Хочешь Жить - Стреляй Первым - Виктор Тюрин

Майор с большим трудом поставил на ноги скорчившегося и мычащего от боли помощника начальника порта. После чего медленно поволок его к зданию управления. Как мне потом сказали, на это зрелище сбежалось полюбоваться половина работников порта. Я прекрасно понимал, что избиение Стакселя не останется для меня безнаказанным, но в любом случае чаши весов, на которых измерялось равновесие наших сил, почти сравнялись. Если раньше за содеянное, я уже на следующее утро мог проснуться в тюрьме, то теперь они десять раз подумают, осмелившись на такое. Но отомстить — отомстят обязательно. Только вопрос: как? Так как на кону стояли хорошие деньги, в ход могло пойти все, что угодно, вплоть до наемных убийц. Но в то же время Стаксель понимал, что моя смерть приведет прямой дорогой к огласке их махинаций с контрабандным товаром. Тогда их ожидает отставка от должностей, общественное порицание и тюрьма. В этом случае им не помогут никакие покровители. К тому же я знал благодаря своей разведке, а частично Лазарю, что собой представляет эта воровская шайка. Помимо главарей в нее входили группа чиновников, занимающихся приемкой и хранением контрабандного товара, в то время как охранники отвечали за охрану, вывоз и сопровождение товара. Работала группа обособленно, сама по себе, поэтому никаких связей в криминальном мире у них не было, за исключением нескольких скупщиков краденого. И то, к их услугам прибегали в отдельных случаях и мелкими партиями, а основной товар шел по давно отработанной схеме, по своим каналам. Просчитав варианты их возможных действий, я решил, что на убийство они пойдут только в самом крайнем случае, а вот наезд со стороны полиции на меня вполне реален.

ГЛАВА 7

Девятнадцатый век принес такое могущество нью-йоркскому порту, что никакой другой порт не мог с ним сравниться. Из Англии в Нью-Йорк поступала шерсть, из США в Англию — американский хлопок. Помимо этого основного направления импорта — экспорта, вывозили пшеницу, мясо, сыр, керосин, табак, сигары и хлопчатобумажные ткани. Ввозили — сахар, кожу, шелк, кофе, чай, аптекарские товары, ткани, книги и предметы роскоши. Кроме того, что огромные сделки способствовали развитию самого порта (годовой доход, примерно, $4 млн., что по тем временам были сумасшедшие деньги), на каждый вложенный доллар приходилось от сорока и выше центов прибыли. Многокилометровые причалы с десятками кораблей и пароходов, доки для их ремонта, гигантские элеваторы для погрузки хлеба; обширные склады, с варрантами, целый флот судов, служащий для береговой торговли, все это, мне временами, казалось громадной машиной для печатания денег.

Уже издалека, на подходе к своему офису, я увидел стоящий рядом черный полицейский экипаж. Окошки на дверцах были задернуты черными шторками. При виде его я невольно вздрогнул. Входную дверь в здание закрывал широкой спиной рослый констебль, заложивший руки за спину и выпятивший мощный подбородок. Не успел подойти поближе, как двое полицейских вывели Карла. Его лицо было разбито в кровь. При виде меня он попытался остановиться, но жесткий тычок полицейской дубинки в спину, тут же заставил продолжить движение.

— Эй! Что вы делаете! Это произвол!

Обратив на мои крики столько внимания, сколько на тявканье бродячей собачонки, полицейские затолкали моего телохранителя в кэб.

— Констебль! Ты что глухой?! Вы не можете так обращаться с человеком!

— Хватит орать! Они выполняют мой приказ! — неожиданно раздалось за моей спиной.

Я медленно развернулся. На пороге здания стояла фигура во всем черном. Начиная от шляпы и кончая носками ботинок. Круглая физиономия с курносым носом и пухлыми губами могла бы принадлежать милому пятилетнему малышу, если бы не усы, переходящие в небольшую аккуратную бородку. И все же в его лице было что-то злое и порочное. Пригляделся. Глаза. Злые и холодные, словно у змеи.

— Ты Джек Дилэни?

— Я. А кто вы, позвольте узнать?

— Это твоя контора? Ну, так заходи! Поговорим, заодно познакомимся, — при этом ударил тростью по открытой ладони левой руки, затянутой в перчатку.

Полицейский стоявший навытяжку, рядом с дверью, при его словах чуть усмехнулся.

'Заходи подруга в гости, мухе говорил паук, — но если честно говорить, мне было не до веселья, потому что я знал, что мне предстоит.

— Ну что же ты? Входи, не стесняйся! Ты же у нас здесь хозяин! — в словах господина в черном сквозила явная издевка.

Я увидел, как губы констебля снова дрогнули в усмешке.

'Ответная любезность со стороны Стакселя. Что ж придется пройти через это. Мать твою! — с этой мыслью я перешагнул порог своего кабинета.

Полиция Нью-Йорка представляла собой цепного пса городских властей, а значит, богатейших людей города, который легко науськивался на неугодных или непокорных, будь то человек или торговая компания. Им было без разницы. Только дай команду 'Фас!' и покажи, кому рвать глотку. Как и в моем случае. Старший инспектор Бут и его помощник с констеблем, уже ждавшие нас в кабинете, оказались практичными людьми, не ставшими терять время на какие-либо объяснения. Сильный удар по почкам, нанесенный шедшим сзади меня инспектором Бутом и откинувший меня на кулаки его помощника, положил начало нашей встрече. Отбив удар помощника я ударил в ответ, размашисто и неловко, дав возможность уйти от моего кулака. Вся трудность была в том, чтобы не сорваться, удержать себя в руках, иначе в этой комнате было на три трупа больше, а в Нью-Йорке на трех полицейских меньше. Какое-то время удавалось смягчать их удары легкими, незаметными уходами корпуса и блоками, но когда на помощь пришел констебль, мое сопротивление было окончательно сломлено. После двух пропущенных ударов в грудь и в живот мне уже не пришлось изображать гримасы боли, она появилась сама собой. Следующий — в живот согнул меня пополам, а резкую вспышку боли в левой скуле и начавшее меркнуть сознание мозг отметил как хорошо поставленный удар в челюсть. Но это было последнее, на что я отреагировал более или менее отчетливо, после чего мне стало казаться, что в окружающем меня мире нет ничего кроме боли. Я попытался встряхнуть наползающую на мозг черную пелену, как следующая волна накатившей на меня боли просто смяла сознание, как простую бумажку. Очнулся я на полу, дрожащий и мокрый. Открыл глаза. Сфокусировавшись, выделил из мутного и дрожащего мира, наклонившуюся надо мной фигуру констебля с кувшином в руках.

— Очухался, — констатировал полицейский, после чего убрался из моего поля зрения.

Глаза были полны слез от нарастающей во всем теле боли, губы распухли как оладьи, в правую почку словно вогнали пригоршню иголок. Осторожно приподнял голову, но даже этого движения хватило, чтобы в глазах снова потемнело, а дыхание перехватило. Как только волна боли отхлынула, я снова прозрел. В шаге от меня, на стуле верхом сидел старший инспектор с веселой улыбкой на пухлых губах. За его спиной стоял помощник, верзила с грубым лошадиным лицом. На его лице также блуждала удовлетворенная улыбка.