Ева и головы - Дмитрий Ахметшин

Не то глаза привыкли к темноте, не то искорки разгорелись сильнее, но Ева могла с грехом пополам разглядеть, что происходит над упёршимся лбом в пол и затихшим Эдгаром.

Новорожденное существо с громким стуком свалилось с бадьи. Оно пыталось спланировать, распахнув крылья — дети тоже так делают, когда, потеряв равновесие и падая, выставляют вперёд ручки — но попытка оказалась неудачной — одно из крыльев едва шевельнулось, в то время как другое раскрылось резко и судорожно, окончательно лишив существо равновесия.

Великан вздрогнул и поднял голову.

— Зажги лампу, — хрипло, плаксиво приказал он.

Ева вздрогнула. Торопливо перелезла через сундук, опасаясь наступить на героя сегодняшней их ночи, отыскала фонарь и куцую свечу. Через минуту над ней трепетал единственный глаз, который с холодным равнодушием взирал на сидевшего на полу птенца.

Любой священник обозвал бы это создание дьявольским и тут же нашёл бы его в соответствующей классификации. Наверняка на стенах соборов и порталах, где так любят изображать войну святых ангелов с адом, и сбор чертями выброшенных, как плохие плевела, душ, и адскую кухню с кипящим в котлах маслом, можно найти подобное создание, которое является, например, одушевлённой похотливой мыслью, маленькой по сравнению с величием чертей и суккубов, но оттого не менее мерзкой. Но Ева знала, что ничего дьявольского в нём нет. Просто отбившаяся от господней паствы овечка и мёртвая животинка, которой наказано стать пищей для червей, таких же божьих созданий.

Капли воска остывали на пальцах девочки, и она, ковыряя бляшки, смотрела, как покачивается из стороны в сторону череп. Эдгар смотрел на него со своей половины фургона, дырявил неотрывным, тупым, как дубина, взглядом.

— Попробуй его поймать, — сказал он, совершенно не двигая челюстью и, похоже, даже не шевеля языком. — Я так переволновался, что не могу пошевелиться.

Птичье тело собралось в комок, из которого во все стороны торчали перья, и смотрело перед собой пустыми глазницами. Ева сделала шаг вперёд, но серый комок превратился в серую молнию. Стукнувшись напоследок резцами о пол повозки, существо вылетело наружу. Лошадь дёрнулась и повозка опасно покачнулась, но Эдгар, выйдя из своей странной комы, выскочил под дождь, чтобы успокоить Мглу.

Ева выбралась следом, прижимая края воротника к скулам и втягивая голову в плечи. Заглянула под повозку; ветки деревьев вокруг почернели от вечной непогоды и тянулись, точно руки прокажённых, к ним с Эдгаром. Ни на одной из них птицы с головой в виде человеческого черепа не было.

Великан избавил Мглу от пут, накрыл её попоной от непогоды и отвёл на маячившую впереди полянку, привязав там к чахлой берёзе, больше чёрной, чем белой. Эдгар двигался как во сне. Когда он вернулся и, накренив повозку на одну сторону, забрался внутрь, Ева спросила:

— Как думаешь, он нас понимал?

— Скорее всего, нет. Душа, не имея возможности прикрепиться к чему-то вещественному и, что немаловажно, живому, скорее всего, потеряла чувство собственного осознования, — произнёс великан.

Ева прикусила от досады краешек одеяла, которым укрылась от прохлады и от внезапно набежавшего озноба. Она всегда понимала, когда Эдгар прятался за чужими словами, словно за стеной. Эти слова во многом непонятны, и девочка была уверена, что и Эдгар их не понимает. Он просто повторяет за кем-то, словно учёный пёс.

— Ты действительно так думаешь?

По щекам великана будто бы разливалось молоко, а под глазами, словно для контраста, залегли чёрные круги. Ева готовилась к тяжёлому бою, но он внезапно сложил оружие:

— Как думаю я?.. Нужно его во что бы то ни стало поймать. Поймать, раз… разобрать и похоронить, ибо кости должны покоиться в земле, а не порхать по белому свету.

Ева сказала укоризненно:

— Ты как ребёнок, за которым некому следить! Великанский ребёнок с длинными руками, которыми везде достаёшь. Фи! Помнишь, как ты расстраивался, когда с чучелом и головой его светлости ничего не получилось?

— Я не расстраивался.

Эдгар в который уже раз не смог выдержать пристальный взгляд девочки.

— Ты делал вид, что доволен, но на самом деле огонь внутри тебя разгорелся ещё сильнее. Эта жажда — думаешь, я её не вижу? И теперь вот, когда у тебя получилось, ты… плачешь! — Ева тряхнула головой. — Я совсем не понимаю великанов. Или ты на самом деле великанский ребёнок?

— Зачем спорить? — тяжело спросил Эдгар. — Теперь это новое, заново рожденное существо. Может, оно сможет приспособиться к жизни, но, скорее всего, всё равно погибнет. Всё, что слеплено не руками Господа, не должно существовать. Наверное, он на меня очень сердит.

— А как оно может приспособиться? — спросила Ева. Она хотела ещё больше рассердиться на Эдгара, но не сумела побороть своё любопытство.

— Не знаю. Питаться, искать, откуда можно почерпнуть энергию, перестраивать внутренние органы… господи, я создал настоящую горгулью! Мертвечина к мертвечине, своими собственными руками…

Ночь для Евы выдалась беспокойной. Она просыпалась не раз и не два — казалось, что реальность подступает к ней раз уже в пятидесятый, а ночь тянется, словно смола. Хотелось лежать, укрывшись с головой одеялом, и хныкать, но девочка не могла себе этого позволить. Она вслушивалась в ночь — не возникнет ли где неуклюжий хлопот крыльев или стук, с которым череп, вновь перевесив птичье тело, может уткнуться резцами в какое-нибудь дерево. Ева готова была выскочить наружу даже в самую дремучую ночь. Если великан так раскаивается в том, что ему наконец сопутствовала удача, то она, Ева, поймает ему птицу и сама проломит ей череп, разорвав греховную, по мнению Эдгара, связь.

Она слышала, что Эдгар тоже не спит в своём углу — сырость под фургоном загнала его, бродячего пса, на эту ночь внутрь. Он смотрел в потолок и мысли звучали из головы, словно потрескивание далёкого костра. Казалось, стоит ему открыть рот, как оттуда пойдёт дым. Что там были за мысли?

Барон, казалось, бодрствовал с ними заодно. Нет, он молчал, но молчание это было уж слишком гробовое, полное намёков и предположений. Еве мерещилось, будто подними она крышку сундука, его светлость предстанет перед ней с плотно сомкнутыми губами, символом молчания и тайны, и эта картинка не давала покоя. Пару раз сквозь сон она слышала вздохи. Скорее всего, это был Эдгар, но каждый раз, просыпаясь, девочка думала о голове.

Следующий привал они сделали в слякотном городке под названием «Сидячая собака». Он был больше деревень, которые путники проезжали раньше, но никак не мог тягаться с Ульмом — стены походили на земляные насыпи, по которым вместо стражи ползали и игрались дети. Укреплены они были корнями посаженных поверху молодых ивок, да рядом валунов у основания. Дома из добротного кирпича, крыши их венчались огромными трубами с плоскими навесами от дождя. Иные были в два этажа, с круглыми чердачными окнами; казалось, они надменно глядят поверх голов прохожих. Главная улица, проходящая через весь городок, была удивительно и приятно тверда под колёсами — она целиком выложена камнем. В любой, даже самой маленькой впадине ютились клочки тумана. Собаки бегали с мокрыми облезлыми хвостами и лениво облаивали переваливающуюся с боку на бок повозку, но чаще просто лежали под навесами, положив морды на лапы.