Серая радуга (СИ) - Кисель Елена Владимировна

* * *

— Господин Гиацинт… — Мечтатель плавно повел рукой, будто снимая пелену. Эти двое расположились у самой кромки озера, молчали примерно с самого рассвета и понятия не имели, что на территории Одонара бодрствует кто-то еще. — Я так и не задал вам этот вопрос. Вас привело сюда лишь явление на вашем пороге Фиолетового Магистра с Печатью и прорицание Майры?

— Еще был знак во сне, — наивно ответил рыцарь. Он не понимал, как это Экстер мог не додуматься до самого очевидного. — В ночь после того, как к нам прибыл Аметистиат с Печатью моего предка. На деле я должен был отправиться в Одонар не сразу, ибо… Магистр сказал, что отыскал не всё о Печати. И несмотря на знамения…

Кровавую Печать он держал в руках — багровая и тяжелая, она казалась запылённой, непроснувшейся. Камень в тяжелой, витой окове — цветок, словно состоящий из пролитых капель крови. Только когда на нее попадали лучи солнца — внутри словно загорались красные, зловещие огоньки.

— Мой великий предок… Танейх Зоркий не оставил инструкций. Аметистиат сумел разведать только то, что тому было видение: тьма, рвущаяся в Одонар, и человек… не маг, но Защитник Одонара, стоящий над Кровавой Печатью, преграждающий путь ратям тьмы.

— У Танейха был провидческий дар, — тихо откликнулся Экстер. — Но сильным артемагом он не был. Был — его сын, который, как говорят, хотел возвращения Холдона и отправился вслед за Геккарис во внешний мир…

— Откуда вы…

— Веду прошловедение, — меланхолично напомнил Мечтатель. — В некоторых одонарских Хрониках можно прочесть об этом. Танейх поклялся оберегать артефакторий и был очень ревностен. Настолько, что, когда уходил, заявил, что даже после его смерти… его кровь защитит тайны Одонара.

— Вы думаете, здесь есть его кровь? — благоговейным шепотом спросил Гиацинт, поворачивая Алую Печать так и этак. — Я… я показывал её вашим артемагам, и все они сказали…

— …что это камень, — Мечтатель кивнул. — Слабый артемагический фон… отзвук биения внутри — и ничего, что дало бы подсказку. Да. Так бывает с артефактами, которые находятся в глубокой спячке. Которые пробуждаются лишь для чего-то…

— Но я не знаю, как, — едва слышно выговорил тинторель. — Мне… может статься, нужно окропить её кровью? Сказать магические слова? Или она оживет, лишь когда я займу свое место Оплота во вратах Одонара? Когда опасность будет истинной? Светлоликие, я… Аметистиат обещал, что отыщет ответ, но я собирался подождать… понимаете, собраться… дать матушке привыкнуть… И тут ночью во сне я увидел тот знак — странный и зловещий, он словно плыл в небесах, разрывая их как крик. И матушка рассудила, что медлить нельзя, а госпожа Майра направила меня туда, где я встретил госпожу Феллу…

— А тот знак?..

— О! Если хотите, я могу вам его нарисовать. Но я не очень хорошо рису…я только хотел сказать, что не слишком хорош был в изящных искусствах. Впрочем, вы же не будете надо мной смеяться?

Тут он заглянул в глаза директора, где на памяти всего Одонара никогда не появлялось ни искры смеха, и смутился.

— Я нарисую его прямо сейчас, потому что потом… Я не сомневаюсь, что мой меч будет прав в битве, пусть даже говорят, что дереву не перерубить сталь, но всё равно…если вдруг Магистры… или еще кто-нибудь…

Он поник своей растрепанной головой, на которой на этот раз не было шлема.

— И драконы.

Экстер отвлекся от размышлений и молча повернул к собеседнику узкое бледное лицо в обрамлении черных прядей парика.

— Смерти драконов, — поправился Гиацинт. — Такого же не было много столетий, и Аметистиат заверил меня, что помощи моей в Одонаре ждут, что мне пристало свершить предреченные подвиги, ибо самозванному иномирцу такое не по плечу, и… вот.

В коротенькое «вот» он вложил великолепный трагизм человека, который уже поверил было, что он Оплот Одонара, а потом явился в свою вотчину — и обнаружил, насколько основательно занято его место. Гиацинт был молод, наивен, но совсем неглуп, он понял, что его тут не ждали и что едва ли артефакторы стоят за него в этой битве.

Или за него?

— Госпожа Фелла… она была столь любезна, что показала мне несколько приемов…

Почудилась ему болезненная гримаса на лице директора или нет?

— Это бесценно… я не знаю, как благодарить ее, но… я отвлекаю вас, — вдруг стушевался Гиацинт. — Вы хотели еще о чем-то узнать?

Экстер в задумчивости провел по губам тонким пальцем. Флейта, украшенная позолоченной резьбой, настойчиво вращалась в воздухе возле его виска, отливая рассветно-алым, и директор искоса следил, с каким титаническим упорством Гиацинт отводит свой взгляд от красно-золотых отблесков.

— Лорелея, — тихо обронил он потом.

— Д-да?

— Вы видитесь с нею?

— Ав-в, ну, можно сказать и так, — глаза рыцаря подозрительно забегали, будто отыскивая что-то на поверхности усеянного кувшинками и водяными лилиями озера. — Да, наши встречи достаточно часты. Она ведет себя… дружелюбно, — помявшись, прибавил он, хотя Экстер не требовал с него никакого отчета. — Дружелюбнее остальных, во всяком случае. Но мне кажется, она не полностью мне доверяет из-за этого иномирца. Если один может быть самозванцем, почему не может другой? Я понимаю.

Он вздохнул и в приливе лиричности потянулся, чтобы сорвать кувшинку, но цветок хищно клацнул лепестками и подпрыгнул на пару сантиметров из воды, нацелившись на его палец.

— Прошу прощения, — виновато сказал Экстер, глядя на такое безобразие. — Должно быть, опять Отдел Опытов, они время от времени проводят здесь эксперименты… по ночам.

Гиацинт, мужественный малый, выразил на физиономии интерес, сказал «Ух ты!» — и потыкал злобную кувшинку мечом.

— Господин Экстер, — внезапно выпалил он после этого действия. — Как можно завоевать сердце дамы?

Экстер наконец взял свою флейту, но подносить к губам не стал.

— Об этом нужно спрашивать не у меня, — заметил он с грустью. — Ибо я не могу завоевать сердце своей дамы вот уже сто восемьдесят лет.

— Как сто восемьдесят?! Но я же… ведь у меня нет такого времени!

Мечтатель молчал и имел загадочный вид. Возможно, он хотел сказать, что у Гиацинта есть проблемы посложнее любовных, по крайней мере, сегодня. Или, может, его вид сообщал, что в таком случае рыцарю и правда лучше просить совета у кого-нибудь другого. А может, директор просто любовался хищными кувшинками, которые вдобавок начали менять цвета от перламутрово-жемчужного до томно-бирюзового.

Озадаченный Гиацинт расхаживал по берегу и время от времени останавливался, чтобы бросить пару фраз:

— Моя матушка, конечно, говорила мне и об этом… И было несколько трактатов по науке обольщать. И даже одна контрабандная книжка, которая… — он густо покраснел. — Но какой же из способов лучше предпочесть? Мать хвалила мое искусство составлять букеты, но я… лучше попробую что-нибудь другое.

Да. Букеты могли стать только предметом ярости богини, которая не могла ощущать запаха цветов, да и поплатилась именно за танцы среди цветущих амарантов.

Гиацинт резко остановился, приняв какое-то решение.

— Я слышал, что вы не только артемаг, но и поэт, — выпалил он. — Этому можно научиться с помощью артефактов?

Он тут же досадливо махнул рукой, понимая глупость вопроса, но Экстер смотрел на него без насмешки, спокойно.

— Можно. Есть всевозможные амулеты… простейшие артефакты, так называемые «посредники» — чаши, кубки или шкатулки, которые наполняют своей силой все, что в них окажется. Выпив из такой чаши вина или воды, вы почувствуете в себе поэтический дар… но или будете до конца жизни говорить стихами, или же после месячного сочинения сонетов экспромтом замолчите навсегда.

— Онемею?

Экстер посмотрел на него в сомнении.

— И это тоже.

— Угм, — угрюмо сказал молодой рыцарь. — А разве не бывает проще?

— Артефакты не признают «проще», — отозвался Экстер. — Они все в каком-то смысле ростовщики. Отличаются только проценты, которые они требуют.