Леонид Красин. Красный лорд - Эрлихман Вадим Викторович

Энергичная супруга, по ее утверждению, подняла какие-то связи и «выбила» (она только что узнала это слово) для Красина отдельную квартиру в так называемом 6-м Доме Советов на углу Ленивки и Пречистенской набережной. Однако по сведениям самого Красина, он сам «вошел в компанию» со старым товарищем Юлием Грожаном, которого пристроил в «Аркос». Теперь Грожан с коллегами получил под жилье бывший особняк князя Куракина и предложил Красину там квартиру. Еще летом 1923-го он восхищался в письме ее достоинствами: «В гигиеническом и в эстетическом отношении очень хорошо, и я с большим удовольствием жил бы в этом месте. Зимой прямо из дому можно встать на лыжи и по Москве-реке прямо на Воробьевы горы. А летом еще лучше, на лодке или на моторной по Москве-реке вверх хоть до Нового Иерусалима… Квартира будет хорошая, комнат 5, и дом, судя по осмотру, очень прилично заложен. Сейчас там идут работы, стелят полы, заканчивают крышу, обещают к концу сезона окончить постройку, и при нормальных условиях это было бы вполне возможно, не знаю, как это выйдет при наших советских распорядках». Опасения были вполне оправданы — в новый дом он въехал только в следующем году, притом до конца его жизни там исправляли многочисленные недоделки.

Людмила довольно скоро вернулась в Лондон, который нравился ей гораздо больше Москвы, а Любовь Васильевна осталась до лета, сопровождая мужа на всевозможных светских (точнее, советских) мероприятиях. Они исправно изображали счастливую семью, и только близкие знакомые знали, что в жизни Леонида Борисовича давно уже появилась другая женщина.

В 20-х годах столичные сплетники неизменно включали его в круг тех советских лидеров, которые, шагнув из подполья во власть, вдруг испытали вкус к красивой жизни — занимали роскошные квартиры, скупали антиквариат и непременно заводили романы с дамами «из бывших», актрисами и балеринами. Назывались имена Калинина, Енукидзе, Буденного, в том же ряду стоял и Красин.

Г. Соломон, обидевшись на бывшего друга, ядовито расписывал его похождения: «Об этой его слабости говорили всюду — и в Москве, и по всем заграницам… Говорили, что Красин, увлекаясь той или иной особой, которые, разумеется, всегда старались использовать его в материальном отношении, обязательно устраивал на теплые места мужей, родственников, любовников своих пассий».

Далее Соломон со слов Любови Васильевны поведал, как она, приехав осенью 1921 года в Берлин, узнала об увлечении Красина женой его подчиненного Моисея Фрумкина. Они познакомились на ужине, который устроили Фрумкин с братом — по утверждению Соломона, специально чтобы свести красавицу Тамару с Красиным и добиться от последнего неких благ: «Когда Леониду представили эту самую Тамару, он сразу же, как старый боевой конь, воспрял и стал мелким бесом рассыпаться перед ней… Боже, я хорошо знаю Хрома и все его повадки. Я взглянула на него: весь в морщинах, с выцветшими глазами и обрюзгшим лицом, он показался мне таким жалким…» Не давая оценку словам обманутой жены и бывшего друга, скажем лишь, что это оказалось не мимолетное увлечение, а настоящая любовь — с Тамарой Леонид Борисович не расставался до конца жизни, хотя официально отношения с ней так и не оформил.

Тамара Владимировна Миклашевская, в девичестве Жуковская, родилась в Санкт-Петербурге в 1894 году и в юности входила в круг художественно-артистической богемы. Незадолго до начала мировой войны она вышла замуж за известного актера и историка театра Константина Миклашевского, который был намного ее старше: после революции он уехал в Одессу, а она стала гражданской женой Фрумкина, занимавшего тогда высокий пост заместителя наркома продовольствия, что давало ему в голодающей столице неограниченный доступ к продуктам. В начале 20-х тот же Фрумкин устроил Тамару в советское торгпредство в Берлине, где она работала в момент знакомства с Красиным. После этого он навещал ее во время каждого посещения Германии, а в конце 1922 года взял в большую поездку по Италии, куда отправился на встречу с Муссолини.

В промежутках он слал возлюбленной нежные письма, как когда-то Любови Васильевне — последней он писал не менее часто, но с годами их переписка сбилась на приятельски-деловой тон. Тамару он называл «красавушкой» и «русской белой лебедушкой», писал ей: «Миленький ты мой, дорогой и золотой! Целую тебя горячо и ласково и обнимаю и благодарю за то, что ты есть». О политических событиях ей (в отличие от первой жены) почти не писал — не только потому, что она ими не интересовалась, но и из-за того, что письма могли быть перехвачены цензурой. Она была как раз такой женщиной, какие ему нравились, — красивой, деятельной, практичной, хорошо знающей, что ей нужно. Семнадцатого сентября 1923 года она родила ему дочку Тамару, а вскоре вместе с ней вернулась в родной Ленинград. После этого нежность Красина в отношении «любимых моих девочек» стала зашкаливающей — конечно, он любил и старших дочерей, но во время их рождения был слишком занят революцией. Теперь, на закате жизни, его неожиданно расцветшей любви ничего не мешало — конечно, кроме работы, которая по-прежнему отнимала у него почти все время.

Летом следующего года Красин помог двум Тамарам переехать в Москву, но вместе они фактически не жили — скоро он уехал в Италию отдыхать с законной семьей, а осенью получил назначение полпредом во Францию. Конечно, Любовь Васильевна тяжело переживала его роман, особенно после рождения ребенка. Спустя неделю с небольшим после этого события, 26 сентября, Красин писал ей: «Получил твои письма. На многие темы не хочу отвечать, чтобы не вступать в полемику. Но это мне не мешает очень тебя любить, я тебя никогда не разлюблю и всегда буду с тобой жить». «Пожалуйста, миланчик, не сердись на меня и не думай ничего плохого, — уговаривал он ее 14 ноября, — не поддавайся разным наветам и сплетням, и самое лучшее, если бы ты вообще поставил себя так в отношении осведомителей, чтобы они попросту не смели заговаривать с тобою на определенные темы».

Постепенно их отношения наладились — слишком прочные нити связывали Любовь Васильевну с ее Хромом, слишком важную роль он играл в ее жизни. Да и она была для него тем человеком, которому он много лет доверял больше, чем кому-либо другому. Шестого сентября 1924 года он писал ей: «Милая моя, дорогая Любаша! Я всю дорогу думаю о тебе, мое родное солнышко, и очень нежно тебя люблю. Не придавай значения тому, что случилось, это мне не мешает тебя любить, и мы будем всегда вместе с тобой жить, и все будет хорошо. Прости меня, пожалуйста, что я тебе причинил столько горя, мне очень тебя жаль, только не требуй от меня плохого отношения к людям, к которым мне не за что плохо относиться. Не слушай наветов со стороны и не старайся находить всему самое худшее объяснение и низкие мотивы, это не так, могу тебя уверить. Я же буду тебя всегда крепко-крепко любить, и мне просто хочется с тобой быть. Если бы это было иначе, я просто бы от тебя ушел, но этого вовсе нет».

Последние годы жизни Красин не разрывался между двумя любимыми женщинами — он жил с ними в полной гармонии, сохраняя прекрасные отношения с обеими и нежно любя всех своих детей. Конечно, можно осуждать его моральный облик, как это делали Соломон и другие современники, но при этом не мешает помнить, что многим выдающимся людям бывает непросто разобраться в своей личной жизни.

Глава 3. В европейских столицах

Несмотря на подпольное прошлое Красина и его высокие советские посты, в послереволюционной России он был известен в первую очередь как дипломат. Ему самому эта профессия нравилась больше других: он мог жить в любимой им Европе, наслаждаясь комфортом, и при этом работать на благо страны, налаживая ее отношения с недружелюбным «капиталистическим окружением». К тому же на дипломатической службе отлично пригодились его качества: отменные манеры, остроумие, чувство юмора, умение нравиться людям. Недаром западные политики и журналисты вспоминали его даже много лет спустя, отличая от всех других «советских», с кем имели дело.