Театр Шаббата - Филип Рот

— Сколько вам лет?

— Двадцать девять.

— Выглядите на десять.

— А ведь я старалась сегодня вечером не выглядеть слишком юной. Не вышло? Все время прокалываюсь. У меня всегда спрашивают удостоверение личности. А когда приходится ждать в приемной у врача, мне вечно подсовывают почитать журнал для тинейджеров. Но как бы я ни выглядела, а поступаю так, как будто я гораздо младше.

— И контраст, боюсь, будет усиливаться.

— Запросто. Суровая реальность.

— Почему вы пытались покончить самоубийством?

— Не знаю. Это единственное, что не казалось мне скучным. Единственное, о чем стоило думать. Кроме того, к середине дня мне начинает казаться, что он затянулся, что уже хватит, и есть только два способа заставить день поскорее пройти: либо выпивка, либо постель.

— И помогает?

— Нет.

— И тогда вы попробовали самоубийство. Этот запретный плод.

— Я попробовала его, потому что в полной мере осознала, что смертна, гораздо раньше, чем пришел мой час. Потому что я поняла, что главный вопрос — именно этот. Возня с замужеством, детьми, карьерой и прочим, — я уже поняла тщету и ничтожность всего этого, мне не нужно этого проходить, — я и так поняла. Так почему нельзя просто быстро перемотать пленку?

— А у вас интеллект, верно? Мне нравится мозаика, которую вы складываете.

— Я мудрая и зрелая не по годам.

— Зрелая не по годам и незрелая не по годам.

— Вот так парадокс. Ну вообще-то, молодой можно быть только раз, а незрелой — всегда.

— Слишком умный ребенок, который не хочет жить. Вы правда актриса?

— Конечно, нет. Юмор Дональда: жизнь Мэдлин — мыльная опера. Кажется, он надеялся на какие-то романтические отношения. Он пытался меня очаровывать, и это было даже по-своему трогательно. Говорил мне много приятного и лестного. Умная. Привлекательная. Еще он сказал мне, что я должна выпрямиться. Следить за осанкой. «Стань повыше, солнышко».

— И что будет, если вы выпрямитесь?

Она что-то тихо пробормотала в ответ — он даже не услышал.

— Погромче, дорогая.

— Извините. Я сказала, что ничего не будет.

— Почему вы говорите об этом так спокойно?

— Почему? Хороший вопрос.

— Вы не хотите выпрямляться и говорите недостаточно громко.

— О, вы как мой отец. Твой тонкий писклявый голос…

— Это вам отец так говорит?

— Всю жизнь, сколько себя помню.

— Еще одна… с отцом.

— Действительно.

— Какой у вас рост, когда вы стоите прямо?

— Чуть меньше пяти футов десяти дюймов. Нелегко «стать повыше», когда ты не то что на нуле, а в минусе.

— Да еще, если в старших классах у тебя рост пять футов десять дюймов, умственные способности выше средних, а грудь плоская как доска.

— Черт возьми! Меня понимает мужчина.

— Да не вас я понимаю. Я понимаю в сиськах. Изучаю их с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. Не думаю, что есть еще органы или части тела, для которых допустимо такое разнообразие размеров, как для женских сисек.

— Да знаю я, — засмеялась Мэдлин, не скрывая, что разговор ей интересен. — А почему это? Почему Бог допускает здесь такое огромное разнообразие размеров? Разве это не удивительно? Ведь бывают женщины, у которых груди в десять раз больше моих. Или даже больше, чем в десять раз. Верно?

— Верно.

— Вот бывают у людей большие носы, — сказала она. — У меня нос маленький. Но найдется ли человек, у которого нос в десять раз больше моего? В четыре, в пять — максимум! Непонятно, почему Бог сыграл с женщинами такую шутку.

— Такое разнообразие, — предположил Шаббат, — возможно, есть попытка удовлетворить разнообразнейшие виды вожделения. Хотя, — продолжал он, поразмыслив, — груди, как вы их называете, изначально предназначены вовсе не для соблазнения мужчин, а для вскармливания детей.

— Вряд ли от размера груди зависит, сколько в ней молока, — возразила Мэдлин. — Нет, так мы не найдем ответа на вопрос о причинах многообразия.

— Возможно, Господь Бог и сам еще не определился. Такое тоже бывает.

— А как было бы интересно, — воскликнула Мэдлин, — если бы разным могло быть и количество грудей! По-моему, так даже забавнее. У некоторых женщин по две, у других — по шесть…

— Сколько раз вы пытались покончить с собой?

— Всего лишь два раза. А ваша жена?

— Всего один раз. Пока.

— А почему она это сделала?

— Ей приходилось спать со своим отцом. Когда была маленькая. Папина дочка.

— Действительно приходилось? Они ведь все это говорят. Это же самая простая история, она сразу объясняет всё. Фирменное блюдо. Люди даже в газетах каждый день читают гораздо более каверзные истории, и вот им предлагают эту версию их собственной жизни — и они ее с радостью принимают. В рамках проекта «Воля к выздоровлению» меня три недели старались «уложить в постель» с моим отцом. Все беды либо от прозака, либо от инцеста. Скучные разговоры. Этот фальшивый самоанализ. Все это само по себе способно довести до самоубийства. Ваша жена — одна из двоих или троих, кого я вообще могу слушать. По сравнению с другими она мыслит даже изящно. У нее есть страстное желание осознать свои потери. Она не боится копать вглубь. Но вы, разумеется, никакой пользы не видите в этих попытках вернуться к истокам.

— Да? Я как-то не задумывался.

— Понимаете, они пытаются противостоять всему этому ужасу, будучи душевно девственными, противостоять тому, что за пределами их понимания, вот они и городят всякую чушь, которая действительно не что иное, как рефлексия. Но в вашей жене и в самом деле есть нечто героическое. В том, как она мужественно переносит мучительное лечение. В ней такая целеустремленность, такая зрелость — во мне этого нет, я уверена: бегает, собирает черепки прошлого, воюет со старыми письмами своего отца…

— Не останавливайтесь. Вы мыслите все красивее и красивее.

— Послушайте, она алкоголичка, алкоголики доводят людей до безумия, и для мужа такая жена — безусловно, крест. И это понятно. Она ведет борьбу, которую вы заранее презираете как нечто недостаточно тонкое и мудрое. У нее нет вашего ума и так далее, так что она даже не может, как вы, вооружиться всепроникающим цинизмом. Но ей присуще благородство в той мере, в какой оно может быть присуще человеку с ее уровнем воображения.

— Откуда вы это знаете?

— Я не знаю. Просто прихожу к такому заключению. Думаю и придумываю. Разве не все так делают?

— Итак, героизм и благородство Розеанны.

— Я хочу сказать только, что она действительно перенесла огромное потрясение, она заслужила это свое право на боль. Она эту боль честно унаследовала.

— Как это?

— Самоубийство ее отца. То, как он мучил ее. Как он пытался стать главным в ее жизни. А потом покончил самоубийством. Это его страшная месть ей за то, что она попыталась отстоять свою жизнь. Сильнейший удар для молодой девушки. Врагу не пожелаешь.

— Так вы верите, что он ее трахал, или нет?

— Не верю. Не верю. Потому что этого и не требовалось. Ей и так хватило. Речь ведь о маленькой девочке и ее отце. Маленькие девочки любят своих отцов. Вот и все, что нужно. Достаточно было просто соблазнять ее. До конца соблазнить не обязательно. Возможно, он убил себя не потому, что они довели это до конца, а потому, что не довели. Многим самоубийцам, таким мрачным типам с вечным навязчивым чувством вины, кажется, что их близким будет лучше без них.

— Вы тоже так думали, Мэдлин?

— Не-а. Я думала, что мне могло бы быть лучше без моих близких.

— Если вы все это знаете, — сказал Шаббат, — или знаете достаточно, чтобы прийти к этому, почему вы здесь?

— Я здесь именно потому, что я все это знаю. Угадайте, что я сейчас читаю? Психоаналитика Эрика Эриксона. Теория и стадии развития личности. Я сейчас на стадии «интимность — изоляция», и если я правильно понимаю, не спешу из нее выходить. Вы на стадии «генеративность — застой», но довольно быстро движетесь к стадии «целостность — отчаяние».

— Генеративность? У меня нет детей. Чего-чего, а этого я на свет не произвел.

— Возможно, вы испытаете облегчение, узнав, что у бездетных стадия «генеративность — застой» может реализовываться через альтруистические поступки.

— Вряд ли это мой случай. А что там, говорите, у меня впереди?

— «Целостность — отчаяние».

— Ну и как у меня дела, исходя из того, что вы прочли?

— Ну, это зависит от того, считаем ли мы, что жизнь — это вообще стоящее дело, что она вообще сколько-нибудь значительна и… целесообразна, — она рассмеялась.

Шаббат тоже засмеялся:

— Что такого смешного в слове «целесообразна», Мэдлин?

— Да, вы умеете задавать вопросы.

— Ага, и просто удивительно, какие ответы можно получить, задав их.