Часовщик - Родриго Кортес

Евреев здесь и впрямь было много. Дети, повозки, ослы, старухи — все это ныло, скрипело, хныкало, ревело, жаловалось и совершенно забило все дороги. Хотя, надо признать, евреи и здесь остались евреями, и Томазо уже повсюду видел некогда придворных, а ныне уличных певцов и музыкантов, столы и скамейки башмачников и лудильщиков, суетливых извозчиков и вечно перепачканных носильщиков. И даже недешевый гостиный двор, в котором остановился Томазо, был забит битком, правда, уже иной публикой — респектабельной и знающей себе цену.

Конечно же, они вырвались из Арагона не без труда. Понимая, что бывшие казначеи и юристы, крупные врачи и профессора будут откупаться каждый раз, Томазо в свое время выслал на дороги несколько сотен человек — с самыми устрашающими бумагами. И за три месяца казна Ордена пополнилась несколькими сотнями тысяч старых мараведи — естественно, нигде не учтенных.

— Молодец, Томас, — оценил его инициативу Генерал.

Неучтенные деньги были, пожалуй, втрое, а то и вчетверо ценнее учтенных — именно на них Орден содержал самую засекреченную, самую важную агентуру.

Ну и, конечно же, очень много сдала в общую кассу, а еще больше не сдала Христианская Лига.

— Ты, надеюсь, все зафиксировал? — ревниво поинтересовался Генерал.

Томазо ухмыльнулся:

— Еще бы.

Они оба понимали, что именно из этой молодой энергичной поросли когда-нибудь вырастут наиболее влиятельные члены общества. И каждый, кто хоть раз соблазнился сунуть руку в церковный кошелек, будет на крючке — всю его блестящую жизнь.

Ну, и кое-что сумели конфисковать таможенники. Разумеется, меньше, чем могли бы.

Томазо окинул оценивающим взглядом выходящую из гостиного двора еврейскую элиту. Он видел: снять последнее все равно не удалось. И от этого было немного досадно.

Сеньор Томазо сел в карету и сунул Бруно завернутый в холстину кусок пирога.

— С мясом.

— Спасибо, сеньор Томазо, — принял сверток Бруно.

Сеньор Томазо уселся поудобнее и вытер мокрое лицо кружевным платком.

— Значит, мироздание подобно курантам?

Бруно кивнул и развернул холстину.

— А причина всего беспорядка — первородный грех?

Бруно откусил кусок пирога. Он уже объяснил сеньору Томазо, что все проблемы человека упираются в первородный грех Господа Бога, забывшего об Адаме и Еве и пустившего все на самотек на самом важном этапе.

— А больше никакой причины быть и не может, — с набитым ртом проговорил он. — Любой мастер знает, как важна доводка курантов.

Сеньор Томазо заинтересованно хмыкнул:

— И что ты предлагаешь?

Бруно с усилием проглотил очередной кусок. Пирог оказался вкусным.

— Придется доделать за Господа наладку. Я думаю, там немного работы.

Монах опешил.

— А ты не много на себя берешь, еретик? Не боишься кары Господней?

Бруно кивнул:

— А как иначе… я ведь мастеровой. В моем деле страх Божий — только помеха.

Сеньор Томазо моргнул и уставился в пространство перед собой. Похоже, он тоже понимал, что одним страхом Божьим дела не делаются.

— И что… ты серьезно думаешь, что можно изменить все?

Бруно ссыпал в рот крошки, собранные с холстины, и принялся рассказывать про воробья. И сеньор Томазо смеялся в точности там, где положено смеяться человеку, знающему монастырский быт. А когда он отсмеялся, Бруно подвел итог:

— Все изменить может даже воробей. Мастер должен еще и понимать, что именно он только что изменил.

Сеньор Томазо некоторое время шевелил губами, а потом с восхищением произнес:

— Ну ты наглец…

Томазо прибыл в Лиссабон и тут же, со всеми документами, отправился в казначейство. Ему предстояло преодолеть два утомительных этапа: дележ взятой с евреев четверти товара между арагонской и португальской сторонами и главное — собственно деньги за евреев.

Однако партнеры по сделке сразу начали жульничать.

— Это по вашим данным их пятьдесят тысяч семей через границу перешло, — нагло глядя в глаза Томазо, начал уверять казначей португальской Короны. — А по нашим — всего восемнадцать…

— Вы хотите сказать, что за пятьдесят тысяч семей превосходных рабов нам заплатят, как за восемнадцать? — прищурился Томазо.

— И то не все и не сразу, — нахально улыбнулся казначей. — Это ведь мы несем расходы на их содержание…

— Что-что? — не понял Томазо.

— Все время, пока мы их не продадим, их придется кормить, лечить, а то и одевать, — поучительно произнес казначей. — Вы же их совсем нищими к нам выпихнули.

В груди у Томазо полыхнуло.

— Я все понял, сеньор, — начал он собирать бумаги со стола. — Вы позволите, я проконсультируюсь у специалистов?

— Сколько угодно, — широко, щедро развел руки в стороны казначей. — Сколько… угодно… сеньор.

Томазо поблагодарил, раскланялся, вылетел за дверь и уже через час входил в кабинет лиссабонского отделения Ордена.

— К нему нельзя было идти без подготовки, — мгновенно понял, в чем дело, секретарь отделения. — Я же писал Генералу, чтобы первым делом — ко мне

— Я не видел этого письма, — сокрушенно признался Томазо.

Секретарь, сожалея, развел руками и начал выкладывать на стол нужные бумаги.

— Смотрите, здесь у нас донос на казначея в Инквизицию. Очень серьезный донос, обратите внимание на подпись.

Томазо пригнулся к столу.

— Да, вижу.

— Но этого мало, — продолжил секретарь, — вот агентурные сведения о его любовной связи. Обратите внимание, с чьей супругой.

Томазо перевел взгляд и едва не присвистнул.

— Хорошая у вас агентура, — не без восхищения отметил он, — нам еще такому учиться и учиться…

— Что вы, сеньор Хирон, — благодарно улыбнулся секретарь. — Это нам у вас нужно учиться… Как вы их всех вокруг пальца! И-эх! Никто и тявкнуть не успел!

Они рассыпались во взаимных комплиментах, затем еще раз и еще, а на следующий день, хорошенько выспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, Томазо опять появился у казначея Короны. Молча, по-хамски сунул ему под нос донос в Инквизицию, едва успел выдернуть лист из мгновенно вцепившихся в бумагу рук и немедля достал вторую бумагу.

— А это уже о вашей любовной связи… — издали показал он листок.

Казначей дернулся вызвать охрану, но увидел торчащую из-под плаща шпагу, затем наконец-то задумался о происхождении компрометирующих его бумаг и сразу как-то спекся.

— Что вам надо?

Томазо аккуратно вложил бумаги в тубу, сунул тубу за пазуху, сел напротив казначея и лишь тогда соизволил ответить:

— Вы прекрасно понимаете что: выполнения португальской Короной взятых на себя обязательств. По двадцать золотых дукатов за душу из расчета пятьдесят тысяч человек.