Последнее письмо из Греции - Эмма Коуэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я стараюсь не погрязнуть в горе и сантиментах. Пусть ребенок не знает страданий. Избегаю мыслей о том, чего больше нет, сосредоточившись на хорошем, оно перевесит и поведет нас к будущему. Но что-то меня останавливает, и я не знаю, что делать.
* * *
В мамином доме холодно, несмотря на изнуряющую жару на улице. Я прохожу по комнатам, дом кажется пустым и безжизненным.
Отпираю мамину студию в саду. Запах скипидара навевает воспоминания. Кисти, засохшие в краске, прилипшей ко дну банок из-под варенья, тряпки с комками осыпающейся масляной краски. Открыв ящики, нахожу груды набросков углем, акварельных макетов и карандашных рисунков. Все большие, целые части были отправлены Арабель. Это просто каракули и этюды.
Я их перебираю – надо же чем-то заняться, – не переставая думать о Таше, горюющей в родильном отделении, где постоянное напоминание о том, что она потеряла, эхом отдается в коридорах. Хотя у нее есть выживший ребенок, невозможно думать о беременности, не вспоминая об утрате. Радость, которую мы так долго ждали, омрачена смертью, а ведь речь должна была идти исключительно о жизни. Бывает ли когда-либо одна без другой?
Поднимая стопки альбомов для рисования и возвращая рисунки в ящик, вижу, как из-под другого листа бумаги выглядывает очертание красновато-коричневого креста. Я тяну его за уголок: крест на башне с куполообразной крышей. Уровни башни замысловато изображены, как нижняя юбка платья.
Оттенки осенних коричневых цветов превращают карандашный рисунок в масляную пастель. Внизу страницы подпись маминой рукой: «Маленькая русская церковь близ Метони: день с Тобой».
Это должно быть о Григоре. «Ты». Я качаю головой, во мне борются противоречивые чувства: печаль, вина и гнев. Хочется разорвать рисунок в клочья. Почему ты не сказала мне, мама?
Возвращаюсь воспоминаниями к тому, за чем ездила в Метони: картине, которая занимала мысли, берегу, где они впервые встретились, запечатленному на полотне. Масса оттенков синего и желтого, море и песок, одинокая, идущая вдоль берега фигура – теперь, когда я видела оригинал, мужчина – это безошибочно Григор.
Маме удалось уловить сущность греческого света, волшебного и неземного. Их любовь воплощена в красках, бурлит в море, проносится по небу в каждом взмахе кисти. Они встретились между мазками. Решаю выслать Григору офорт с русской церковью. Ташина трагедия изменила мои планы, и я не знаю, когда смогу отдать картину лично.
* * *
Я жду, когда принесут заказанный ужин, и звоню Тео по видеосвязи. Очень хочется остренького, и я жду карри. Когда я вижу лицо Тео, чувствую прилив любви, который сменяется страхом разбить ему сердце. Он сидит на диване у дома во дворике, а я сижу на диване в маминой уютной гостиной, почти ощущая через экран жар вечера в Метони.
– Софи mou, как дела?
– Устала до чертиков. Весь день с Ташей в больнице.
– Что случилось?
– Она потеряла одного близнеца. С другим ребенком все в порядке, и ему ничего не угрожает.
– Жаль, что мы не вместе. Ты, наверное, разволновалась за подругу и вновь пережила горе. Завтра я тебя обниму, agápí mou.
Я не привыкла к его заботе и сочувствию, признанию боли, в которой я сама себе боялась признаться, не говоря уж о Таше. Ей и своего горя хватает. Я улыбаюсь с грустью и облегчением от того, что он сказал все правильно, кроме того, что мы увидимся завтра.
– Да, словно возвращаешься в прошлое. Чувствуешь, что тело тебя подвело. И потом всегда боишься, что это повторится. Бедный Ангус. О мужчинах при этом забывают. Он, наверное, потерял всякую надежду.
– Ты должна быть сильной, Софи. Мы пройдем и через это. Как и твоя подруга, и ее муж.
– Да, только…
Я набираю побольше воздуха.
– Завтра я не приеду.
Он хмурится с экрана. Мне хочется потрогать его кожу, разгладить морщинки, которые вызвало мое сообщение.
– Но почему вдруг такие перемены? Ты же говоришь, что с ней все в порядке и ребенок жив.
– Остаюсь ради Таши. Она очень расстроена, я не могу ее бросить в таком состоянии. Она мне как сестра.
– Но если все будет хорошо, то когда прилетишь?
Я вздыхаю – этого вопроса я и боялась. Когда я вернусь? Пока не знаю.
– Точно не могу сказать. Через несколько недель, месяц. Извини, Тео. Я понимаю, ты не этого ждешь. Все будет зависеть от состояния Таши.
– А ты не можешь прилететь ненадолго?
Он качает головой, отодвигаясь от экрана.
– Невозможно. Летом у меня самая запарка. Я рыбачу, пока светло.
Он опускает глаза, и я вижу на его лице печаль.
– Ты уже не хочешь сюда переезжать?
– Тео, я просто не знаю…
Я плачу. Вряд ли это подходящая сцена для разговора, когда нас разделяет пол-Европы.
– У нас с тобой нет братьев и сестер, но Таша мне как родная. Я знаю ее всю жизнь, как ты Кристофа. Мне нелегко.
– Когда хочешь, то легко, Софи. Ты решила приехать, но все еще не знаешь, переезжать или нет, а теперь отказываешься от обещания.
– Дай мне время, Тео, пожалуйста.
Он пожимает плечами и молчит. Он от меня отдаляется, я раню его так же, как другие женщины в его жизни.
– Тео, я тебя люблю. Но дай мне время уладить дела, прежде чем покинуть Англию. Пожалуйста.
– Софи, я тебя тоже люблю, ты знаешь. Дай мне знать, когда решишь, переезжать или нет.
В его голосе звучит горечь.
– Пожалуйста, не говори так, Тео.
– Мне нужно идти. Приятного аппетита.
Он отключается, прежде чем я успеваю толком попрощаться, и мне остается только всхлипывать одной в мамином доме, где вокруг кружат призраки горя и утраченной любви. В душе я понимаю, что сделала ошибку, поселив в нем сомнение, что могу не вернуться в Метони.
Но если бы я уехала, то не помогла бы Таше. Да, я помогаю пережить горе подруге и разбиваю сердце Тео. И не знаю, как свести концы с концами.
Глава 34
– Не пойму, вроде ты принесла виноград мне, а сама села и ешь, а я только смотрю. Давай-ка сюда.
Я передаю Таше тарелку с фруктами, которую купила для нас обеих, и она на них жадно
