Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

– Другой бы отец чего путного для дочери попросил, – сказала Эльга чуть погодя. – Чтобы каждый год – платье цветное, а как родится сын – все доходы с города хорошего, Любеча, к примеру. И на каждого следующего ребенка – обручья золотые. А ты вон чего! – Она глубоко вздохнула. – А ведь это я могла бы ей дать: и платья, и узорочья. Чего просишь – дать не могу. Не вольна я в этом, брат мой любезный! Сам ведь знаешь, что княгиня должна делать. Неужели не помнишь, как Мальфрид божьи сорочки шила и капы наряжала, как летом ее водой обливали, если засуха, как первую полосу зажинала, как венки вили и в святилище несли… Я помню – мы с Утой ей помогали богам служить. Теперь я служу. А после меня – княгиня молодая будет служить. Если не будет – считай, вовсе ее нет. Не примут боги такую княгиню, и народ не примет, и детям ее никакой чести не будет. Хочешь судьбу всего потомства своего загубить?

– Потомства… – Олег вздохнул. – Жалею о потомстве своем… но думаю – душу загубить не страшнее ли?

– Есть долг перед родом. Тем, что дал тебе жизнь и честь. А в чем твой долг перед родом, ты понимаешь? Предки твои кровь проливали, а ты все это Христу в жертву хочешь отдать?

Олег молчал, но Эльга видела, что это молчание – согласие.

– Ты не волен в этом, – тихо, но твердо произнесла она, наклонившись к нему над столом. – Это не твое. Это завоевано другими, и не тебе раздавать.

В этот миг даже она – страшным образом разорвавшая связи с родом, о чем знали только она, Ута и Мистина, – ощущала, как глубоко во тьму прошлого уходит корень всякого живущего. Сколь великое множество прежде живших держит его на плечах и в какой малой мере человек сам владеет жизнью и судьбой, которые считает своими.

И ведь Олег тоже это понимал. Но он видел свет далеко наверху, небесный свет, дотянуться до которого не пускали те глубокие корни. И чтобы лететь, от этих корней нужно было оторваться. Стать самим по себе. Ничтожно малым. Один на один с Богом.

Древлянская невеста приехала, когда жатва уже шла на всех полях Киевщины. Ее привез сам отец, намереваясь пробыть здесь до свадьбы. По приезде Олег Предславич с дочерью отправился, как обычно, к своему свояку Острогляду, но назавтра Эльга послала за ними. А впервые увидев девушку, засмеялась от неожиданности.

Почему-то она ожидала, что дочь Олега будет похожа на всех женщин его семьи: Мальфрид и ее дочь Предславу, высоких, светловолосых и голубоглазых. И только увидев тонкую черноволосую девушку среднего роста, сообразила: да ведь Горяна похожа на свою мать Ярославу, наполовину болгарку. Черты ее смуглого лица были не так чтобы правильны, но находились в удивительном согласии между собой; непохожая на светловолосых полян и золотисто-рыжих высоколобых русов, Горяна на первый взгляд поражала, удивляла, но тем не менее казалась очень красивой. Дуги темных бровей, чуть более пушистых на внутреннем конце, безупречно повторяли очерк узковатых темных глаз. При спокойном выражении лица черты казались мягкими, но стоило ей улыбнуться, как все они приобретали вид искрящегося задора. Не повезло ей только с зубами: здоровые и белые, они росли неровно, однако тем, кто немного к ней привык, это тоже начинало нравиться. Удивляясь сама себе, Эльга обняла Горяну: в груди потеплело, она уже была готова полюбить эту девушку и радовалась, что ошиблась в своих ожиданиях.

Вместе с Олегом пришла и Предслава с трехлетней Ростишей – одной из своих младших чад. Ута и ее дочери уже сидели у Эльги, так что изба оказалась полна. Но даже среди множества нарядных женщин Горяна сразу бросалась в глаза, ее черная коса сильнее выделялась среди белых убрусов. Эльга приказала накрыть стол, подать перевары с разными ягодами и травами, пироги, свежие ягоды, сливки, мед, масло, теплый хлеб.

– Ну, расскажи, как ты живешь? – предложила она Горяне, пылая нетерпением поскорее узнать ту, что станет ей вместо дочери и в долгих отлучках Святослава будет коротать с ней вдвоем месяц за месяцем. – Что ты любишь, чему обучена?

– Шить, ткать, вышивать, – ответила Горяна.

Выговор ее напоминал материнский, но она говорила понятно. Держалась она скромно, но не так чтобы робко.

– Все ли у тебя готово из приданого? Если в чем нужда, чего не хватает, то мы поможем, еще время есть до свадьбы.

– Благодарю, княгиня, у меня всего довольно. Матушка все прислала, как вы с ней зимой уговорились.

– Хочешь, пойдем княжий двор посмотрим? – предложил Эльга.

При виде невесты сына в ней с необычайной остротой ожили воспоминания, как она сама, такой же юной девой, приехала в Киев, чтобы выйти замуж за Ингвара. И тот, как сейчас Святослав, оказался в отъезде… Эльга помнила свое нетерпение увидеть его, свое любопытство к новому дому – старый Свенельд тогда еще лишь достраивал двор для молодого князя. Эльга вспомнила все свои тогдашние чувства, опасения, надежды, свои мечты о женихе и первое разочарование из-за того, каким он оказался на самом деле. Бросила взгляд на Уту и увидела, что у сестры тоже слезы в глазах.

– Как повелишь, матушка, – согласилась Горяна. – А можно мне будет посмотреть церковь Святого Ильи?

– Церковь? – Эльгу немного смутило это странное в невесте желание, и она снова вспомнила тот зимний разговор с Олегом. – Отчего же нет? Теперь это твой город, ты в Киеве хозяйка… чего хочешь, то и посмотри.

Горяна благодарно улыбнулась ей.

– Да что там смотреть? – удивилась Предслава. – Изба как изба при складах купеческих, над Ручьем. И пройтись там негде – одни тыны да дворы гостиные, псы брешут да бродят всякие… побродяги.

– В Овруче у нас нет церкви, и я никогда богослужения не видела. В Велиграде матушка брала меня в храм Святой Маркиты, но я была совсем дитя…

– Где же тебе побывать привелось? – спросила Эльга, пытаясь перевести разговор на что-то более простое.

Ее покоробило и встревожило то, что юная девушка, невеста, приехавшая выходить замуж, первым делом спрашивает не о женихе, а о церкви!

– Я родилась в Гнезно, у моего деда Земомысла. Год или больше мы все прожили в Мораве, в Велиграде, там родился и умер мой братик, потом опять угры стали теснить нас, и отец отослал нас с матушкой к деду. А сам уехал на Русь. Мы с матушкой жили в Гнезно, потом отец позвал нас к себе в Деревлянь. Вот мы и поехали к нему.

Эльга уже в целом знала повесть о превратностях судьбы своего племянника Олега, но сочувственно кивала. Жена и дочь разделяли его вынужденные странствия, взлеты и падения. С самого рождения эта юная девушка была скиталицей, не знающей, где будет сегодня и завтра, ждет ее слава и честь или позор и новое изгнание. Родные боги едва ли много заботились о ней, оторванной от какой-либо земли и не знающей толком, где ее родина: в Польше, в Мораве, в Деревляни? Может быть, на Руси ей больше повезет и здесь она найдет свой настоящий дом. Ведь Горяна – внучка болгарских царей и ляшских князей, правнучка моравских Моймировичей и самого Вещего – имела право с почетом водвориться на киевском столе. С не меньшим правом, если рассудить, чем в свое время сама Эльга.

– Тяжело вам с матушкой пришлось, – вздохнула Ута, не понаслышке знакомая с превратностями жизни знатной жены. – Олегу-то что, он мужчина, а мужчинам судьба такая… женщин жалко.

– Господь хранил нас – то ввергал в опасность, то извлекал из пучины горя милосердной рукой, – со спокойной убежденностью ответила Горяна. – Но мы не роптали. Ибо сказано: к Царствию Божьему ведет узкий путь. Человек богатый и благополучный идет по жизни путем широким и торным, но к Богу тот не приводит. Царь Небесный, посылая невзгоды, сужает путь человеческий и тем отворяет ворота к спасению.

Эльга, уже не улыбаясь, устремила на Олега многозначительный взгляд. Тот развел руками: дескать, я не виноват!

– Кто же научил тебя этому? – Эльга пристально взглянула на Горяну.

– У моей матушки есть священник, отец Косма Житина. Он рассказывал, как при благочестивом князе Ростиславе занялась в Мораве заря новой жизни и рассеялся мрак. Пришли святые братья, епископ Мефодий и брат его Кирилл, и принесли с собою веру в единого Бога. И в темных глубинах дремучих лесов зазвучало пение, побеждающее тьму: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!»

Горяна оживилась, заговорила свободно, будто передавала чудесное сказание, и вдохновение в ее голосе увлекало за собой.

– Мефодий, Кирилл, друзья и ученики их вспахали сохой святого слова сердца морован, посеяли семена Христовой веры и стремления к добрым делам. Всюду Мефодий проповедовал, учил людей, как спасти душу, и толковал слова и смысл божественных книг. И призывал: «Приидите, поклонимся Цареви Нашему Богу». В радости, что слышат о величии Господа, со всех сторон собирались мороване и внимали словам Мефодия: «Окропляю вас святой водой, и очиститесь вы от мерзости идольской и от грехов ваших, и единый Бог смилостивится над вами». Нравились морованам эти речи, и охотно они крестились, и каялись, и молились в сердечном волнении, и пели, как их научили: «Господи, помилуй нас!» И где бы ни останавливался с проповедью Мефодий, всюду он прославлял Бога, закладывал церкви во имя святого Климента, ибо мощи святого даровал ему Господь. И прорезал свет нового учения мрак идольских рощ.