Часовщик - Родриго Кортес

— Они прячутся от веры Христовой уже второе или третье столетие, — обвел рукой обстановку хижины сеньор Томазо. — И для них то, как они живут, — верх счастья и справедливости.

— Да, это так, — кидая в сторону Бруно панические взгляды, заискивающе подтвердил брат Агостино. — Колдуны, они и есть колдуны…

— Заткнись!

Сеньор Томазо еще раз оглядел хижину и посмотрел Бруно в глаза.

— Арагон отстал от Европы даже больше, чем они отстали от нас. И нам нельзя прятаться от жизни. Потому что иначе все эти протестанты, итальянцы, турки и московиты будут обращаться с нами, как мы с этими язычниками.

Он замолчал, вздохнул и завершил:

— Или как с тем, что годится лишь на переплавку… если тебе так понятнее.

Амир упорно продвигался на юг, и каждый третий-четвертый день к нему примыкали все новые и новые мусульманские села.

— А почему в Гранаду? — первым делом спрашивали они. — Почему не в Африку?

— Друг нашего врага — наш враг, — отвечали мужчины, мгновенно усвоившие простейшее алгебраическое правило.

А едва они вышли на ведущую в Гранадский эмират дорогу, стало ясно, что их предупреждали не зря. На деревьях у дороги через каждые четверть часа пути болтались повешенные мусульмане — по одному, по два, а то и по три человека сразу.

— «Псы господни»… их работа… — шептали женщины, а мужчины все крепче и крепче сжимали оружие и начинали подходить к молодому вождю.

Но Амир уперся.

— Пугают — значит, сами боятся, — отвергал он всякие попытки отвернуть в сторону указанного Короной порта.

И лишь когда они вышли на границу, даже Амир признал, что слухи были небеспочвенны. Посланные вперед лазутчики сообщили, что ущелье полно доминиканских караулов, а согнанные с окрестных деревень крестьяне спешно возводят стену из сырого кирпича вокруг переправы через реку.

— А другие тропы есть? — спросил Амир.

— Есть, — подтвердили разведчики. — И не одна, но там слишком открытое место; пока скот через реку перегонишь, всех перебьют.

— Значит, туда и пойдем, — принял решение Амир.

Томазо проехал по всем предназначенным для изгнанников дорогам и везде видел одно и то же: в Португалию тянулись длинные, тяжело груженные грубым холстом, низкосортной кожей и прочим не запрещенным к вывозу товаром обозы евреев, а в сторону Короньи, поднимая тучи пыли, гнали свой скот мориски.

Впрочем, агенты сообщали, что целиком загнать мусульман в Коронью не удалось и едва ли не половина морисков с боями прорывается в Гранаду. Это означало, что выгод от оптовой скупки скотины и продажи рабов что у Короны, что у Церкви будет вдвое меньше. И это было очень плохо.

— Сколько у вас людей? — первым делом интересовался Томазо, как только посещал приграничные монастыри.

— Немного, — начинали юлить настоятели, — человек двести-триста…

Томазо требовал книги регистрации, затем бухгалтерские отчеты и моментально доказывал, что триста человек — это те, кто находится в стенах монастыря, а если посчитать тех, кто работает в городе, выходит около двух-трех тысяч.

— Полторы тысячи отправить на границу, — приказывал он и оставлял пару своих людей, чтобы лучше дело двигалось.

И настоятели плакали, били себя в грудь, но людей на возведение укреплений и организацию караулов посылали. А потом Томазо вышел в приграничное ущелье и увидел, что дело совсем плохо.

— Наши разведчики обошли окрестные ущелья, — по-военному четко доложил командир гарнизона, крепкий, энергичный доминиканец. — Там все битком сарацинами забито. Только напротив нас восемнадцать племен собралось.

— Подожди, — не понял Томазо. — А чего они ждут? Почему не пытаются пройти?

— В том-то все и дело, что они проходят, — болезненно усмехнулся монах. — В соседнем ущелье.

— Так перекройте и его! — вспыхнул Томазо. — Вы думаете, зачем я вам людей дал?!

Командир покачал головой, приказал привести лошадей, и спустя полчаса Томазо выехал на пригорок, окинул взглядом долину и охнул. Вся долина была битком забита беспрерывно вытекающими из окрестных ущелий потоками людей и скота. И все это двигалось к переправе.

— Вы посмотрите, как все грамотно сделано, — ткнул рукой в сторону брода доминиканец.

Томазо присмотрелся и с горечью признал, что недооценивал предназначенный к продаже «живой товар». Вместо того чтобы, теряя скот и людей, панически бежать, мориски просто скопировали таможенный пост, но уже к своей пользе. Тайно, видимо ночами, выкопали рвы по обеим сторонам брода, посадили туда около полутора сотен мужчин с арбалетами и мушкетами и под их защитой без спешки, методично переправляли на ту сторону стадо за стадом и племя за племенем.

— Мы даже подступиться не можем, — пожаловался доминиканец. — Я за два дня сорок восемь человек потерял.

«Контрабандисты, — сразу понял Томазо. — Среди них определенно есть контрабандисты».

Только человек, не раз пересекавший границу, мог набраться отваги столь откровенно попирать указ короля.

Но не это было важно. Томазо прекрасно знал, как быстро переносятся новости среди мусульман, а значит, не пройдет и полумесяца, как этой методой начнут пользоваться все.

Для его планов пополнения казны это могло обернуться катастрофой.

— Сарацин выбить. Укрепления сровнять с землей. Брод перекрыть, — приказал он. — Любой ценой. Солдат я пришлю.

Сеньор Томазо принимался спорить с Бруно, едва они садились в карету. И если верить тому, что день за днем рассказывал сеньор Томазо, мастера самых разных стран стремительно усиливали движущие части, переставляли свои шестеренки и меняли регуляторы хода, и тот, кто придумывал самый лучший механизм, получал возможность пустить своих противников на переплавку.

— А цель? — ехидно интересовался Бруно. — Хоть у кого-нибудь из них есть цель?

И тогда сеньор Томазо взрывался, начинал; размахивать руками, кричать, что развитие бесконечно, и Бруно немедленно задавал второй вопрос:

— Я что-то не пойму, сеньор Томазо, а вы сами-то в Бога верите?

И монах тушевался. Потому что идея бесконечного развития в корне противоречила христианской идее конца света. И тогда начинал говорить Бруно.

Он прямо указывал, что бесконечная жизнь отнюдь не присуща мирозданию, ибо все его отдельные части смертны. А значит, и Вселенная —

те же подверженные износу башенные куранты, которые однажды пробьют полночь.

Используя сказанное самим сеньором Томазо, Бруно напоминал, что оба лагеря — что католический, что евангелистский — всего лишь навязывают врагу свой чертеж, якобы пригодный для всего мира. Но ни те ни другие не привели в порядок даже свои собственные часы.