Собрание Стихотворений - Сергей Соловьев

Разум отделяется от материи, становится ей трансцендентен. Возникает слово-понятие; возникает мир чистого познания: разум не животворит более природу, но обращается на самого себя, создавая область абстрактного мышления. Как последствие такого извращения разумной деятельности, становится возможно возникновение не-разумной материи. Разум искажается, отрешаясь от конкретного содержания; материя искажается, отрешаясь от подчинения абстрактным нормам. Это — момент грехопадения. Врата Эдема затворяются; и человек, и природа подпадают под иго проклятия.

Момент возникновения слова-представления, языка изобразительного, поэзии, есть тот момент, когда над зеленой пучиной водной, из рдяного сгустка морской пены — крови древнего хаоса — возникает роза — Анадиомена, и нетленный жемчуг росного семени нисходит в цветодевственный потир утробы Марииной.

Момент возникновения слова-понятия, языка абстрактного, науки, есть тот момент, когда мрак Тартара пленяет собиравшую весенние цветы Прозерпину и пречистая плоть Христова раздробляется на Голгофе. Ад осеняет вселенную своим скипетром. Наступают ночь, тоска и страх.

По всей земле кличет Прозерпину мать; со слезами смешано миро Магдалины.

В нашей современной жизни совершается непрерывное Распятие Красоты. Пречистое тело богини распинается гвоздями абстрактного мышления, механической культуры похоти и разврата. Опрокинуты алтари всесожжения, где столько веков жрецы прекрасного приносили искупительную жертву за грехи мира.

Но близится утро. Сладко дышат лилии Твоего кипарисного сада. Жены благовестницы текут ко святой горе Твоей Сиону. И Ты, улыбчивый, наклоняясь, шепчешь кручинной матери слова утешные: «Не рыдай: я восстану!»

II

Предлагаемая читателям книга содержит в себе произведения разнородные по форме, но связанные последовательностью раскрываемых в них символов. По всей книге проходит одна тема — пленение богини Аидом. Природа находится во власти магических сил (Алая Пантера, Чернодум). Этим силам противополагаются борцы добра, истины и красоты, герои, сражающиеся с чудовищами греха (Голубой Луч, Черный Камень, Золотой Меч). Начала пассивные, женственные становятся добровольными (Звездоглазка) или невольными (Жемчужная Головка, Апрельская Роза) жертвами магии. Изобразив символы в чистом виде, я преломляю их сквозь призму истории. Читатель, следящий за ходом моей мысли, легко узнает в теме Рима и язычества развитие темы Алой Пантеры и Чернодума; в теме христианских мучениц развитие темы Золотого Меча и Апрельской Розы. Наконец, в последнем произведении этой книги, которому я придаю значение большее, нежели всем предыдущим, изображается весенняя евхаристия

Эроса. Здесь я пытаюсь в любви, понимаемой как таинство, дать разрешение внутреннего трагизма всей книги.

В конце концов, мои основные мысли сводятся к следующему тезису: человеческой душе, подверженной магическим воздействиям злого начала, возможны три выхода: 1) сознательная жертвенность (Звездогпазка, девушка в «Веснянке»), 2) выделение себя из подверженной изменениям области эмпирического бытия в область вечного и неизменного сущего (Золотой Меч), 3) покорность безразличной среде материального бытия (Апрельская Роза). Четвертым выходом было бы сопричастие магическим силам, господство над миром через союз со злым началом. Но да идет мимо нас чаша Алой Пантеры и Чернодума.

Я не могу не сказать несколько слов об одном символе моей книги, неудавшемся в художественном отношении и более похожем на аллегорию, чем на символ. Я разумею Чернодума. Кроме общего значения, я придаю Чернодуму значение частное, поскольку Чернодум символизирует город в Верхарновском смысле, ville tentaculaire. Я прибавлю еще: город, как центр и выражение капиталистической культуры. Я пользуюсь случаем вкратце высказать, как я понимаю отношение поэтического служения к служению общественному.

Социалистические доктрины наших дней ведут борьбу с капитализмом. Но капитализм есть явление общего мирового зла. Поэт борется в мире сущего с тем же началом, с каким общественный деятель борется в мире явлений. Поэтому я решусь сказать, что поэт, поскольку он не изменяет своему назначению и не искажает смысла своей деятельности, ведет борьбу с капитализмом. И если уклонения от истинного религиозно-поэтического служения в некоторых частях нового искусства несут на себе ответственность за общественные бедствия нашего времени, то на искусстве же лежит задача, путем внутреннего очищения и возрастания, способствовать победе над капитализмом. Искусство — действенно в прямом значении этого слова; только действенность его скрыта от эмпирического наблюдения. Задача поэта в тяжелую годину народных бедствий — великая и трудная. Он должен помнить, что на его алтаре приносится постоянная жертва за его страну и народ и что Бог только тогда примет эту жертву, когда сердце его будет чисто и непорочно, когда слово его будет мощно и звучно. Долг поэта перед родиной и народом не в том, чтобы писать стихи на революционные темы, а в том, чтобы очищать родники вдохновений, ковать вечные и прекрасные формы переживаний. Уклонение от работы над формой есть уклонение от долга.

Капитализм не менее ненавистен для поэта, чем для социалиста. Я думаю — более. Итак, цели поэта и социалиста до известной степени совпадают. Но нельзя не упомянуть о том, что протест против капитализма у поэта и представителя социал-демократической доктрины вызван быть может сходными чувствами, но совершенно противоположными принципами. Если принципы социалистических доктрин обыкновенно сводимы к той или иной форме оптимизма и эвдемонизма, то началами истинного поэтического миросозерцания неизбежно являются: пессимизм и аскетизм. «Мир мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам».

Капитализм — химера нашего века. Это адское чудовище попирает всё святое и прекрасное. В его щупальцах хрустят кости наших братьев. Но золотой меч красоты жалит черного гада и наносит ему неисцелимые раны.

И среди фабричных труб, электрических конок, автомобилей, в этом визге и скрежете хаоса, зацветает нетленный сон Галилейского счастья. Вот они: кроткие старцы, стройные отроки, влекущие отягченный невод; сладкоголосые девы, с ланитами, рдеющими, как розы Сарона. Вы — чисты, потому что нищи; вы — праведны, потому что чисты; вы — угодны Христу, потому что праведны.

Наше счастье — с нами, и никто не отнимет его у нас. Сретим Его, как сретил Филипп из Вифсаиды Галилейской.

III

Для двух моих сказок я пользовался формой сказок Андерсена и Гофмана, применяя некоторые технические приемы, выработанные в наше время Валерием Брюсовым и Андреем Белым.

Поэмы вызывают вопрос о русском гексаметре, его возможности и типических особенностях. Гексаметры в поэме «Червонный потир» построены по образу гексаметров Жуковского, с их частыми enjambement и случайными заменами дактиля спондеем. Первая часть поэмы «Три девы» в метрическом отношении также не имеет иных источников, кроме Жуковского. Более удовлетворительна последняя часть «Трех дев», где отразилась метрика Гомера и Овидия.

Поэма «Червонный потир» написана мной в 1905 году. Готовя рукопись к печати, я поражен был вопиющими ошибками стиля и метра, и занялся исправлением особенно слабых стихов. Эта работа чрезмерно увлекла меня и, вместо исправления, я заново переделал отдельные места, применив к ним мои новые стихотворные приемы. Не знаю, выиграла ли от этого поэма, ибо при подновлении одних мест еще ярче выступила ветхость и негодность других. Быть может, я отложил бы печатание поэмы в отдаленное будущее, но появление в альманахах «Воздетые руки» первоначального, изобилующего грубыми метрическим ошибками (напр. пятистопные гексаметры (?!) текста), возбудило во мне желание поскорее обнародовать исправленный текст поэмы, во всяком случае свободный от формальных нарушений законов метрики. Краснея за целые страницы, я утешаю себя сознанием, что такие стихи, как:

Нежный! рано поблек, утомив вожделение нимфы,

окажутся любопытными для немногих любителей словесности, дружелюбно встретивших мои первые опыты.

На содержание поэмы «Три девы» несомненно оказала влияние идиллия Феокрита и его подражателей. Влиянием Феокрита объясняется сочетание высокого стиля с картинками бытового характера, легкими, почти игривыми, диалогами девушек. Соединение приемов буколических с сюжетом, заимствованным из Пролога, не должно удивлять читателя. Пролог возник в непосредственной связи с Византийским романом, а последний, через роман Александрийский, во многих чертах сходен с Александрийской идиллией.