Гарнизон - Игорь Николаев

Серая коробка со стенами три на четыре метра, высокие ступеньки, уходящие вверх. Широкая стальная труба, соединяющая пол и высокий потолок, облицованный потрескавшимися пластиковыми плитками. Когда‑то они были разрисованы, теперь же многолетняя сырость стерла синюю и зеленую краску, оставив лишь невнятные разводы. Немного старой мебели и переносной электронагреватель, мертвый, как нынешний среднестатистический житель Танбранда.

Губернатор плотнее закутался в роскошную шубу, совсем не вязавшуюся с убогой обстановкой своего нового пристанища. Остатки былой роскоши… Теркильсен привык к привилегированной жизни, в окружении дорогих и качественных вещей, вышколенных слуг, а также верных и исполнительных подчиненных. Но обратный переход прошел на удивление легко и быстро. Бент словно вернулся на полторы сотни лет в прошлое. В то время, когда ему были привычны тяготы неустроенной походной жизни. Он помнил дороги многих планет — одинаково грязные и разбитые. Помнил еду — экзотическую и разнообразную, но одинаково скудную и отвратную. В те далекие времена только тот, кто ночевал ниже уровня земли, за толстым бетоном и листами броневой стали, мог чувствовать себя в относительной безопасности…

Совсем как сейчас.

Огонь в самодельной печке жадно глодал топливный брикет, прессованный из отходов сланцевой разработки. Губернатор надеялся, что теперь станет хоть немного теплее, но напрасно. Всепроникающая сырость выстуживала комнату, да и весь анклав. Теркильсен часто думал, кому приходится хуже — группе Боргара, которая изнывала от жажды, или северному анклаву, медленно вымерзающему на тощем топливном пайке.

В углу тихо скрипнул протезами старый слуга. Верный спутник, боевой товарищ. После тяжелого ранения в голове у него осталось не так много мозгов, так что ветеран теперь был ближе к сервитору — причем не лучшему — чем к человеку. Но все же Бент привык к нему, и не спешил дать отставку в пользу более расторопного и исполнительного прислужника.

Губернатор не был таким уж хорошим командиром, как вещала пропаганда Ахерона. Но в давние времена солдаты все равно любили его — Теркильсен заботился о своем полку, и эта повседневная забота стоила дороже иных изощренных тактических "изюминок". Даже закончив военную службу и став губернатором, Бент не забыл сослуживцев, устраивая их на малые, но постоянные должности, доплачивая к пенсиям и жалованию из собственных фондов.

— Что, старина, плохо дело… — в словах губернатора не было вопроса, Бент все равно не ждал от полумеханического слуги ответа. Просто за много лет это вошло у Теркильсена в привычку — говорить с тем, кто не предаст, не шепнет слово на сторону. Не станет спорить и уговаривать. Так уж получилось, что быть полностью откровенным всемогущий планетарный правитель мог только с недо — сервитором.

Издержки положения…

— Плохо дело, — повторил губернатор, поправляя меховой воротник, совсем недавно пышный, невесомо — теплый, а теперь грязный и свалявшийся. Но все равно теплый.

Тень в углу снова скрипнула, отблески огня прыгнули в оптических линзах на пол — лица.

— Желаете чего‑нибудь? — спросил слуга. Голос прыгал, меняя тональность — определенно разладился голосовой модулятор. — Я мог бы смешать вам напитки…

Голова на целой системе гибких гофрированных приводов повернулась из стороны в сторону, высматривая ингредиенты для смешения.

— Простите, я не могу вас угостить прохладительным… — виновато отметил слуга, и голова снова замерла. — Желаете чего‑либо еще?

— Нет, не желаю, — с мрачной грустью ответил Теркильсен. И добавил чуть погодя, медленно, словно пробуя слова на языке. — Не же — е-елаю — у…

— Всегда к вашим услугам, — с достоинством отозвался механический человек и умолк.

Теркильсен сбросил шубу и поднялся из неглубокого кресла с сильно продавленным сиденьем. Тяжело ступая, подошел к печи и протянул к огню широкие ладони с черной сеткой грязи, крепко въевшейся в морщинки на коже. Пальцы чуть дрожали, и губернатор ощутил груз всего своего возраста. Каждый прожитый год лег на широкие плечи тяжелой гирей.

— Мой город, — прошептал он. — Моя планета…

Слуга молчал, его усеченный на четверть мозг, дополненный электроникой, не воспринимал абстрактные размышления и смыслы. Тень в углу безмолвно ждала приказа, безразличная к печалям хозяина.

— Забавно… — тихо сказал губернатор, хотя не испытывал ничего хотя бы отдаленно схожего с весельем. — Я хотел дать тебе вторую жизнь, хоть какое‑то подобие существования вместо небытия… А на самом деле, может быть тебе было лучше умереть, чем жить… вот так?

Теркильсен опустил руки к самому огню, бледно — желтые язычки пламени почти касались пальцев.

— Может быть, все, что я делал, было таким же бесполезным? — прошептал одними губами Бент. — Сто пятьдесят лет труда… без отдыха… без помощи… И все пошло прахом.

Он оглянулся, словно ждал ответа от слуги, но предсказуемо не дождался. Теркильсен вновь обратился к печке, и глубокие тени пролегли на его лице.

— Все ушло сквозь пальцы, как пригоршня снега у плавильни. А ведь у меня есть сын, и через два месяца он должен был вернуться домой… Что я ему оставлю?

Теперь губернатор горестно спрашивал сам себя, забыв о существовании безмолвного "собеседника". И мало кто узнал бы в несчастном, страдающем старике прежнего правителя Ахерона — дородного, властного, буквально излучающего наивысшую концентрацию самоуверенности.

— Ничего. Ничего больше нет… Полтора века работы… и два месяца гибели.

Теркильсен прошел по маленькой комнате, потирая враз озябшие ладони. Конденсат выступал на серых стенах мелкими бисеринками влаги.

— Боргар предлагает прорываться к Тринадцатой… — пробормотал Бент, размышляя вслух. — Да, помню… Мы надеялись найти там оружие против генокрадов… "Сверх — смерть", как указывалось в старых записях… Кто же знал, что адепт — писец все перепутал? Не оказалось никакого чудо — оружие, никакого технореликта. Только мерзость и запустение, только старые улики забытого дела Инквизиции, до которого давно уже никому нет дела. Еще одна ошибка из многих. Из тех, что погубили нас всех.

Мысли в голове Теркильсена сбились и вернулись к старой теме, словно переведенные незримой железнодорожной стрелкой.

Теркильсен прошелся по дуге, вокруг печки, словно стараясь держаться на границе света и тени.

— Я мог бы попытаться выжить и встретить моего мальчика. Вольный торговец придет по расписанию и наверняка захочет посмотреть, что случилось там, внизу. Посмотреть, наверное, немного пограбить, раз уж планета вымирает. Возможно, те, кто доживет до его появления, смогут спастись. По крайней мере те, кто сможет заплатить за эвакуацию и компенсировать капитану риск расследования Инквизиции — кого это вывезли с планеты, где ныне правит Владыка Тлена… А у меня еще остались деньги в далеких надежных местах, нам есть, чем платить. Да, мы можем встретиться. Вновь, спустя столько лет…

Теркильсен задумался.

— Пятнадцать лет, как давно мы не виделись с сыном… Да… мы могли бы встретиться вновь и покинуть Ахерон. Но что потом? Годы тяжб в попытках доказать, что семья Теркильсенов не предалась Хаосу? Каждодневный риск быть обвиненными в Ереси? Взятки, "подарки", долги… Унижения, обивание порогов банковских домов, которые распишут между собой доходы от Ахерона на тысячи лет вперед. И даже если мы добьемся утверждения в наследстве, что получит мой мальчик? Мертвые ледяные развалины, в которых орки сражаются с мертвецами и тиранидами…

Бесстрастные линзы отметили движение руки владыки. Так стряхивают непрошенную слезу, украдкой, делая вид, что в глаз попала соринка.

— Только тебе я могу сказать это, старый друг, — Бент вновь обратился к слуге. — Только тебе…

Теркильсен молчал долго, очень долго. Молчал, глядя на огонь неподвижным взором темных глаз.

— Я не могу взглянуть в глаза сыну и сказать ему, что нашего дома больше нет. И не могу подвергать его опасности связи со мной. Ведь теперь я — губернатор мертвой, еретической планеты. А это значит…

Теркильсен подошел к креслу, поднял шубу и накинул на плечи. Повернулся к слуге и невесело улыбнулся стеклянному взгляду ветерана.

— Видно, пришло время отпустить тех, кто оказался связан со мной.

Бент вытащил из кармана маленький четырехзарядный револьвер. Безотказное оружие на самый крайний случай. Бьющее не далее пяти — шести метров, но на этом расстоянии убойное, словно гнев Бога — Императора.

— Я отпускаю тебя, — сказал Теркильсен и выстрелил точно меж линз. Слуга умер мгновенно, точнее прекратил существование, в котором причудливо сплелись бытие машины и человека. Звук выстрела щелкнул громко, будто треск сломанной ветки, но погас, не вырвавшись за пределы комнаты.