? У себя или у мамы?

— Я в холле на третьем этаже.

— В холле? Один? Что ты там делаешь?

— Ничего, просто в окно смотрю…

Спустя несколько минут он различил осторожные шаги. Дина тихонько кралась вдоль коридора, боясь попасться на глаза дежурному. Затем свернула в тёмный холл и на пару секунд замерла в нерешительности, пока не различила его силуэт.

Эрик двинулся ей навстречу. Без слов обнял, притянул к себе. Она и сказать ничего не успела, как он впился в её губы и целовал с таким исступлением, словно вот так давал выход ярости и боли.

Дина такого напора не ожидала, но почти сразу сдалась. А вскоре он уже ощущал под ладонями знакомый жаркий трепет, чувствовал, как она плавно выгибается в его руках, как страстно отвечает на его поцелуй.

— Когда-нибудь я не смогу остановиться, — тяжело дыша, хрипло произнёс Эрик. Он и сейчас с большим трудом заставил себя оторваться от её губ.

Дина молчала, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Он прижимал её к себе, чувствуя, как понемногу она успокаивается.

— Ты любишь меня? — наконец спросила она после затянувшегося молчания.

— Люблю, — ответил Эрик и, точно в подтверждение своих слов, прижал её к себе покрепче. — Очень сильно люблю.

— И я тебя, — услышал в ответ. — Что произошло, расскажи? Я же вижу, что-то не так. Ведь ты же такой не только из-за того, что твоя мама знакома с Нонной, да?

Эрик отмахивался, а в груди вновь закипали раздражение и горечь.

— Мы ведь вместе. Ты можешь всё мне рассказывать, как и я тебе. Иначе как же мы будем без доверия? Если у нас всё по-настоящему, мы не должны держать друг от друга секреты. Потому что тогда у нас ничего не получится.

После недолгой паузы он устало вздохнул.

— Ну… может, ты и права…

В конце концов, можно просто свихнуться, если держать всё в себе и никому не доверять.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

73

Больше недели прошло с того вечера, как Эрик всё узнал. Мать по-прежнему жила в пансионе, точнее, ночевала и то не всегда.

Эрик знал, что она буквально сутками пропадает в больнице у Нонны — ухаживает. Этого он не понимал. Уж там-то наверняка было кому за ней ухаживать. Но услышав на днях от матери новость, что Нонна очнулась и, похоже, идёт на поправку, он испытал облегчение.