Отцовская скрипка в футляре (сборник) - Иван Сибирцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо еще, что в Таежногорске наша ПМК, а у меня туда командировка. А то ведь ваше приглашение для треста накладно.
— Вас, товарищ Постников, не пригласили, а вызвали. И не для решения производственных вопросов в Таежногорской ПМК, а в связи с начатым нами доследованием факта гибели Юрия Селянина. Поэтому заниматься служебными делами вам будет несподручно. Селянина помните, надеюсь?…
Постникову стало жарко, будто он непосильную тяжесть поднял, и что-то оборвалось у него внутри, даже сердце замерло. Все-таки Юрий Селянин! При жизни торчал на пути и после смерти не оставляет в покое… Сбудутся, наверное, пророчества Вари.
— Помню такого, конечно, — как только мог равнодушно ответил Постников. — Работали в одном коллективе. Но близкого знакомства между нами не было. Он — конторский работник, я — инженер.
Стуков чутко уловил смятение Постникова при упоминании о Юрии Селянине, уловил и напряженную его позу и разом потускневший голос и уже от души пожалел его: «Неужели Кузьма Яблоков окажется в своей версии проницательнее нас, профессионалов?…»
Но спросил спокойно, как обычно вел допрос:
— Стало быть, дружбы не было между вами? А вражды?
И снова от наметанного глаза Стукова не ускользнула тень тревоги на лице Постникова. И все же Игорь Петрович улыбнулся, сказал небрежно:
— Я уже говорил: мы находились на разных служебных полюсах. Он конторщик, бумажная душа. Я — производственник. Все время с автомашинами, с людьми, в рейсах, в ремонтах. Точек соприкосновения практически не было. А коли нет дружбы или хотя бы общения, откуда взяться вражде?
Постникову так понравилась собственная находчивость, что он и плечи подрасправил, и смотреть стал увереннее.
А вот Стукову очень не понравилась неискренность Игоря Петровича. Ну, допустим, дружбы между покойным Селяниным и Постниковым действительно не было, но ведь вражда-то была. Не придумал же Касаткин сцену ревности на гулянке у Жадовой. Ведь угрожал же Постников Селянину расправой.
Неискренность — не в пользу подозреваемого. Но это не противоречит закону. Доказать обоснованность подозрений — долг следователя. А подозреваемый, спасая себя, вправе не распахивать перед следователем свою душу. Но и следователю, если он знает дело, до поры необязательно высказывать свою осведомленность.
Поэтому Стуков задал вроде бы сторонний вопрос:
— А с кем все-таки дружил Юрий Селянин?
— Насколько помню, со всеми у него были неплохие отношения. А если говорить о дружбе… Пожалуй, ближе других ему был бульдозерист Николай Матвеев. Они навещали один другого и поклонялись Бахусу вместе, — Постников уже веселее усмехнулся. — Но… жизнь воистину полна парадоксов… Они же были и самыми непримиримыми врагами. Оба питали нежные чувства к Татьяне Солдатовой. Она сейчас работает в бухгалтерии ПМК. Естественно, ревновали один другого к своей избраннице. Перед гибелью Селянин крупно поссорился с Матвеевым в вечернем кафе. Да вы же, Василий Николаевич, были информированы об этом Федором Иннокентьевичем и другими свидетелями.
Стуков кивнул: подозреваемый и не подозревал, каким бумерангом может обернуться его ответ.
— Да. Я знаю. Но вот то, что вы, по вашим словам, человек, далекий от Селянина, а так осведомлены о его личной жизни, не кажется ли вам удивительным, а? Может быть, вы все-таки держали Юрия Селянина в поле зрения? Или кто-то информировал вас о нем?
Если этот инженер чист перед законом и перед памятью Юрия Селянина, он не скроет своей неприязни к нему, не станет умалчивать, что в подробности жизни Юрия посвящала Круглова, не скроет и ревности к Селянину, и даже того, что угрожал ему.
Так решил Стуков и сделал вид, что ответы его не интересуют совершенно. Однако же заметил, как во взгляде Постникова вновь проступила настороженность, хотя тон не утратил уверенности.
— Какие информаторы. Об этом же все в поселке знали. И про его любовь к Солдатовой, и про дружбу с Матвеевым. И про ссору их в вечернем кафе. Ссору видели многие. Сам Федор Иннокентьевич был свидетелем.
Постников стал нанизывать подробности происшествия, которого не видел и не мог видеть.
А Стукова словно бы обожгло: эти же подробности и теми же самыми словами приводил ему Федор Иннокентьевич Чумаков. Прямо-таки смаковал пьяную ссору Матвеева и Селянина. Эти подробности во многом определили тогда позицию Стукова. И другие свидетели тоже самое говорили, будто магнитофонную запись речей Чумакова прокручивали…
И вот снова те же слова и те же подробности. Чумакова эта информация, Чумакова! И ничья другая. Так кому же из них, Чумакову или Постникову, выгодно обвиноватить Матвеева, навести на него подозрение?
Стукова кинуло в жар. Он торопливо утер со лба испарину и уже не сомневался. Чумаков если и не суфлировал Постникову, то кое в чем наставлял перед отъездом в Шарапово. Стуков решил исподволь подвести Игоря Петровича к признанию этого.
— А вы от кого узнали о ссоре Селянина и Матвеева?
— Не помню уже. Весь поселок гудел об этом. Подробности последних дней умерших обычно известны всем.
— С кем еще был дружен погибший Селянин?
— Пожалуй, не вспомню. Два года все-таки. Компанию водил со многими, но вот чтобы дружить…
«Ясное дело, наставлял тебя Чумаков, — уже утвердился Стуков в своей правоте. — Эх, Федор Иннокентьевич! Загадочная вы все-таки натура. То красуетесь на первом плане, то норовите ускользнуть в тень. Но мы попробуем вас сейчас высветлить…»
— А разве с Федором Иннокентьевичем у погибшего Селянина не было дружбы?
Постников долго молчал, обдумывая наиболее удачный ответ. С одной стороны, нелепо отрицать очевидное. Была ведь дружба — влечение начальника ПМК к рядовому снабженцу, и весь поселок знал об этом. Но, с другой стороны, подтвердить этот факт Постников не имел права, потому что, благословляя на поездку в Шарапово, Федор Иннокентьевич ему сказал: «Ты вот что, Постников… Оно, конечно, вопросы этих казуистов предусмотреть трудно. Но мой тебе совет: про гулянку у Жадовой и про то, что ты пьяный вез Круглову домой, помолчи. И вообще про Круглову молчи. Не наводи их на Круглову. Она с твоей Варварой может тебе все порушить по своей бабьей дури и тебя самого подвести под монастырь. А еще просьба — не афишируй, пожалуйста, мои какие-то особые отношения к Селянину. Просто, мол, заботился о его воспитании, мечтал парня поставить на ноги…»
Все это помнил Постников, искренне верил, что все советы Федора Иннокентьевича ему на пользу. И удивлялся: как проницателен Чумаков. Но Игорь Петрович не знал, что незадолго до его появления в кабинете Стукова Денис Евгеньевич Щербаков попросил своего коллегу:
— Вы, Василий Николаевич, когда поведете с ним речь о дорожном происшествии, постарайтесь высветлить все, что касается Чумакова. Не знаю как вас, а меня он интересует все больше.
— Так все-таки была или нет дружба у Чумакова и Селянина? — напомнил вопрос Стуков.
Кажется, Стуков рассчитал все точно. Постников не удержался, вздрогнул при упоминании имени Чумакова. Заказано, видно, Постникову поминать имя высокого начальства. И все-таки, как ни растерян Игорь Петрович, а надо отдать ему должное, нашелся быстро:
— Ну, что вы, Василий Николаевич! Федор Иннокентьевич, можно сказать, деятель! В любой кабинет министерства вхож… и зеленый парень, почт неуч, рядовой экспедитор: «Достать то, приобрести это…» Чувствуете дистанцию? Какая между ними может быть дружба?
«Вот именно, — мысленно согласился Стуков. — Не зря этой дружбе все в поселке дивились, и сам я недоумевал. А тем не менее была эта дружба, была. Бабы чесали языки: чудит, мол, Чумаков. То любимчика своего, вусмерть пьяного, на персональной машине Чумакова домой доставят, то требование постройкома о наказании Селянина Чумаков отведет своей властной рукой. А когда погиб Юрий, так Федор Иннокентьевич речь на могиле произнес. Будто заслуженного ветерана труда оплакивал. И как же вы, Игорь Петрович, позабыли, а вот Касаткин помнит, как на вечеринке у Жадовой подымали тост за здоровье Чумакова, а ваша подружка Круглова — о ней вы молчите упорно — предложила выпить за его верного друга — Юрия Селянина. И вы, гражданин Постников, за это чуть не избили ее, а Селянина и вовсе грозились убить…»
— И все-таки согласитесь, Игорь Петрович, — сказал Стуков раздумчиво, — товарищ Чумаков оказывал Юрию Селянину знаки особого внимания. А как он убивался о Юрии, как стремился помочь мне в следствии своими советами…
— Разве это необъяснимо? — с облегчением улыбнулся Постников, — Федор Иннокентьевич — человек такси большой души. Ему каждый работник — как сын родной. А если говорить о расположении Федора Иннокентьевича к подчиненным, выходит, ко мне у него двойное расположение. Хотя я был совсем зелен, меня он забрал в трест, а о переводе Селянина не было речи.
