В движении вечном - Владимир Колковский

Именно, именно так ему тогда подумалось сразу в мысленном сопоставлении внешних достоинств обеих подружек из «парочки». К тому же любая представительница женского пола под сорок, вне зависимости от внешности и всевозможных прочих достоинств, представлялась ему тогда юнцу семнадцатилетнему не иначе как полной старухой.

Вследствие этих двух обстоятельств подобные мысли неизменно возникали и после, когда он слышал в очередной раз удивительные рассказы о «ловцах жемчуга». Вследствие этих же двух обстоятельств и слушал он эти рассказы всегда с большой недоверчивостью, но вот когда однажды Мишке Кошелкину рыжему свои сомнения высказал, то пройдоха известный, бывалый в ответ только коротенько хмыкнул, густой жесткой чуприной тряхнув:

— Ну так, в делишках таких и без водочки… А там после пятой-шестой, глядишь, и крючок василисой покажется!

Так или иначе, но на диво странными и непонятными казались тогда эти слухи мальчишке семнадцатилетнему, провинциалу вчерашнему. Но! — уж кому-кому, а как не ему самому было убедиться, и убедиться уже на собственных кошмарах в слухах совершенно другого рода.

А говорили еще вот о чем.

Говорили, опять же на полном серьезе факультетские всезнайки, что каждый год Круглова непременно избирала из числа своих новых студентов, причем исключительно мужского пола несколько особенных экземпляров. Избирала конкретно, словно жертв очередных на заклание, избирала с целью определенной и ясной. И впоследствии к цели этой стремилась всемерно, стремилась последовательно и безжалостно, с этой целью впоследствии жертву свою только давила и гваздала, давила и гваздала.

Вот отсюда напрямик и кошмары «самоличные», потому как роль именно вот такого особого «избранника» в свой первый студенческий год выпала именно главному герою романа.

И поделом.

Пришло время по полной ответить за старое.

Глава вторая Бывшее и бывшие

Вспоминая первую главу, можно весьма категорично сказать: лишь Лебединский Андрей, тот самый всезнайка-умница с залысинами в семнадцать годков да несколько девчонок, прирожденных зубрилок старательных выделялись основательно в тринадцатой группе из общей массы бывших школьных «рационалистов». Рационалистов в подходах к учебе подобно главному герою романа, также вполне успешных в школе и точно также преодолевших успешно заветный барьер. Да только недавнее поступление представляло собой нынче факт уже свершившийся, а школьное бывшее было теперь прежним и безвозвратным.

Настоящее представлялось иным совершенно.

Теперь в отличие от привычных школьных уроков ежедневный студенческий лекционный поток информации хлестал, захлестывал безудержно с лавинным неодолимым напором. Ежедневный лекционный поток информации захлестывал с головой, захлестывал до подлинного умопомрачения, и, чтобы удержаться на плаву хоть как-то в этих неудержимых, все нарастающих потоках информации, нужны были совершенно иные подходы.

Детские мечты… детские розовые мечты об великих открытиях, грезы высокие о «грандиозном», жажда собою подвинуть миры… где, где это было теперь?

Теперь и это казалось бывшим. Теперь и это казалось далеким, детским и розовым, что упорхнуло мгновенно и безвозвратно вслед за мечтой реализовавшейся, упорхнуло растаявшей радужной дымкой навсегда в небеса недоступные.

Грянуло время больших испытаний, испытаний непознанных, отодвинув на время поэтику высоких стремлений. Теперь на первый план вышла самая грубая проза, когда и впрямь не до материй тонких, когда на кону решающе значится лишь устоять на ногах, зацепиться и выжить в этой новой жизненной реальности, не захлебнуться вначале в разящих потоках на первой могучей волне.

Кем, кем он будет там, за заветным барьером среди толпы вундеркиндов, золотых медалистов и победителей всевозможных олимпиад?

Вопрос этот бередил неотступной тревогой еще совсем недавно в решающий выпускной год. Вопрос этот был очевиднейшим следствием прежнего завидного статуса в данной Свыше первичной жизненной миниячейке, статуса завидного, но! — но по меркам ячейки весьма скромной в земных сравнениях, подлинно «мини», ячейки затерянной в провинциальной, почти деревенской глуши.

И вот желанный скачок удался.

Скачок за черту поворотную, за тот самый заветный барьер. Скачок в жизненную ячейку иную, и эта нынешняя новая жизненная ячейка была даже с первого взгляда куда как приметней. А именно город-столица, престижнейший ВУЗ, где вместо обычного класса с обычным всеобщим стандартным набором предстояло соперничать в компании избранных, преодолевших жестокое тревожное сито внутреннего конкурса (еще бы, решиться: вузовский флагман республики!) и конкурса еще более серьезного вступительного. В этой новой ячейке прежнее «завидное» уже ничего не значило, прежнее здесь виделось самым обычным и заурядным.

Кем, кем он здесь будет теперь?

И вот ответ предстал.

Ответ предстал однозначно с полнейшей ясностью, ясностью обескура-живающей и до пустоты уничижительной. Куда! — куда там вундеркинды и победители, куда там медалисты золотые и серебряные плюс Лебединский Андрей да девчонки-зубрилки старательные… Равняться теперь приходилось на совершенно другую публику, равняться теперь приходилось лишь исключительно на таких же, как некогда сам, бывших школьных «рационалистов».

Вот Серега Гончар, например.

Тот самый, новый приятель из группы, с которым теперь они вместе частенько, сидя рядом на парочку, только «глазами по доске аудиторной оторопело ворочают». Явно, явно тот же случай… из «бывших». Из разговоров за жизнь это прямо следует, да и нынешний статус также прямо об этом свидетельствует, ведь нынче он также сачок и двоечник.

А внешне весьма приметный парнишка. Ростом повыше среднего, худощав и строен, симпотяга бледнолицый с усиками. И голос, голос у него редчайший, вот где, пожалуй, отметина главная. Чистый очень сам по себе голос, с тембром особым, приятнейшим. Даже в разговоре обычном тот час же отметишь, но ведь Серега еще и на гитаре неслабый мастак. Когда вечерком в компании новых приятелей выдаст на исполнение бардовскую, то даже и мелодий-припевов особых не требуется, одним голосом редким да интонацией, струн послушных перебором вдумчивым за душу тронет и ввысь… Внешность приметная, голос, гитара — и без дальнейших добавок завидный набор для девчонки любой — и Серега здесь парень не промах. В делишках амурных своего не упустит: девчонки, девчонки! — есть и здесь что поведать в компании… Что же касается физики, науки, призвания жизненного, то, как раз, приземленный сугубо в этом смысле человек натурой Серега Гончар, отнюдь не романтик, отнюдь не мечтатель.

Что ж тогда на физфак-то?

Знакомая песня в ответ. Песня понятная, чисто житейская. Отмазка от армии законная, верная, к тому же серьезный и звучный, и нужный диплом. Выпускник университета в республике славного! — что правда то правда, с этим дипломом в кармашке перспективы самые серьезные высвечиваются. Это и наука в первую очередь, это и преподавательство в ВУЗ-ах различных, это и инженерство на многочисленных НПО типа того же «Интегратора», это и в оборонке нужда, и еще, и еще. Спрос на выпускника-физика колоссален в эпоху развитого социализма, в эпоху революции научно-технической бурной, спрос этот превышает предложение даже, а, значит, и найдешь всегда, где пристроиться. И именно в этом видится суть самая главная, а то, что сама по себе физика, научная дисциплина конкретная вышла в итоге по выбору, так здесь больше дело случая. Может быть, просто кто-то из знакомых-друзей насоветовал в довесок весомый к соображениям конкурсным, может еще отыскались случайные доводы, а так вполне могла быть и химия, и электроника, и математика прикладная… И институт технологический мог быть вполне, и политех.

А Павлуша Сальников?

Этот парень вообще был в группе тринадцать как анекдот ходячий. С ним даже разговоры были о чем угодно, только не о физике и математике высшей. Но и о чем угодно разговоры были лишь по минимуму, по самой малости; говорить же всерьез и бесконечно он мог лишь об одном… И он говорил, говорил так, что хотелось слушать, хотелось внимать, внимать даже если ты ранее видел в его увлечении, а именно музыкальной классике, оперных ариях нечто очень далекое, маловразумительное, одним словом совершенно не твое.

Так бывает частенько, когда встретишь по жизни такого фаната. Словно частичка его увлеченности уходит к тебе, и с тех пор остается с тобой навсегда, и на это «далекое и не твое» ты уже смотришь совсем другими глазами. И ты узнаешь, например, что у солиста оперного, когда исполняет, столб могучий воздушный в груди, и что если дать иному басу микрофон эстрадный в руки, то стекла в оконных проемах непременно полопаются… И что арию эту вот так исполнить может только Юрий Мазурок, он и только он единственный во всем мире.