Человеческое, слишком человеческое (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич

«Не могла».

Вывод прост: Майя уже тогда имела дела с «Чистотой». Вроде так. Я вспомнил незнакомого хмыря с фотографии. Вспомнил собаку. И потер телефоном висок: с такой моей памятью она могла хоть с академии присягнуть «жечь каленым железом».

«Ни хера. Картины. Вот где подсказка».

Я встал и принялся изучать даты — Майя их ставила с обратной стороны, почему-то в нижнем уголке справа. Вновь усевшись в кресло, я вернулся к записям: по всему выходит, что ни одной картины с «кольцами Синигами» до «Карихито». Значит — все же найм?

Два запроса — один в прокурорскую базу данных, другой — в отдел кадров академии. Не удивлюсь, если второй даст больше результатов: у нас там принято пристально следить за выпускниками. Порой даже в обход законов о коммерческой тайне. В ожидании ответа я откинулся на спинку и сложил ладони перед лицом.

Майя любила целовать меня в шею. Почему-то — именно шею, ниже уха. Хуже всего приходилось в постели: засос после не сходил месяцами. А еще она часами рассуждала об электроживотных. Наверное, когда еще жили нормальные живые собачки и песики, так говорили о них. Майя знала наизусть все показатели симуляционных контуров. Майя теплела взглядом при виде новой модели или даже слыша обещание выпустить новую модель… Интересно, сохранила ли она свою симпатию после… После появления этих картин?

А еще вспомнилось, как разлетелся ее шлем.

«При моей скорости она даже не успела удивиться».

Я нехотя отнял ладони от лица и поднял вибрирующий телефон, который грозил свалиться с подлокотника.

Нет данных — это от прокуратуры. Что ж, значит, ничего незаконного Майя не делала. Я открыл результат запроса в академию и припух.

«Данные стерты».

Это уже кое-что. Это, мать вашу, ужас как «кое-что».

— Алло? Капитан?

— Да, Икари. Что по Ибуки?

— Угадали. Ее биография неполная.

В трубке немного помолчали.

— Я закрыла линию от прослушки. Диктуй.

«Вы умничка, капитан».

— Надо пробить период ее вольного найма. Кто-то стер эти данные из архивов в академии.

— А чего тебя туда… А, ну да. Записала. Ты еще на квартире Ибуки?

Я оглянулся на картины.

— Да.

— Хорошо. Жди.

Так-так. Посмотрим, куда ты меня выведешь, Майя. Я с удовольствием возьму за жопу твоих подельников и с не меньшим удовольствием выкручу все нужное. Но… Я не знаю, почему ты к ним пошла, не знаю, как так вышло, но я хочу, чтобы именно ты помогла мне.

«Сначала пристрелим — потом будем трогательно думать о пристреленной. Молодец, Син-тян».

Это, без вариантов, удобно: считать, что я убивал совсем другого человека: дескать, Майя Ибуки, которую я знал (или не знал, гм), — это одно. Майя Ибуки, которая пришла с пушками на собрание евастроителей — другое. Удобно? Удобно, совесть нигде не жмет, но… Но, видит небо, я не знаю, почему «Чистота» прилепила на лоб человечеству ярлык ненависти к Евам. Если верить старым байкам, боги, как правило, своих тварей любили. Даже у людей причины ненависти всегда личные. Это неприязнь может быть общественная: типа, не знаю, но порицаю. Ненависть же… Аска ненавидит их за то, что грань между нею и ими слишком тонка. Я люблю Рей за то же самое, кстати. Или нет. Не за то. Да и не важно — вообще не важно.

Так вот. Майя не испытывала к синтетикам ничего. Вообще.

Значит, она изменилась, где-то сломалась, и это «где-то» вывело ее на «Чистоту».

— Алло?

— Это я. Значит так. Наниматель — «Майкродевайсес Миттхал».

Я нахмурился: что еще за хрень? Пакистанцы?

— Не напрягайся. Это «липа», нет такой конторы.

— Круто, а прокуратура ушами прохлопала. Что, серьезные люди?

— Очень. Это «дочка» «Ньюронетикс».

Вот это уже по-настоящему круто, прямо доказательство бытия бога: все объясняет, ничего не доказывая. Или там наоборот было?

— Если ты еще слушаешь, то Ибуки работала на «Пацаеве».

Хм. Там не так уж и много мощностей папиной фирмы. «Хотя — что это я? Это официально их там не много, а, как показывает практика, если очень захотеть, можно и в центре Токио-3 Ев делать».

— Ясно. В «молоко».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Не совсем, Икари, — Кацураги, судя по звукам, сделала глубокую затяжку. — Все же Ибуки связана с «Ньюронетикс», я дам пинок парням из прокуратуры, пусть копают.

Да. Но меня не греет.

— Спасибо, капитан.

— Да ради бога, Икари. Не забудь подарок, — сказала Кацураги и повесила трубку.

А черт, еще и подарок. «Куплю что-нибудь пошлое», — решил я, вставая. Кондиционер подвывал, и в полной тишине это неплохо бередило нервы. Да и нечего мне тут больше делать.

Я шел к выходу, проникаясь всем этим — тем, что у меня никогда не было по-настоящему близкого человека, тем, что Майя изменилась, тем, что еще одна ниточка ушла в отцовское логово… И опять работа и личное в куче. Опять, опять, опять. В коридоре висели фотографии, и я притормозил: «О, а я и не обратил внимания».

В бытность моей девушкой она честно пыталась «соскочить» с рисования и недолго занималась фотографией. Куча обработанных фильтрами снимков электрособак захламляли жесткие диски, а парочку даже удалось продать рекламным агентствам. Я улыбнулся: моя любимая фотография висела рядом с дверью. Там просто приоткрытые двери лифта, сквозь дальнюю стену которого видно город. По прозрачной поверхности струится вечный дождь, огни призрачными пятнами ложатся на потеки, а слева — такое красное марево голографической панели. Фильтр еще какой-то там наложен строгий, не помню, как его…

Я осмотрелся, и вдруг обнаружил на одной из фотографий картину Майи, причем в явно незнакомом антураже, и даже вроде как не саму картину снимали. Хм, что это? Картина была из ранних, никаких тебе «колец», а вокруг вроде как кабинет — строгая мебель, все в темно-серых тонах, и ничего личного в кадре. Если бы не живая картина, я бы решил, наверное, что помещение отрендерили в трехмерном редакторе.

«Искусствовед хренов. Что же она снимала? И где это?»

Безобразно знакомый вариант серого намекал на «Ньюронетикс», но это, ясен день, паранойя. Слишком просто. На видном углу стола никаких бумаг. Вообще ничего нет. Серость, безликость, нейтральность, словно в никаком цвете линиями нарисовали комнату. И чем больше я смотрел сюда, тем больше проникался идеей, что это мрачный снимок. Майя таких не любила, а значит, он висит тут не просто так: это она напоминание себе оставила. Это заноза, пятно среди других фотографий, на которых был хотя бы намек на цвет, на яркость, оттенки…

Стоп.

Я всмотрелся в приоткрытую дверь кабинета и обнаружил за ней еще одну — в противоположной стене коридора. И вот на той двери была табличка — маленькая такая, скупая. Дрожащими пальцами я дернул на глаз пленку прицела. «Вот оно, сука, вот оно…» Непонятное чувство близкого приза щедро плеснуло в кровь каких-то своих растворов, и я не сразу смог рассмотреть увеличенное. Принтер был не супер — но зерно меленькое, а фотоаппарат у Майи был на зависть.

«Профессор Акаги Рицко. Директор базы».

Я оперся на стену и убрал прицел. Вот он — центр композиции снимка.

Вот он, тварь. И я готов сожрать патрон от P.D.K., если Акаги не возглавляла какую-то структуру «Ньюронетикс» на «Пацаеве». Я полез в карман и чуть не выронил телефон.

— Икари?

— Кэп, мне бы продлить дознавательские сертификаты.

— Хм. Что раскопал?

— Прослушку отключите. И запись разговора.

— Даже так? — голос Мисато-сан поплыл, потом в трубке что-то щелкнуло. — Говори.

— Майя работала на Акаги.

— Но должности в «Ньюронетикс» закрыты, как ты… А, ладно, потом. Сейчас получишь право допроса сотрудников уровня «хай-сек». Хватит?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Не знаю, — честно сказал я. — Создатель Ев могла и не такие подписки давать.

— Ну, прости-прости, все, что выше — только по решению суда.

Я пощипал кончик носа. Была у меня слабая надежда, что Акаги снова разговорится, и сертификаты понадобятся лишь для доступа к ней, но… Будет обидно, если я профессора допрошу, получу шиш, а пока буду ждать решения суда, — ее упрячут на какую-нибудь базу «До-хрена-далеко-3» в системе «Дубхе». Или шлепнут — превентивно и по совокупности заслуг.