Большая книга ужасов — 67 (сборник) - Мария Некрасова

– Ты так обезвоживание заработаешь! Домой, что ли, хочется?

Домой хотелось. Но было нельзя.

Потом она достала тонометр, и я равнодушно подумала, что дела мои совсем плохи. С моей альтернативной физиологией врачам лучше не попадаться, да и повода обычно нет. На мне же все заживает, как на собаке. Температуру сестра уже намеряла звериную – тридцать восемь, но, похоже, не поверила электронному градуснику. А тонометр – это серьезно. В прошлый раз мне пришлось его разбить, как бы случайно, иначе меня бы взяли не в училище, а в больницу. Тетка потом орала полвечера, пока дядька ей не напомнил, сколько тонометров и градусников перебила она сама.

– Черт-те что! Не реви, не слышно! – Медсестра уже давила на грушу, а мне было все равно.

Она померила мне давление раза три. Потом вскочила и убежала, но ненадолго, только за подмогой. Явился врач, сонный и злой, велел звонить моим и в больницу. Этого делать было нельзя, потому что нельзя совсем. Если меня заберут, то лагерь останется один на один с Падалью. От ужаса я разревелась еще больше.

– Телефон говори.

Я назвала правильный. Только первые цифры – четыреста девяносто пять вместо нужных. Плавали – знаем: это несуществующий номер. Пускай дозваниваются хоть до утра. Мне нужно быть здесь. И успокоиться, в конце концов, нужно, но тогда это казалось невыполнимым.

– Ложись, не сиди! – Медсестра силой уложила меня на кушетку и сунула под ноги валик. – Потерпи, скоро поедешь.

Я даже не спрашивала куда. Сама виновата, сама попалась. Я просто устала. Меня охватила такая апатия, что буквально не поднимались руки хоть что-то сделать для своего спасения. Тонометр тюкнуть, например… Нет, у меня нормальное давление для молодого зверя. А людей с таким госпитализируют. Подростков с таким давлением госпитализируют быстро и крестясь, как бы чего не вышло. Я лежала, ревела и смотрела в окно.

Светало. По лагерю бродили технички в оранжевых жилетах и носились воспитатели с палками и поводком. Меня ищут. Собаку бешеную.

В кабинет постучали, и вошла Оля, волоча за ручку мой чемодан:

– Ты здесь? Что случилось? Наташа велела мне отвезти твои шмотки в изолятор. Заболела? А плачешь чего? – она сыпала вопросами, не давая вставить ни слова.

Медсестра открыла было рот, чтобы ее выставить, но тут под окнами зашумел мотор. Приехали!

– Идемте скорее. Ты идти-то можешь? – Медсестра встала и засуетилась, вокруг меня. Я поспешно поднялась и пошла на выход. Оля с медсестрой – следом.

– Ой, а куда ее?

– В больницу в город.

– А что?

– Ничего страшного, но лучше перебдеть. – Она повернулась ко мне: – Твои родители трубку не берут. Они сами не уехали?

– Ой, точно! – Я сделала вид, что только что вспомнила.

Медсестра покачала головой. Мы вышли во двор, где уже стояла машина «Скорой». Оля шла вприпрыжку, громыхая колесами моего чемодана, и пыталась вытрясти из медсестры подробности:

– Ее собака покусала, да? Бешеная? Девочки говорили…

– Не болтай глупостей! Температура у нее, ясно? И давление. А у нас все койки заняты. Ничего себе смена начинается…

Я понимала, что она врет, но мне было все равно, я еще ревела. Оля тоже это поняла, потому что странно притихла и только молча косилась то на меня, то на медсестру. Мне было все равно. Только когда за мной закрылась дверца «Скорой», я поняла, как влипла.

Из машины я позвонила дядьке и рассказала ему о том, что было ночью.

Он слушал внимательно, а ответил неоригинально:

– Очень хорошо, лежи в больнице и не высовывайся. Я уже почти в лагере, все-таки задержали меня ночью. Это ты там завывала?

– Я.

– Молодец! А теперь до ночи надо всех оттуда убрать. Есть идеи?

Идей не было. И машина уносила меня от лагеря все дальше и дальше.

2 августа (день)

Шестнадцатая таблица – чистый лист. Считается, что, глядя на него, испытуемый сразу расскажет все, в чем не признавался даже себе. Пусть так, мне не жалко. Психологичка все равно толком не вспомнит, а вспомнит – не поверит. Я все правильно рассчитала: такие дурочки не включают диктофон. Надеются на свою память и навыки стенографии, полученные у бабушки. Хорошо еще, что эта согласилась работать в одну сессию. Другой бы мурыжил меня три дня.

– Душно у вас. – Я скорчила капризную мину. – Пойдемте в холл, там цветочки.

– Там днем и ночью полно народу. Они будут тебе мешать.

– Ерунда. Обожаю людей!

Мы обе улыбнулись, я встала первой, и Психологичка, как миленькая, пошла за мной, роняя на ходу таблицы.

По холлу и правда бегала парочка первоклашек. Они нам не помешают. Психологичка сама повела меня к единственному столику, ей же надо где-то разложить свои бумажки. Там был удобный диванчик и куча цветов. И еще телефон.

Психологичка уселась, нацелившись ручкой в блокнот, и делала терпеливое и выжидательное лицо. По морщинкам у глаз я видела, как она изо всех сил старается не засмеяться. Мы хорошо повеселились, составляя рассказы по жутковатым картинкам Мюррея. Это важно, чтобы втереться в доверие. Психологичка сейчас, наверное, ужасно горда собой: чокнутый подросток, которого час назад не могла успокоить вся больница, у нее хохочет как миленький.

Настало время чистого листа. Я подстроилась к Психологичкиной позе, еле поймала и успокоила ее дыхание (хватит ржать!), поехали, психологи-недоучки. И помним про конкретную установку.

– В одной деревне, недалеко от детского лагеря, жила-была девочка с мамой, папой и жирным котом. – Я развела руками, показывая жирного кота, и выбила блокнот из Психологичкиных рук. Он удачно кувырнулся за спинку дивана.

– Ой…

– Ничего, продолжай. Потом достанем.

– Однажды, холодной летней ночью, она пошла купаться с друзьями на речку. Мама говорила: «Не ходи, сегодня холодно».

– Скажи: в лагере заложена бомба! – шутил папа.

Мама сказала, но девочка все равно не послушалась и пошла.

Ночью у реки и правда было холодно. Ребята по-быстрому окунулись и засобирались по домам, но тут к ним подошел кто-то в черной одежде. Его лицо было закрыто капюшоном, а фигура худая, будто внутри одежды вовсе ничего нет. Он подошел к компании и взял за плечо одного из ребят… Дальше девочка не помнит.

Когда она открыла глаза, вокруг было темно и тесно. Руками она нащупала обивку гроба и ужасно испугалась, что ее похоронили заживо. Она стала биться и кричать, и крышка сдвинулась под ее напором. Девочка теперь была очень сильной. За несколько минут она выбралась из могилы, хоть это и считается невозможным, если ты обычный человек. Она увидела ночное кладбище и собственный памятник с неудачной прошлогодней фотографией. С досады она выломала фотку и пошла домой. Ее терзал странный голод.