Мистер Кэвендиш, я полагаю.. - Джулия Куинн

И поэтому он только кивнул головой, соглашаясь со взглядом Джека.

— меня воспитывали, чтобы стать им, но ты им рожден. Я не могу взять чужого.

— Мне этот титул не нужен! — воскликнул Джек.

— Это не тебе соглашаться или отрицать, — сказал Томас. — Почему ты не понимаешь? Это не имущество. Это то, кто ты есть.

— О, ради бога, — пробогохульствовал Джек. Его руки дрожали. Все его тело дрожало. — Я отдаю его тебе. На серебряном блюдечке. Ты станешь герцогом, а я оставлю тебя одного. Я даже буду твоим разведчиком на Гебридских островах. Кем–нибудь. Только вырви страницу.

— Если ты не хотел титула, почему ты вначале просто не сказал, что твои родители не поженились? — Томас отпрянул. — Я спрашивал тебя, были ли твои родители женаты. Ты мог сказать нет.

— Я не знал, что я был претендентом на то, чтобы стать наследником, когда ты спросил о моей законнорожденности.

Томас посмотрел вниз на запись. Только одна книга – нет, одна страница из книги. Это было всем, что стояло перед ним и всем, что было знакомо, всем, что он думал, было достоверным.

Это было искушение. Он мог ощутить его вкус – жажда, жадность. Даже страх. И больше всего, что он чувствовал — был страх.

Он мог вырвать страницу, и никто бы не узнал. Страницы не были пронумерованы. Если он вырвет ее достаточно осторожно, никто и не догадается, что ее не стало.

Жизнь станет нормальной. Он точно вернулся бы в Белгрейв, откуда уехал, все с теми же собственностью, ответственностью и обязательствами.

Включая Амелию.

И затем – это случилось так быстро – он толкнул Джека, но тот задел его. Поворачиваясь, Томас увидел руки Джека на записи…вырывающие ее.

Томас подался вперед, тяжело наваливаясь на Джека, пытаясь выхватить вырванную страницу из его пальцев, но Джек выскользнул из крепкой хватки, швыряя ее прямо в огонь.

— Джек, нет! — выкрикнул Томас, но Джек был быстрее, и когда он хватался за его руку, тому удалось швырнуть бумагу в огонь.

Томас попятился назад, шокированный этим видом. Вначале пламя разгорелось в центре, прожигая дыру в середине листа. Затем начали гнуться края, чернея, пока не раскрошились.

Копоть. Пепел.

Пыль.

— Боже всемогущий, — прошептал Томас. — Что ты наделал?

Амелия думала, что она больше никогда не должна снова обдумывать слова наихудший день и в моей жизни в этом же предложении. После сцены в гостиной Белгрейв, когда двое мужчин были близки, дабы вступить в драку по поводу кому из них придется жениться на ней – да, вообще никто бы не мог подумать, какие глубокие оскорбления могли быть испытаны дважды за всю ее жизнь.

Тем не мене ее отцу, по всей видимости, не сообщили об этом.

— Папа, остановись, — умоляла она, загребая пятками – вполне буквально – в то время как он пытался протащить ее сквозь дверь дома приходского священника в Магвайерсбридж.

— Я думал, что у тебя будет немного больше желания получить ответ, — с раздражением сказал он. — Видит Бог, да.

Это было чудовищное утро. Когда вдова обнаружила, что эти двое мужчин уехали прочь из церкви без нее, она ушла — Амелия не считала, что это преувеличение – обезумевшей от ярости. Еще более пугающей была скорость, с которой она преобразилась. (По мнению Амелии меньше, чем за минуту.) Гнев вдовы теперь был направлен на леденящий замысел, и честно говоря, Амелия нашла это еще более пугающим, чем ее ярость. Как только она обнаружила, что Грейс не намеревалась сопровождать их в Магвайерсбридж, она схватила Грейс за руку и произнесла:

— Не оставляй меня наедине с этой женщиной.

Грейс пыталась объяснить, что Амелия не будет одной, но девушка так не думала и наотрез отказалась ехать без нее. Среди них был и лорд Кроуленд, отказавшийся ехать без Амелии, а также и миссис Одли, в которой они нуждались, как в проводнике к нужной церкви…

Экипаж, направляющийся к графству Фермана, был переполнен.

Амелия была втиснута на сооруженное сиденье, стоящее перед Грейс и миссис Одли, что не предвещало никакой проблемы, за исключением того, что она оказалась перед вдовой, которая продолжала требовать, чтобы бедная госпожа Одли сообщала ей об их передвижении. Что означало, что миссис Одли должна была крутиться, сдавливая Грейс, которая в свою очередь сдавливала Амелию, а та и так была уже чрезмерно напряжена и полна страха.

И затем, как только они прибыли, отец схватил ее за руку и прошипел ей на уши последнюю лекцию об отцах и дочерях, и правилах, руководящими этими отношениями, не говоря уже о трех полных предложениях о династических наследствах, семейных состояниях и обязанностях перед престолом.

Все в ее уши, и все менее чем за минуту. Если она не нашла силы вынести те же инструкции много раз на прошлой неделе, то она не поняла бы ни слова из этого.

Она пыталась сказать ему, что Томас и Джек заслужили уединение, что они не должны раскрывать свои судьбы аудитории, но предполагала, что эта позиция теперь была спорной. Вдова ушла вперед и Амелия не могла расслышать ее рычания.

— Где это?

Амелия повернулась, высматривая Грейс и госпожу Одли, которые следовали несколько испуганными шагами позади. Но прежде, чем она смогла хоть что–то сказать, отец сильно дернул ее за руку, и она зашагала, споткнувшись о порог позади него.

В центре комнаты стояла женщина, держа в руке чашку с чаем, выражение на ее лице было где–то между страхом и тревогой. Вероятно это экономка, хотя Амелия не могла осведомиться об этом. Ее отец все еще тащил ее позади него, решительно не позволяя вдове добраться до Томаса и Джека раньше него.

— Двигайся, — проворчал он ей, но странная, почти сверхъестественная паника начала охватывать ее, и она не хотела входить в заднюю комнату.

— Отец… — пыталась она сказать, но следующий слог замер на ее языке.

Томас.

Он был здесь, стоял перед нею, когда отец тянул ее через дверной проем. Стоял очень безмолвно, весьма невыразительно, его глаза были сфокусированы на пятне на стене без окна, без рисунка – совсем пустой, если бы не его внимание.

Амелия сдержала плач. Он потерял титул. Ему не надо было говорить ни слова. Он все еще не смотрел на нее. Она могла видеть все по его лицу.

— Как вы смеете уезжать без меня? — спрашивала вдова. — Где она? Я хочу увидеть запись.

Но никто не говорил. Томас оставался неподвижным, несгибаемым и гордым, как герцог, кем он и был, как все думали, и Джек – боже мой, он выглядел явно больным. Он был пунцовым, и Амелии было ясно, что он слишком часто дышал.

— Что вы нашли? — практически выкрикнула вдова.

Амелия уставилась на Томаса. Он не говорил.

Он — Уиндхем, — наконец–то сказал Джек. — Как и должно быть.