Самоучитель танцев для лунатиков - Мира Джейкоб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дело в том, что я сделала этот снимок довольно давно, примерно в то время, когда умерла Аммачи, – произнесла Амина и сделала паузу.
Томас не сразу понял, что она ждет от него какой-то реакции, но через секунду спохватился:
– Хорошо…
– Ну так вот. Это было важное для меня фото, а потом я о нем забыла, а сегодня вспомнила, только что.
– Ага.
– Папа, на самом деле фотографий было две, понимаешь? То есть я использовала два негатива. Может быть, я даже не смогу еще раз это напечатать. Видишь, что получилось! – закончила Амина и протянула ему снимок.
Томас перевернул фотографию и посмотрел на себя шесть месяцев назад. Вокруг него были разбросаны газеты, в углу веранды горела белая лампочка. Отец окинул взглядом фото, его внимание привлекла светотень.
– Что это?
– Это ты. – Амина показала на сидящую в кресле фигуру. – Вот, видишь?
Томас вцепился пальцами себе в бороду, помолчал, а потом поднял глаза на Амину:
– Хорошая работа. Очень красиво.
– Ты ее видишь?
– Кого?
– Аммачи! – Она ткнула в изображение. – За креслом, – добавила она, и Томас растерянно уставился на нее. – Да вот же, – снова показала пальцем Амина, – на фото!
Но отец смотрел не на фотографию, а на ее лицо.
Смотрел с любопытством и отвращением, как будто увидел в ду́ше мокрицу.
– Я знаю! – с бешено колотящимся сердцем затараторила Амина. – Я знаю, что это очень странно, но, понимаешь, может быть, она знала, что ты грустишь, и просто пришла, чтобы…
Фотография выпала у Томаса из рук. Его била крупная дрожь. Амина застыла в ужасе, вдруг осознав, какой отец большой и как легко он сможет сбить ее с ног. Он бросился к ней и прижал ее голову к своей груди так крепко, что сделал больно ушам, а Амина слышала только гулкое биение его сердца о ребра, напоминавшее звук волн, разбивающихся о причал. К ее ужасу, отец разрыдался. Он пытался что-то сказать ей, но она не разобрала.
– Что? Что ты сказал? – сдавленно повторяла она, оторвав лицо от его груди и сделав глоток воздуха.
– П-п-прости меня.
– Что?!
– Прости меня, Амина, – бормотал отец, отстранив ее от себя и крепко держа за плечи, по щекам его струились слезы. – Этого… этого не должно было произойти. Я должен был догадаться. Мне следовало быть здесь, я знаю.
– О чем ты? – испуганно спросила она. – Почему ты так говоришь?
– Ты имеешь право злиться на меня. Я не жду, что ты простишь меня прямо сейчас. Пра… правда, не жду.
Томас попытался взять себя в руки, но вместо этого снова захлебнулся рыданиями.
– И вовсе я на тебя не злюсь! – крикнула Амина и тоже расплакалась, оттолкнув отца. – Я просто хотела показать тебе фото, думала, что ты… думала, тебе будет приятно…
– Ты имеешь право ненавидеть меня, я понимаю, что это, наверное…
– Нет, подожди! Перестань! – Амина опустилась на колени, подняла фотографию и сунула ему под нос. – Вот, смотри! – сказала она, показывая на сари бабушки. – Вот ее тело! Вот ее голова! Видишь?!
Томас закрыл глаза, его лицо исказилось. Потом сделал глубокий вдох и выдох, от которого за версту несло перегаром, и произнес:
– Там ничего нет, Амина.
– Но ты даже не посмотрел!
– А зачем? Там ничего нет!
– Но мои одноклассники видели ее! Все видели, и даже моя учительница сказала…
Отец подошел к ней, заключил в крепкие объятия и больно сдавил ей гортань, прижав к своему плечу. Он снова стал просить у нее прощения отчаянным шепотом, словно в исповедальне у священника, да еще и принялся укачивать ее, как младенца.
– Они не возвращаются, детка, – прошептал он ей на ухо, – мне очень жаль, но они никогда не возвращаются!
– Перестань! – Она оттолкнула его, и он тут же отпустил ее.
На лице Томаса отразилось глубочайшее отчаяние. Амина вытерла рукавом слезы.
– Ами, пожалуйста…
– Господи, просто забудь, ладно? Забудь!
С этими словами она вылетела из кухни и с оглушительным грохотом взбежала по лестнице. Кому какое дело? Маму все равно из пушки не разбудишь, а папа накачался виски до состояния зомби. Вернувшись к себе в комнату, Амина смахнула с кровати книги и фотоальбом, который со стуком упал на пол и раскрылся. Она повернула настольную лампу, положила фотографию под нее и присмотрелась.
Да, она все еще там. Прямо там, на снимке. Зубы и глаза Аммачи были единственным белым пятном в том углу, но от них исходила такая радость, что фотография сияла, словно звезда. Что ж, ладно. Амина аккуратно взяла карточку за края и разорвала ровно пополам. Потом сложила половины вместе и разорвала еще раз, а потом еще, пока от снимка не остались крошечные обрывки на столе. Потом она смахнула клочки один за другим в мусорную корзину. Покончив с этим, Амина достала из корзины постер «Air Supply».
Неделю спустя она снова начала ходить в школу, и за ее спиной все постоянно перешептывались. Шепот преследовал ее на английском и биологии, она чувствовала его спиной и затылком, когда открывала свой шкафчик. Некоторые одноклассники пытались заговаривать с ней на первых порах, но их терпения хватило ненадолго, так как они явно полагали, что оказывают ей большую услугу. При ее приближении все молча расступались, а если Амина входила в класс раньше преподавателя, остальные тут же опускали голову и утыкались в тетрадки, делая вид, что погружены в домашнее задание. Те, у кого братья и сестры учились в одном классе с Акилом, обсуждали ее между собой с таким видом, будто знали куда больше других.
– Чего уставился? – заорала она как-то в пятницу на Хэнка Фрэнкена, который не сводил с нее глаз.
От неожиданности тот выронил ручку. Димпл тоже сердито посмотрела на него. А потом, сидя на безлюдном стадионе вместе с Аминой, она неловко заерзала на скамейке и сказала:
– Ты пойми, никто не хочет тебе ничего плохого. Просто они не знают, что сказать. По крайней мере, так объясняют…
– А почему ты с ними вообще про меня говоришь?
– Что?!
– Не смей ни с кем обсуждать мою семью, поняла?
– Да… Хорошо, конечно, – растерянно заморгала Димпл. – Послушай, да я же только отвечаю на всякие соболезнования или что-нибудь в этом роде, да и то…
– А тебя-то они чего жалеют? Ты нам даже не родственница! – выпалила Амина.
Она неожиданно для себя ощутила удовлетворение от того, что сделала Димпл больно. Полный обиды взгляд сестры показался Амине солнечным лучом, согревающим замерзшие пальцы. Амина слегка подалась вперед, и тут между ними словно щелкнул разряд. Она завороженно смотрела, как у Димпл задрожали губы, а потом предложила:
– Если тебе надо поплакать, то лучше сделать это в одиночестве!
Димпл вскочила и убежала прочь, а Амина с улыбкой глядела ей вслед. Димпл быстро пересекла парковку и уселась там на поребрике. Впервые со смерти Акила Амина ощутила настойчивую потребность поговорить с ним.
Через несколько дней в дверь позвонили. Сидевшая на крыше Амина выронила сигарету прямо на шнурки адидасов, которые тут же задымились.
– Черт! – зашипела она.
С курением у нее как-то не ладилось. Несмотря на ежевечерние упорные тренировки, не то что затягиваться, но даже правильно держать эти чертовы сигареты удавалось с трудом. Ну почему они вечно выпрыгивают у нее из пальцев? Что она делает не так?
Твою мать, Акил, ругнулась она про себя, влезая обратно через окно в его комнату. Новая привычка: теперь каждый раз перед тем, как подумать об Акиле, она мысленно произносила «твою мать». Твою мать, Акил, ты должен был научить меня курить, сворачивать, мать твою, самокрутки и забивать, мать твою, косяки! А теперь, твою мать, я вообще ничего не умею!
Амина спустилась в коридор, щелкнула выключателем и попыталась стереть запах дыма с ладоней. Санджи, конечно, и ухом бы не повела, но если это Радж, или Бала, или, не дай бог, Чако, то ей предстоит вежливый, но строгий разговор по душам. В ее семье так любили душеспасительные беседы, будто они были залогом того, что в этом мире до сих пор существуют правила, которых стоит придерживаться. В дверь позвонили еще раз.
– Иду-иду! – громко крикнула она, проходя мимо спальни родителей.
В глубине души Амина надеялась, что Камала выйдет из комнаты и проявит хоть какой-то интерес к незваному гостю. Но этого, разумеется, не произошло. Да к ним может заявиться хоть Чарльз Мэнсон со всей семейкой и арсеналом ножей, а Камала все равно будет лежать в постели и ждать, пока ее расчленят, подумала Амина и открыла дверь.
– Привет.
На пороге стоял не член семьи Мэнсон. И даже не Рамакришна или Курьян. Это была Пейдж Андерсон. Она сияла совершенно неуместной красотой и напоминала трепетную лань, неизвестно откуда появившуюся на краю тротуара. Амина молча смотрела на нее, не в силах произнести хоть какого-то мало-мальски приличного приветствия. Дело не в том, что они с Пейдж не встречались после несчастного случая, – нет, Амина видела ее в школе, всегда сидящую наедине с книгами. Просто та показалась ей неуместно реальной – волосы ниже плеч, строгое темно-синее платье, залитые румянцем щеки. Она была такой настоящей, напряженной, настойчивой и живой, что казалось, будто смотришь на обнаженное, бьющееся сердце.
