Песнь крысолова - Соня Фрейм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Падаю на землю, и ее руки мгновенно сжимаются вокруг моего горла.
Щупальца. Тентакли. Они заполняют вторую реальность, но еще раньше они прошли через мое сознание.
Все, что началось в моей жизни, было с ее слова и согласия. Почему я не поняла, что Шимицу никогда меня не отпустит? Слишком далеко простерлась ее хватка.
– Ты понимаешь, что твое дело – просто черная работа во имя чего-то большего? Клиника получила из культа максимум. Он больше не нужен. Слишком опасно и затратно… Теперь в их руках сыворотка начала нового рождения. Новак искал двери для исполнения желания, а мы – ключи. Кто пришел к финишу первым? Никому не нужны его фокусы. Михи был последней жертвой. Больше не требуется. Значит, и тебе пора на покой. Господи, как же я дорожила тобой… Твоей болью, – вокруг становится темнее, и ее слова доносятся как из-под толщи воды. – Источником почти бесконечной силы, которую ты аккумулировала из ненависти. Но вот та съела тебя почти до дна, и теперь пора нам попрощаться…
Шимицу не может прекратить говорить. Это особенность человека, знающего истинные имена всего сущего.
Но вокруг меня по-прежнему мир, полный открытых глаз. Родика рисовала это. Кого не видно.
Подменыши, не сумевшие вырваться из ритуала.
«Вели играть…» – шипит откуда-то голос Новака.
Санда с петушиным пером в волосах стоит за спиной Шимицу и ждет приказа.
«Так сыграй…» – звучит на задворках слабеющего рассудка, и вдруг разносится мелодия.
Я не могу сложить ее в ноты, ибо таких нет в природе.
Не могу и описать словами, ибо это то, что вне меня.
Но крысолов заиграл, и дети выглянули из тайного укрытия. Они ловко взбираются по распростершимся щупальцам и окружают Шимицу. Маленькие ладони вцепляются в нее, хотя она пока не понимает, что они уже вокруг.
Дети Вальденбруха, отринутые, брошенные, никем не подмененные, жаждут справедливости. Они нанизываются на мелодию крысолова как на нить.
Медленно я сажусь, все еще ощущая пальцы Шимицу на моем горле.
Дети Вальденбруха тянут ее к земле. Она мечется в ярости, и ее глаза широко раскрыты. Теперь она их видит. Я утянула ее на другую сторону, и ей страшно от правды.
– Что… что это… как это произошло? – она отбивается от них, но я вижу, как слабеет тень гигантского спрута на стене. В какой-то момент она вскидывает веки и кричит мне: – Останови их! Ты же можешь!
Ее дикий крик захлебывается под их серыми ладонями. Она исчезает под ними полностью. Это помещение становится месивом копошащихся детских тел. Я стою над морем рук, чувствуя странную уверенность и незнакомое ощущение абсолютной власти.
Внезапно взор фокусируется на высокой фигуре в проходе, и я ловлю холодный взгляд любопытных глаз. С неподдельным интересом Новак наблюдает за тем, как Шимицу раздирают сотни мертвых подменышей, живущих на обратной стороне Вальденбруха. Вдруг мне кажется, что он ждал этого много лет.
Я упускаю момент, когда он уходит. Колыхание детских тел прекращается, и они отходят по углам, сливаясь с тьмой. В воздухе стоит непередаваемая атмосфера их насыщения. На останки Шимицу не стоит смотреть.
Санда-крысолов отводит от губ дудку и кланяется мне. Мы завершили то, что начали.
И стали единым целым.
Mysterium Iniquitatis[27]
Мариус
Колкий, морозный воздух ранил легкие. Мариус не знал, сколько прошло времени, но вопреки боли в грудной клетке не мог остановиться. Ему казалось, что он еще не оторвался. Лес не заканчивался. Хотя это должна быть всего лишь небольшая роща на территории больницы.
Реальность преломилась в тот момент, как они пролезли сквозь эту дыру, точно та была не под забором, а меж мирами. Или же это просто проклятое время суток…
Вокруг должен быть другой мир, и пересечь границы этого морока можно было, только выпрыгнув каким-то немыслимым образом из себя. В какой-то момент он решил просто закрыть глаза и бежать, не видя пути.
В ушах колыхалось собственное сбивчивое дыхание.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
«Хватит дурить меня, – разозленно подумал он. – Реальность может быть только одна…»
Но окружающий мир с ним не соглашался. Этому не было конца.
Подмогу тоже уже не вызвать. Впопыхах он уронил телефон, и по экрану расползлись радужные полосы.
Внезапно из тумана резко проступило очередное дерево – голый ветвистый дуб. Оказавшись рядом, Мариус потерял ощущение земли под ногами.
Он едва не ткнулся носом в чью-то развороченную брюшную полость. Ноги человека слабо подрагивали, сигнализируя, что тот еще жив. В немом ужасе Мариус поднял голову.
Это был Александр. Его руки терялись в тумане, но их что-то крепило к дереву. По запястьям сбегали тонкие темные струи. Он смотрел на него сверху, все еще живой, слезящимися глазами, которые о чем-то молили.
В этой чертовой мгле обитали только одни существа, способные на такое. И это тоже сделали дети. Мариус ощущал паралич. Они были здесь совсем одни, и тишина казалась чудовищной.
– Н-н-н-у, пожалуйста, – выдавил Полетаев. – Не оставляй.
Господи, как же он цеплялся за жизнь, даже с вывернутыми наружу кишками… Решившись на эту авантюру, Мариус обрек и Луку, и этого несчастного.
– Прости.
Он закрыл глаза и отступил. Сквозь нахлынувший туман послышался вой или плач. Но у Полетаева не было шансов. В глубине души хотелось выстрелить в его голову и прекратить эту пытку. Но он мог только уйти.
«Это ты тоже должен? А кому?»
Медленно Мариус побрел дальше, пребывая в вакууме. Вокруг него тянулось призрачное эхо колокольчиков – единственного звука в этом лабиринте безумия. Ладонь уперлась в одно из деревьев, чья кора обрела очертания недоброй гримасы.
«Чем черт не шутит…»
Эта вещь на красной ленте была из другого мира и повешена кем-то живым. Для живых.
Замерзшие пальцы онемело провели по ней, и колокольчик издал приглушенный перезвон. Ничего не произошло. Стоило ему развернуться, как он споткнулся обо что-то и упал в кучу сырой листвы и иголок.
Из груди вырвался вздох облегчения.
Перед ним возвышался ветхий амбар, а за ним вырисовывался угрюмый корпус клиники. Мариус перевернулся на спину, все еще тяжело дыша. Звезд над головой не было, в небе просто выключили свет.
Слух привлекли звуки приглушенной речи. С трудом он оторвался от земли и похромал вдоль стен амбара. Неподалеку от него на полене торчал живой
