Наследники - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И что там? – почти равнодушно поинтересовалась Арина. «Шмотье» было гусевское. Хотя, если подумать, какая сейчас разница, совесть его замучила или координация спьяну подвела.
– Да как обычно. Ну микроволокна какие-то имеются. Джинсовые.
– Удивил, – саркастически буркнула она. – Шмотье-то джинсовое: и куртка, и штаны.
– Они-то джинсовые, но волокна не от них.
– Ну мало ли к кому он и когда прислонялся.
– Вершина, не узнаю тебя. Хотел обрадовать, а тебе будто все равно.
– Да говори уже!
– Короче. Курточка джинсовая, если ты ее вообще видела, нестандартная. Может, вообще индпошив. И по этому поводу там имеются кожаные нашлепки, причем не так, как водится, на карманах и локтях, а и просто так, как сеятель разбрасывает.
– Лерыч!
– Вершина! – в тон ответил Зверев. – Кроме микроволокон имеется отпечаток. На очень, надо сказать, странном месте – почти на середине груди. В транспорте или там в толпе не фокус свой след на рукаве оставить или на спине, но на груди? Отпечаточек, правда, частичный, но тебе же хватит? Не может быть, чтоб у тебя на этот отпечаточек человечка не нашлось. И, кстати, тот неполный отпечаток на бутылке из-под виски с высокой степенью вероятности тот же самый. Тоже неполный, но я бы четыре из пяти поставил на то, что там один и тот же пальчик отметился. Кстати, если тебе интересно, не указательный или там мизинец, а большой палец правой руки, точнее, его внешний край. Почти наверняка мужской. Разве что дама – молотобоец. Ну? Где охи, ахи и бурные аплодисменты?
– Лерыч, ты…
– Я в курсе, – хмыкнула трубка и замолчала.
Тебе же хватит, сказал он. Проклятье! Хватило бы, если бы было, с чем сравнивать. И что, если этот отпечаток – случайный? Мало ли кто и когда к Маратовой куртке ладонью прислонялся. Точнее, толкал его в грудь. Может, на съемках драку репетировал. А может, не на съемках и не репетировал.
И, собственно, сейчас это значения уже не имело, дело о надругательстве над могилой Шумилина можно было уже и закрывать за смертью главного подозреваемого. И даже нужно было. Но сделать это в жанре «так сойдет» Арина не могла. Никто бы не полез проверять, все ли хвостики там завязаны, но она – не могла.
Хотя все вроде и ясно: Марат, вырвавшись на несколько часов со съемок, с помощью Дохлика и Шнопселя вскрыл шумилинскую могилу, вытащил гроб, припрятал его в «гаражах», то бишь норах-пещерах, точнее, около них. Бомжей напоил до смерти. Может, кстати, и не планировал убийства – просто хотел, чтоб, проспавшись, они ничего не вспомнили. А бомжи умерли. И он запаниковал. Или совесть замучила? И шагнул с крыши. Или не шагнул? Может, и случайно спьяну сверзился. Это даже в писательском тексте неясно – так сказать, модный нынче открытый финал, чтоб читатель сам додумал, как ему логичнее и приятнее кажется.
Известности ему, паразиту, хотелось! Не читателю, то есть, а Марату. Что он потом, после эксгумации, собирался с гробом делать? Уже не спросишь. Зачем сжег – понятно. Запаниковал, узнав о том, что наказуемая, но почти невинная «шалость» обернулась убийством. Вот с первоначальными планами – неясно. Намеревался ли он «найти» пропавший гроб – в сопровождении телекамер, разумеется? – или тишком захоронить? Непонятно, но вряд ли сейчас имеет значение. Продолжать «гробовой спектакль» побоялся, а захоронить не смог. «Помощники» мертвы, а новых нанимать было слишком рискованно. Оставалось одно – сжечь прямо там, где спрятал. А жечь останки отца рука не поднялась. Или пожалел уничтожать источник генетического материала? Тоже сейчас уже не выяснишь. Хотя раз свиные кости в костер бросил, вряд ли намеревался тело использовать. Скорее всего, думал в итоге захоронить. Когда все уляжется.
Мирская сказала, что труп Шумилина в кислой известняковой почве скорее всего мумифицировался. Может, и это сыграло свою роль? Одно дело – уничтожать разрозненные кости, и совсем другое – мертвое тело, которое лишь отсутствием жизни и отличается от того, кого ты считал отцом.
Но куда он эту «мумию» дел? Вот в самом деле, где шумилинские останки? Было бы неплохо вернуть их в место упокоения. Иначе как-то… нехорошо.
И Лина эта… Может, сейчас она разговорится? Раз уже Марат погиб, она должна счастлива быть. Может. объяснит, зачем соврала про его визит на кладбище? В том, что Лина соврала, Арина была почти уверена. Правда, «почти» – это все-таки не «абсолютно». И, быть может, она еще что-то видела? Дама она неприятная, но поговорить с ней нужно. Прошлая-то беседа дала практически нулевой результат – сперва шумилинские поклонницы помешали, после и вовсе пришлось на кладбище сломя голову лететь. Кстати, а ведь Лина может что-то знать и о сгоревшем гробе. Если она такая фанатка, что следила за Маратом – да, может.
– Вы не могли бы ко мне еще раз подойти? – попросила Арина, когда телефон Лины наконец ответил. – Мне нужно кое-что прояснить.
– Я… да… наверное… только не знаю… Может быть, завтра. Или послезавтра. Не знаю. Я… я не очень хорошо себя чувствую.
Голос у нее и впрямь звучал не особенно бодро, и запиналась она через слово, как будто ей воздуха не хватало. Но, может, нездоровье Лины – к лучшему? Не обязательно ведь таскать ее в комитет. Может, на своей территории она окажется более разговорчивой, чем в стенах официального учреждения. Особенно если явиться без предупреждения – и без сопровождения, чтобы не смущать. Все-таки дамочка очень странная. Те две… фанатки выглядели и вели себя куда более вменяемо. Может, и с ними побеседовать? Но сперва – с этой.
* * *
Жила Лина совсем недалеко от Шумилиных, почти в соседнем доме, но куда менее импозантном, чем шумилинский. Украшали унылую серую девятиэтажку лишь буйные заросли рябины и сирени. Козырек над подъездом изрядно погрызло безжалостное время, но три ступеньки, ведущие к массивной коричневой двери, сияли новенькими перилами и двумя рельсами для колясок. Арина постояла в задумчивости возле панели домофона: позвонить в квартиру Лины или в какую-нибудь другую? Исходя из фактора внезапности…
Домофон вдруг пиликнул, тяжелая дверь начала открываться. Арина автоматически подтащила ее к себе, придержала. Из подъезда появилась полненькая носатая блондинка в пестрых трикотажных брючках и такой же футболке – как будто в пижаме –