Последняя из Лунных Дев - Барбара Дэвис

– Это ведь не только что случилось, Ранна. Это происходило на протяжении нескольких лет. И у нее не было ни денег, ни помощников. И она-то как раз была здесь и все это видела.

Ранна поставила кружку и отступила назад.

– Я не могла остаться, Лиззи! – Слова эти вырвались с такой горячностью, будто она сдерживала их с того самого момента, как выбралась из машины Эндрю. – Я просто… не могла.

Лиззи не в силах была поднять на нее взгляд. Она дотянулась до листа пузырчатой пленки на рабочем столе и принялась один за другим раздавливать крохотные воздушные пупырышки, сжимая их большим и средним пальцами. Хоть чем заняться – лишь бы избежать зрительного контакта. Быть может, потому, что признание раскаяния матери, признание ее боли и ее вины будет означать признание и собственной боли и сожалений.

– Я понимаю, – тихо ответила Лиззи.

С тяжелым вздохом Ранна отвернулась.

– Ты не понимаешь. И не можешь понимать. Хотя, подозреваю, у тебя были свои причины ненавидеть это место.

Лиззи нахмурилась. Что-то в этих словах ее больно покоробило.

– У меня нет ненависти к этому месту. И никогда никакой ненависти не было. Я просто стремилась к совсем другой жизни. К нормальной жизни нормальных людей. И я это сумела обрести. Я теперь живу в Нью-Йорке и работаю дизайнером в парфюмерной компании.

Ранна вновь повернулась к ней с мягкой улыбкой:

– Ничуть не сомневаюсь. Ты всегда хорошо знала, чего хочешь, – даже еще маленькой девчонкой. И всегда была такой серьезной. Ребенком ты, можно сказать, жила в том амбаре, вечно что-то придумывая и химича. До сих пор помню, как там пахло, как сушились, подвешенные пучками или разложенные на рамках, всякие цветы и травы. И запахи их смешивались воедино. Я всегда считала, что там витал один общий запах – но ты воспринимала это совсем иначе. Ты всегда отличала, чем именно пахнет в воздухе – базиликом, эстрагоном, розмарином или шалфеем. Помнишь?

– Да, – кивнула Лиззи, – помню.

– Так эта твоя работа… У тебя что, собственная линия ароматов?

– На самом деле я не разрабатываю сами ароматы. Я работаю над идеями разработки, творческими концепциями, рекламными кампаниями и прочим в этом роде.

Ранна удивленно подняла брови:

– Неужели ты по этому не тоскуешь? По практической стороне дела, я имею в виду. Тебе ведь всегда так это нравилось!

С этим Лиззи не могла поспорить. Ей действительно больше по душе была именно практика. Однако у Шенье имелся для этой части процесса целый штат высокооплачиваемых сотрудников. Ее же работа состояла в том, чтобы придать их творениям некое лицо, создать для каждого фирменного аромата свою особую индивидуальность, а потом построить вокруг этого маркетинговую кампанию. Лиззи, конечно, совсем не так представляла свою будущую профессиональную жизнь много лет назад – однако эта работа имела свои преимущества. И, возможно, однажды она выльется во что-то большее. У нее хорошо получалось то, что она делала. Даже очень хорошо. Однако она все равно очень тосковала по творческой части процесса, по восхитительным внезапным озарениям, по той интуитивной прозорливости, что когда-то впервые привлекла ее к созданию парфюма – по самой магии запахов, наконец.

– Моя работа доставляет мне удовольствие, – без каких-либо эмоций ответила Лиззи. – И для меня была большая удача, что пять лет назад я переступила порог фирмы Шенье. Теперь я там креативный директор.

Тут Ранна замотала головой, и глаза ее заблестели:

– Никакая это не удача, Лиззи. Сколько я тебя помню, парфюмерия была у тебя в крови. Ты постоянно экспериментировала с ароматами, давая своим духам совершенно потрясающие названия. Как назывался тот, что мне так нравился?

– «Песнь Земли», – тихо ответила Лиззи. – Твоими любимыми духами были «Песнь Земли».

– Точно! Они самые! Это был такой потрясный, умиротворяющий аромат. Такой прохладный и землистый – точно прогуливаешься по лесу.

– Можжевельник, розовый перец, мускатный шалфей и ветиверия, – по памяти перечислила Лиззи.

– Ты и правда это помнишь! – изумилась Ранна.

– Я помню их все.

– Понимаю, – кивнула Ранна. – Как и я свои картины. Каждая для меня особая по-своему. Наверное, поэтому вся эта офисная дребедень всегда была мне так не понятна. Я бы там сошла с ума! Но раз уж тебе это нравится… – Она ненадолго умолкла, затем снова с прищуром посмотрела на Лиззи: – Тебе ведь это нравится, верно? И Нью-Йорк, и твоя должность, и все прочее?

– Естественно, нравится, – ответила Лиззи, злясь на себя за то, с какой досадой это прозвучало. – С чего это ты вдруг так заинтересовалась моей карьерой?

– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Реализована, понимаешь? Потому что ты этого заслуживаешь. Ты была настолько необыкновенной девчушкой! Я, помню, все думала: «Как это в такой маленькой головке умещается столько всевозможной информации!» Ты даже заставила меня сильно пожалеть, что я не проявляла такого же внимания, когда сама была девчонкой и Альтея пыталась меня чему-то учить. – Уголки рта у нее опустились, и лицо снова стало мрачным. – Но, по крайней мере, у нее была ты. А у тебя было так много изумительных талантов – и ты была совершенно не такой, как я. Меня всегда это очень радовало.

Лиззи даже не знала, на которое из этих откровений Ранны ответить в первую очередь.

– Меня вообще сильно удивляет, что ты помнишь меня ребенком.

– Я помню намного больше, чем ты думаешь, Лиззи. И даже больше, чем бы мне того хотелось.

Лиззи с раздражением уставилась на нее:

– Для меня не понятно, что это означает.

– Это означает, что не у тебя одной остались скверные воспоминания. Что я тоже с ними жила. Причем жила я с ними еще задолго до твоего рождения.

– Ну, не все они были такими уж плохими, – напомнила Лиззи. – Взять хотя бы амбар. С каким удовольствием ты делала там свой мурал[20]!

При упоминании настенной росписи на старом амбаре Ранна просияла.

– Из всех картин, что я когда-то делала, я ни одну не любила так, как тот мурал!

Лиззи не сдержала ехидной ухмылки:

– Ты его так любила, потому что он до коликов бесил местный народ.

У Ранны изумленно расширились глаза:

– Ты и правда так думаешь? Что я расписывала там стены, лишь бы побесить людей?

– А разве не для этого предназначались все твои выходки? Как «знак мира» на церкви? Или то твое шоу, когда ты купалась почти что нагишом в фонтане?

– Ну ладно, ты меня поймала. Но с муралом было кое-что совсем иное. Это было нечто… очень личное. То, как я воспринимала сумерки, когда была