История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие - Светлана Кузьмина

Иванов стал знаковой фигурой поэзии русского зарубежья первой волны. Он был выбран председателем общества «Зеленая лампа», организованного Д. Мережковским и З. Гиппиус, состоял членом парижского Союза русских писателей и журналистов, участвовал в литературном объединении «Круг» (1935–1939).

В коротких, афористически точных стихотворениях поэт воплощал мироощущение русских эмигрантов, чья душа и сердце принадлежали России, где они родились, получили образование, впервые познали любовь и творчество, России, чей язык был аналогом их духа, но телом и жизнью они были вне пределов родины и не могли и не хотели воспевать тот режим, который, по их мнению, попрал все святое и был античеловечен. В противовес «Хорошо» В. Маяковскому Иванов писал:

Хорошо, что нет Царя.Хорошо, что нет России.Хорошо, что Бога нет.Только желтая заря,Только звезды ледяные,Только миллионы лет.Хорошо – что никого,Хорошо, что ничего,Так черно и так мертво,Что мертвее быть не можетИ чернее не бывать.Что никто нам не поможетИ не надо помогать.

Основная тема поэзии Иванова – собственно культура и искусство. Поэт искусно вплетает в свои стихотворения легко узнаваемые цитаты и перифразы, которые часто образуют самостоятельный узор на основном поэтическом рисунке автора. Так, в посвящении В. Маркову, знатоку русской поэзии и особенно футуризма, автору книги о русском авангарде, Иванов пишет, обыгрывая строки И. Северянина, включая перифразы из А. Пушкина, М. Лермонтова и Овидия:

В упряжке скифской трепетные лани —Мелодия, элегия, эвлега…Скрипящая в трансцендентальном плане,Немазанная катится телега.На Грузию ложится мгла ночная.В Афинах полночь. В Пягигорске грозы.

…И лучше умереть, не вспоминая,Как хороши, как свежи были розы,

Обладая поразительным слухом на музыкальную основу стихотворения, Георгий Иванов создает из стиховой музыки собственную «матрицу», воплощающую и Россию, и Серебряный век, узнаваемую как музыкальная тема русского романса и лейтмотив поэзии А. Блока.

Это звон бубенцов издалека,Это тройки широкий разбег,Это черная музыка БлокаНа сияющий падает снег.

…За пределами жизни и мира,В пропастях ледяного эфираВсе равно не расстанусь с тобой!

И Россия, как белая лира,Над засыпанной снегом судьбой.

Человек в поэтическом мире Иванова обречен на одиночество и смерть, от которой ничего не спасает, ни Бог, ни любовь, ни Муза. Эмиграция предстает в кошмарном образе загробного бала (ассоциации с «Плясками смерти» А. Блока и «Бобком» Ф. Достоевского). Эпиграф к стихотворению Г. Адамовича «Имя тебе непонятное дали… / Ты забытье. / Или – точнее – цианистый калий / Имя твое»:

Как вы когда-то разборчивы были,О, дорогие мои.Водки не пили, ее не любили,Предпочитали Нюи.

Стал нашим хлебом – цианистый калий,Нашей водой – сулема.Что ж? Притерпелись и попривыкали,Не посходили с ума.

Даже, напротив, – в бессмысленно —злобномМире – противимся злу:Ласково кружимся в вальсе загробномНа эмигрантском балу.

Однако поэт утверждает достоинство страдающей личности, его Слова. В «Посмертном дневнике» традиционное соединено с трагической самоиронией, стоицизмом перед последней жизненной чертой. По мнению Р. Гуля, Иванов был единственным в русской поэзии экзистенциалистом, уходящим корнями в «гранит императорского Петербурга». Возвращаясь в воспоминаниях на родину, Г. Иванов мыслит ее и как родину духа, родину поэтов – друзей. В метатекст его поэзии входит мысль Пушкина, высказанная им стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», о собственном бессмертии в памяти потомков, «доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Иванов берет строки О. Мандельштама «В Петербурге мы сойдемся снова / Словно солнце мы похоронили в нем», чтобы подчеркнуть святость и вечность вневременного братства поэтов.

Четверть века прошло за границейИ надеяться стало смешным.Лучезарное небо над НиццейНавсегда стало небом родным.

Тишина благодатного юга,Шорох волн, золотое вино…

Но поет петербургская вьюгаВ занесенное светом окно,Что пророчество мертвого другаОбязательно сбыться должно.

По собственному признанию, ему свойственно «двойное зренье» (из стихотворения «Теперь, когда я сгнил и черви обглодали…»), которое различает одновременно высокое, трагическое и низкое, комическое в одном и том же явлении. Иногда этот талант проницательного зрения вызывал негодование современников.

Художников развязная мазня,Поэтов выспренная болтовня.

Гляжу на это рабское старанье,Испытывая жалость и тоску

Насколько лучше – блеянье баранье,Мычанье, кваканье, кукареку.

Конечно, как и все эмигранты, Иванов искал ответы на проклятые вопросы о судьбе и грехах России. Иногда в почти афористичнойи скупой форме он намекал на возможный ответ.

Несколько поэтов. Достоевский.Несколько царей. Орел двуглавый.И – державная дорога – Невский…Что нам делать с этой бывшей Славой?Бывшей, павшей, обманувшей, сгнившей…

…Широка на Соловки дорога,Где народ, свободе изменивший,Ищет, в муках, Родину и Бога.

Иванов многим виделся внерелигиозным художником, в то время как его вера была глубока и ненарочита, она слилась с чувством родины и самой жизни. Он никогда не допускал последнего отчаяния, зная, что это смертный грех.

За столько лет такого маяньяПо городам чужой землиЕсть от чего прийти в отчаянье,И мы в отчаянье пришли.

– В отчаянье, в приют последний,Как будто мы пришли зимой.С вечерни в церковке соседней,По снегу русскому, домой.

Мастерство Иванова и его поэтика впитали достижения Серебряного века и по-своему завершили их. Его синтаксис не разнообразен, но за счет музыки и смысловых обертонов поэзия Иванова достигает совершенства, или того, что М. Кузмин называл кларизмом. В «Дневнике» и «Посмертном дневнике» с обнаженным трагизмом выражено самосознание человека XX в., ищущего Истину на путях человечества, ее потерявшего. Приблизительность раздражала и унижала музу Иванова:

По улицам рассеянно мы бродим,На женщин смотрим и в кафе сидим.Но настоящих слов мы не находим,А приблизительных мы больше не хотим.

Поиском настоящего логосного слова стала поэзия Иванова, вобравшая как неклассические традиции Серебряного века, так и традиции М. Лермонтова (к имени и творчеству которого поэт относился с неизменным пиететом), и продолжившая их в условиях русской диаспоры. Квинтэссенцию собственных ощущений в эмигрантском быту, драматизм отвергнутого существования и никому не нужного творчества поэт выразил лаконично, в свойственной ему иронично-афористической манере:

Как обидно – чудным даром,Божьим даром обладать,Зная, что растратишь даромЗолотую благодать.

И не только зря растратишь,Жемчуг свиньям раздаря,Но еще к нему приплатишь,Жизнь, погубленную зря.

Поэт воплотил с необыкновенной ясностью неизбывное чувство утраты родины и надежду на оправдание непоправимой жизненной беды:

Остановиться на мгновенье,Взглянуть на Сену и дома,Испытывая вдохновенье,Почти сводящее с ума.

Оно никак не воплотится,Но через годы и века,Такой же луч зазолотитсяСквозь гаснущие облака.

Сливая счастье и страданьеВ неясной прелести земной…И это будет оправданьеВсего погубленного мной.

Его воспоминания «Петербургские зимы» (1928) вызвали споры из-за субъективного отражения русской культуры начала века. Ивановым написаны романы «Третий Рим» (1930) и «Распад атома» (1938), «Китайские тени». Литературная критика Иванова включает статьи о В. Сирине (Набокове), И. Бунине, Вл. Ходасевиче, Б. Поплавском, Г. Адамовиче, М. Алданове.

Похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев де Буа близ Парижа.

Иванов Г. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1994.

Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. Китайские тени. М., 1989.

Богомолов Н. Талант двойного зренья // Вопросы литературы. 1989. № 2. С. 116–142.

Вейдле В. Георгий Иванов // Континент, 1977. № 11.

Одоевцева И. На берегах Сены. М., 1989.

Яновский В. Поля Елисейские. СПб., 1993.

Владислав Ходасевич

Творчество Владислава Фелициановича Ходасевича (1886, Москва – 1939, Бийянкур, близ Парижа), поэта, литературного критика, переводчика, публициста, мемуариста, не относится ни к символизму, ни к акмеизму, но по поэтике и строгости отношения к слову оно может быть соотнесено с принципами акмеизма. Наиболее значительным из напечатанных в России является сборник «Путем зерна» (1920), в котором звучит нота надежды на возрождение России после ее гибели в эпоху революции. Эти надежды были внутренним основанием для общественной работы. В 1918 г. Ходасевич был одним из организаторов московской Книжной лавки писателей, куда входили также М. Осоргин и М. Алданов. В 1920-е гг. преподавал в студии Пролеткульта, был членом Петроградского союза поэтов. Первые сборники стихотворений «Молодость» (1908), «Счастливый домик» (1914) обратили на себя внимание Н. Гумилева.