Ринг за колючей проволокой - Георгий Свиридов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узники — делегаты блоков — встали. В напряженной тишине медленно тянутся минуты. Андрей стоит, склонив голову, и мысленно дает клятву быть таким же стойким и мужественным, каким был Тельман, так же высоко нести над землей красное знамя, обагренное кровью погибших коммунистов.
Неожиданно в тишине возникает грустная, но мужественная мелодия. Она звучит так тихо, что ее едва улавливает слух, и вместе с тем она кажется такой громкой, такой призывной, нарастающей, что от нее сильнее колотится сердце.
Андрей, сдерживая волнение, смотрит поверх голов в дальний угол, туда, откуда плывет мелодия. Там, в полутьме, стоят пятеро заключенных чехов из лагерного музыкального взвода, Они стоят бледные, плечом к плечу, и выводят на поблескивающих никелем немецких губных гармошках русский революционный траурный марш.
Участники митинга чуть слышно поют:
Вы жертвою пали в борьбе роковой.В любви беззаветной к народу…
Андрей присоединяет свой страстный шепот к бесконечно грустной и вместе с тем зовущей к борьбе песне.
…Вы отдали все, что могли, за него,За жизнь его, честь и свободу…
Глава тридцать вторая
О тайном митинге стало известно гестаповцам. Днем последовал приказ Шуберта.
— Канцелярия, слушай! Срочно сообщить, где работают заключенные Вилли Блайхерт, Григорий Екимов, Ярослав Либерцайт и Франц Лайтнер. Данные, содержащие полные характеристики, представить непосредственно коменданту. Живо, свиньи!
К вечеру на территорию лагеря вошла большая группа солдат и блокфюреров. После повального обыска они арестовали старосту дезинфекционного барака Вилли Блайхерта, рабочих этого блока Григория Екимова и Тимофея Сивина, а также Ганса Бургарда, Губерта Мюллера, Франца Лайтнера и других.
Ярослав Либерцайт, не надеясь на то, что сумеет вынести пытки, покончил жизнь самоубийством: он бросился на колючую проволоку…
* * *Сквозь сон Андрей почувствовал прикосновение чьих-то рук. Кто-то настойчиво тормошил его. Бурзенко с трудом открыл глаза. Это был Мищенко. Он шептал:
— Иди в уборную. Скорее.
В туалетной уже находилось человек пятнадцать. Многие были из других блоков. Все были встревожены. Их волнение передалось и Андрею. Об арестах он уже знал.
Пришел Николай Кюнг. Его сразу обступили подпольщики.
Он объявил приказ центра:
— Организация в опасности. Гестаповцы запустили в лагерь большую шпионскую группу. Необходимо срочно уничтожить все, что может в какой-то мере скомпрометировать организацию. Прием новых людей временно прекратить. Принять все меры к выявлению шпионов и уничтожить их. В первую очередь взять под контроль всех вновь прибывших в бараки, — закончил Кюнг. — Будьте осторожны и бдительны. Промах одного может стоить жизни многим.
После ухода Кюнга разошлись представители других бараков. Оставшимся староста сорок второго блока Альфред Бунцоль сказал:
— Друзья, обстоятельства требуют усиления конспирации. Отныне ко мне будете обращаться только в самых необходимых случаях, и то через Андрея Бурзенко.
Подпольщики по одному покинули туалетную. За окном глубокая ночь, Андрей попытался уснуть, но сна не было. Он чувствовал, что его сосед Мищенко тоже не спит.
— Алексей! — тихо позвал Бурзенко.
Мищенко зашевелился.
— Послушай, Андрей. Не могу решить, как быть. Натолкнулся я сегодня на однополчанина. И сейчас после приказа центра ломаю голову. Запутанная история!
— Выкладывай.
Иду я по зоне Малого лагеря и вдруг слышу меня кто-то окликает: «Алексей! Алексей! Мищенко!» Я сначала хотел оглянуться, но вовремя спохватился. Ведь товарищи по Малому лагерю никогда не звали меня по имени или фамилии. Значит, думаю, окликнул меня человек, не знающий обстановки в лагере. Кто он? Зачем я ему понадобился? Я добавил шагу и, не оглядываясь, свернул за угол барака. Слышу, за мной побежали. Я приготовился к схватке. И вот выбегает человек, которого я ожидал встретить везде, где угодно, но только не в Бухенвальде.
Мищенко немного помолчал.
— Это был летчик штурмовой авиации майор Таламанов. Мы с ним служили в одном полку. Он попал в плен раньше меня, и я с ним столкнулся в Ноймаркском концлагере. В Ноймарке он решил пойти служить к немцам в гражданскую авиацию, чтобы при первой возможности перелететь к своим.
— Как же он попал в Бухенвальд? — спросил Андрей.
— Говорит, представилась оказия, и он попытался совершить перелет. Его поймали и отправили сюда.
— А может, специально забросили?
— Не думаю, кажется, он не из таких. У Таламанова на Урале дом, семья, дети… Но что с ним стало! Какой у него вид! Он хнычет, просит поддержки и помощи. Концлагерь довел его до безумия. Глаза ошалелые, весь трясется. Противно и жалко.
Андрей задумался.
— А что о нем говорят?
— Я уже кое у кого справлялся. Таламанов целые дни на свалке копается, выискивает крошки съедобного, попрошайничает… Ухватился за меня, дрожит. Он знает, что в Ноймарке я был в подпольной организации, догадывается, что и здесь существует подполье. Просит ввести, познакомить с товарищами, обещает выполнять любые задания. Что с ним делать, не знаю.
— Не верю таким.
— Мы с ним из одного полка. Воевал он, был неплохим летчиком, — Мищенко размышлял вслух. — Немецкий самолет увести хотел! Значит, жизнью рисковал.
— Такие только выжить хотят, а не бороться.
— Как же быть с ним?
Бурзенко ответил не сразу. Жизнь в плену научила его быть осторожным. Он понимал товарища, но в таких делах лучше десять раз проверить, чем один раз доверить.
Андрей вытащил кусок хлеба, тот, что ему передали друзья из кухни, и протянул Мищенко:
— Вот, отнеси ему пайку. А знакомить не надо ни с кем.
Так они и порешили.
* * *Ни Андрей, ни Мищенко, ни другие рядовые подпольщики даже и не подозревали, какая смертельная опасность нависла над их организацией. В ту ночь, когда Андрей и Мищенко разговаривали о Таламанове, гестаповцы пытали активных подпольщиков: восемнадцатилетнего комсомольца Тимофея Савина и коммуниста Григория Екимова.
Нацисты догадывались, что в лагере существует тайная коммунистическая организация. Они подозревали, что двое русских с ней связаны, и стремились вырвать у них признания. Но те молчали.
Особенно большое подозрение у эсэсовцев вызывал Григорий Екимов. У него была гордая осанка и прямой колючий взгляд. Он молча переносил пытки и на все вопросы отвечал одно:
— Не знаю!