Медный страж - Александр Прозоров

Душа ведуна опять задрожала, словно кто-то вытягивал ее на свет за живую жилу. Ловить рабов, везти на продажу… И совесть ворочается, и ругаться начнешь — не поймут. Нормальное дело: коли попался чужак в неволю — так чего его не продать? Если сказать «нет!», Любовод, может, и согласится с компаньоном, не станет лишними хлопотами заморачиваться. Но что потом? Не зарежут ли эту девицу за ненадобностью, не кинут ли в кучу прочего мусора? Законы войны и торговли имеют с моралью очень мало общего…

— Ты опытнее будешь, друг, тебе и решать, — выдавил из себя ведун. — А я пойду, посплю. Все же ночь выдалась бессонная.

Середин поднялся на Детку, вошел в капитанский сарайчик — и Урсула тут же ткнулась ему головой в живот:

— Я так соскучилась, господин. Мне все время снились кошмары. Торки снились. Снился чародей неведомый с одним глазом зеленым, а другим голубым. Кровь снилась. Будто лежу я в гареме, а она округ постели течет. И так много, так глубоко, что не сойти, потому как утонуть можно… А что за крики там, господин? Почто ты меня прочь отослал?

— Торг там идет, малышка, — погладил ее по волосам Олег. — Очень шумный и неприятный.

— Что ты со мной, как с маленькой, говоришь?! — отпихнувшись, отпрянула она к стенке. — Я же поняла, вы город здешний разграбить решили, раз добром ничего купить не можете! Новую невольницу, верно, уже присмотрел? Хотя нет, кровью от тебя не пахнет… Правда, не присмотрел?

— Отстань, спать хочу. — Олег стянул сапоги, скинул через голову косоворотку, развязал узел портков…

Сзади его обняла за плечи невольница, прикоснулась губами к мочке уха:

— Все равно ты мой будешь, господин. Я знаю. И чародейка так сказала, и судьба такая моя.

Невольница… Олег поморщился, решительно тряхнул головой: нечего психовать, у каждого времени свои законы. И не ему из далекого двадцатого века осуждать здешние нравы. Они, может, пленников в рабство и продают — но не закапывают во рвы население целых городов, чтобы не мешалось, не жгут ковровыми бомбардировками и атомными бомбами миллионы женщин и детей без всякой цели — просто чтобы попугать противника своими возможностями. Не травят чумными блохами и крысами, не заливают напалмом и дефолиантами тех, кого не могут победить. Так что запереться ему следует со своей моралью в каютке и не пентюкать. Представителю двадцатого века о чистой совести лучше не поминать.

Проснулся Олег незадолго до заката — как раз когда обе команды уснули полным составом, обнимая найденные в селении бочонки с медом, голых девок или мешки с каким-то особо понравившимся добром. Пленницы и детишки большей частью плакали, связанные спина к спине мужчины скрипели зубами и ругались. Одна девчушка лет восьми трясла распятую на земле между колышками обнаженную женщину и жалобно скулила:

— Мама, когда придут стражи?! Ма, ну, когда придут стражи? Мамочка, когда придут стражи?

Женщина безвольно трясла головой, но время от времени отвечала:

— Они придут, золотко, придут. Раджаф все слышит, все знает. Он пришлет стражей, и они покарают разбойников.

Вера в высшую справедливость — последнее прибежище побежденных.

— Вы все умрете! — зашипел пойманный совершенно голым, в одном сапоге, туземец. — Вы погибнете страшной смертью! Раджаф покарает вас, подонки!

— Никто не вечен, — философски ответил Олег. — Но не должен выкрикивать угрозы тот, кто остался жив, когда его дом разорили. Ты почему не защищал свою семью? Если ты не готов умереть за своих близких, значит, твои женщины будут рожать детей другим мужчинам.

— Раджаф убьет вас всех! Он уже идет! Он рядом! — истерически забился пленник.

— Стать рабом — это участь каждого, кто надеется на чужую защиту, а не на свой меч, — покачал головой Середин. — Смирись. Тем, кто надеется на бога, нужно учиться смирению. Боги любят смиренных… Но помогают только сражающимся.

— Хватать безоружных легко, подонки, — выдохнул мужчина. — Ничего, ты тоже в веревках посидишь, придет и твоя очередь…

— Вольно ли вам было жить без опаски? Мы предлагали вам купить клинки. Еще вчера. Вчера вы предпочли миролюбие, а сегодня оказались на цепи. Ты думаешь, нашлись бы желающие грабить твой дом, если бы вместо плача ожидали наткнуться на пики? А в путах я уже побывал. Всего год назад. И знаешь, оказалось, что меня проще убить, чем сделать рабом. Боги — они такие. Они помогают дерущимся и утешают смиренных. Поэтому я здесь, а не там. Когда тебя продадут караханидам, раб, и отправят работать в поле, ты можешь убить своего хозяина и попытаться пробиться к свободе. И тогда я первый пожму твою руку и сочту равным человеку. А сейчас — заткнись, раб, я хочу посидеть в тишине. Заткнись или получишь плетей.

— Раджаф придет, — закрыв глаза, себе под нос забубнил невольник. — Раджаф придет, его стража уже в пути.

Олег не стал наказывать несчастного. Кто его знает, может, среди этих женщин, что пугливо съеживаются от одного мужского взгляда, что прошли через грубые руки нескольких чужих полупьяных самцов, есть его дочери или жена. Может, он был почтенным, уважаемым человеком. Кто знает? Но что поделать, если «сраму не имут» только мертвые. Боишься защищаться, боишься испытать боль или умереть — терпи.

Пройдя по лагерю, ведун подобрал в одном месте свиной окорок, в другом — бурдюк хмельного меда. В городе имелись богатые припасы, и при всем разгуле команды не могли истребить их все. Сходил в лес, наломал сухих еловых веток, кинул на угли. Когда огонь разгорелся, добавил сучья от сваленной сосны, подтащил верхушку. Сырое дерево горело дымно и неохотно, но долго.

Перекусив, Олег отнес копченый бараний бок и немного меда Урсуле, вернулся, немного поколол дров, расстелил возле кострища в три слоя войлочную кошму, кинул сверху красно-зеленый ковер — когда еще всего без счета брать можно, — и вытянулся во весь рост, щурясь на пламя, но старательно поводя по сторонам ушами. Что делать, раз уж он оказался единственным сторожем?

Моряки зашевелились еще поздним вечером, но вели себя не самым внятным образом: кто начинал горланить песни, запивая их вином, кто лез в реку, чтобы потом, мокрому, свернуться калачиком чуть не в самом костре, кто взбирался на невольницу и засыпал снова, прямо на ней, так и не доведя начатого дела до конца. Хорошо, что в эти моменты их не видели жены или дети, которые наверняка гордились своими красивыми и отважными папами. Многие колобродили и ночью, ища бочонки с медом для опохмелки, — и тут же падали снова, заставляя стонать девиц, чавкая мясом и чищеными кедровыми орешками. Только на рассвете многие начали вести себя более-менее разумно, подбирая оружие, присаживаясь к костру, отпиваясь речной водой или обмываясь ею целиком. Большинство, перекусив и выпив кто чего, потянулись к разоренному городищу. Как всегда, после снятых первым заходом сливок всегда находится что-то еще. Нужно только поискать внимательнее, прощупать щелочки, копнуть в мягких местах.