Секретарша для Колдуна - Татьяна Юрьевна Серганова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Палочка»? Ты называешь его так?
— Солнышко, мы можем обсудить с тобой другие варианты в более приватной обстановке.
— Поджариться не боишься? — Я все-таки не смогла удержаться от ехидной реплики.
— Огонь — моя стихия, колючка. А твой темперамент очень и очень горяч.
— Откуда такие выводы? — выразительно приподняла бровь.
— После первой встречи. Я же видел, как тебе хотелось мне врезать. До сих пор поражаюсь твой выдержке.
— А ты вел себя как сексуально озабоченный неандерталец.
— Ты так мило бесилась, что я порой не мог сдержаться, отсюда и провокации. До сих пор не забыл тот случай с чистящим средством. Помнишь?
Я покраснела.
Забудешь такое, как же. Именно после этого наши отношения из подчеркнуто деловых переросли в ранг дружеских, стали такими, как сейчас. Это случилось примерно месяца через три после моего трудоустройства. Я тогда вернулась с обеда, подошла к своему столу и замерла — из кабинета шефа доносились весьма характерные звуки — восторженно пищала очередная дамочка.
Я честно пыталась заставить себя не обращать внимания на эти ахи-вздохи и скрип стола (больше скрипеть было нечему, как бы не пришлось новый заказывать), но не получалось. Хорошо бы стол под ними грохнулся, вот весело было бы! Крики становились громче, исступленнее, а я становилась все злее и раздраженнее. Он что, другого места не нашел? Похотливый самец, озабоченный феникс, развратный колдун, блудливый козел и безнравственный тип — это далеко не весь список эпитетов, которые я мечтала бросить ему прямо в лицо.
Но когда дверь открылась, выпуская разгоряченных любовников, я лишь равнодушно улыбнулась и вновь уткнулась в монитор.
Не дождется, ничего не скажу, даже вида не подам.
— Татьяна, я скоро буду. Бумаги подписаны.
Я кивнула и, все еще не поднимая глаз, направилась в его кабинет.
Внутри все искрило, в прямом смысле этого слова. У меня даже дыхание на мгновение перехватило от этого великолепия. Сколько бесхозных искорок летало и ждало, чтобы я их поймала. Сущность радостно запрыгала и облизнулась… Вкусно.
В качестве моральной компенсации за испорченное настроение парочку я все-таки умыкнула. Жалко же, если такая чарующая сила пропадет.
Папки, как всегда, лежали на краешке стола. Я взяла их в руки и уже собиралась вернуться в приемную, когда неожиданно до меня дошло, что именно на этом самом столе, на этом самом месте все и происходило.
Документы с глухим стуком грохнулись на пол.
Это что получается? Эта дамочка сейчас голым филеем скакала на этом столе, а Дима потом сюда же положил папки, которые я взяла в руки?.. То есть, если проследить всю длинную цепочку, я вроде как только что трогала дамочку за ее филейное место?
Расширенными глазами посмотрела на свои руки.
Фууууу…
Бросилась в туалет, остервенело принялась мыть, один… второй… третий раз. Пока чувство брезгливости не пропало.
После чего схватила резиновые печатки, средство для чистки, губку и помчалась в кабинет.
И надо было Димке в этот момент вернуться за пиджаком.
В общем, зашел он весь такой веселый и счастливый, а там я — тру губкой его стол и тихо ругаюсь под нос, высказывая все, что думаю о белобрысом ловеласе.
Потом была немая сцена, о которой мне даже сейчас стыдно вспоминать.
Да, чего только у нас не было!
Но мне надоела эта пикировка, и я просто задала следующий вопрос:
— Дим, скажи мне, пожалуйста, неужели после того, что ты узнал обо мне, о моей семье, о работе отца, о моей сущности… после всего этого ты серьезно думаешь, что я смогу отдать своего сына тебе и навсегда забыть про него?
— Поэтому у меня к тебе особое предложение.
Я недоуменно нахмурилась:
— Не понимаю.
— Я хочу, чтобы мой сын знал, кто его мать, а я мог видеть свою дочь.
Одно сплошное «хочу»…
— Похвально. Но почему? Только не надо мне рассказывать о том, что ты впечатлился историей о чистоте сущности и так далее. Я слишком хорошо тебя знаю.
Странная, незнакомая ухмылка исказила его лицо, неожиданно сделав феникса старше, опытнее, мудрее — я его не могла узнать.
— Ты в этом так уверена? В том, что знаешь меня? А, колючка?
— Что ты имеешь в виду?
— Слушай, кто тебя учил отвечать вопросом на вопрос?
Димка злился.
И эта его злость, смешанная с непонятным разочарованием, удивляла еще больше.
Мужчина встал и быстро подошел к окну. Рассеянно провел ладонью по затылку и замолчал.
— Думаешь, если я не любил никогда, если сущность у меня черная, то я вообще безнадежен? Не способен на что-то большее? — В его голосе звучала обида.
Не думала, что Димка воспримет мои слова так близко к сердцу. Тот феникс, которого я знала, не воспринял бы. Может, я действительно поторопилась и выстругала его четкий образ, а теперь отказываюсь выходить за очерченные рамки? А Соколов другой?
— Дим, я этого не говорила.
— Не спорю, так и было раньше.
— А что изменилось?
И главное, когда? Ведь не замечала ничего, и сейчас этот разговор для меня, мягко говоря, неожиданно смутил и удивил. Это же Димка, беспечный феникс, огненный птах, который не способен на что-то большее…
Он повернулся ко мне.
— Помнишь, Сергей сказал, что хочет лучшего для Игорька. Новой жизни. А я хочу такого для своего ребенка. Я хочу, чтобы мой сын знал свою мать, сестру, я хочу… — Он замолчал и вновь посмотрел в окно.
Молчал, опустив плечи, словно что-то его давило. Молчала и я, ожидая окончания разговора.
Соколов вздохнул раз, другой и вновь повернулся ко мне. А глаза ярко и лихорадочно горели на его красивом лице.
— Я не хочу, чтобы, очнувшись однажды утром в постели симпатичной блондинки, с которой только что провел очень страстную ночь, он услышал: «Ты был на высоте, братишка!»
До меня не сразу дошел смысл последней фразы. А когда дошел…
Я прижала руку ко рту.
Он сразу заметил это движение и скривился еще больше.
— Мило, правда? У нас с Серегой есть младшая сестренка. Ее зовут Оксана, ей двадцать пять, и она в один прекрасный день решила узнать, каков ее старший братик в постели. Так ли он хорош, как говорят? Как оказалось — действительно хорош. Сестренка, поделившись такой замечательной новостью, ждала, что я вернусь к ней в кроватку, и мы продолжим наше бурное общение. А я не оценил, собрал вещи и сбежал, пока меня не вырвало от отвращения, — каждое слово колдуна было пропитано ядом и
