Какое надувательство! - Джонатан Коу

Томас кивнул и энергично куснул сдобу.

— Вот, к примеру, безработица, — продолжал Генри. — Когда ты в последний раз видел в газете какой-нибудь заголовок о безработице? Да на нее всем давно наплевать.

— Я знаю — все это очень успокаивает, старина, — сказал Томас, — но я просто хочу какой-нибудь гарантии…

— Разумеется, хочешь. Как не хотеть. — Генри нахмурился и сосредоточился на том, что в данный момент занимало его мысли: дело Фарзада Базофта, британского журналиста, недавно арестованного в Багдаде по обвинению в шпионаже [101]. — Я разделяю твою озабоченность. Вам с Марком хочется защитить свои инвестиции — это я способен понять.

— Дело не только в Марке. У нас масса других клиентов помимо «Авангарда», и все они довольно мило обслуживают Саддама и его список покупок. Если честно, мы все увязли по самое горло.

— Можешь не напоминать.

— Да, но посмотри: мне ситуация кажется довольно щекотливой. Этот человек — британский подданный. Естественно, на того нового парнишку в Мининдел — Мэйджора или как его там? — придется немного надавить, чтобы журналиста освободили.

Генри воздел брови в притворном невинном изумлении:

— И как же он этого добьется?

— Санкциями, разумеется.

— В самом деле, — расхохотался Генри. — Поразительно, если ты полагаешь, что подобное придет нам в голову. Мы сбагриваем Ираку избытков на семьсот миллионов долларов. Между нами, через месяц-другой из тех же источников поступит еще четыреста-пятьсот. И если ты думаешь, что мы согласимся этим рисковать…

Он не закончил, но концовка фразе и не требовалась.

— Да, но что с Марком и его маленькой… отраслью торговли?

На сей раз смешок Генри был покороче и поинтимнее.

— Скажем так: разве можно налагать санкции на то, что мы вообще не продаем, а?

Томас улыбнулся:

— Да, тут ты, пожалуй, прав.

— Я знаю, что Мэйджор занимается этим не очень долго, и нас всех немного волнует, понимает ли он, во что, к чертовой матери, ввязался. Но можешь мне поверить — он хороший мальчик. Послушный. — Генри отхлебнул чаю. — А кроме того, вероятно, он скоро опять пойдет в гору.

— Как — уже?

— Похоже на то. Судя по всему, Маргарет и Найджел намереваются поссориться окончательно. Мы подозреваем, что из Номера 11 жилец скоро съедет.

Томас тщательно сложил эту информацию в дальний уголок мозга, чтобы вернуться к ней позже. Последствия этого факта окажутся значительными, изучать и рассматривать их следовало без спешки.

— Думаешь, его повесят? — неожиданно спросил он.

Генри пожал плечами:

— Ну, канцлером он, следует признать, был паршивым, но виселица, наверное, — слишком сурово.

— Нет-нет, не Лоусона. Я про этого писаку, Базофта.

— А, этого? Полагаю, да. Вот как, наверное, бывает, если тебе недостает мозгов и ты попадаешься, когда что-то разнюхиваешь вокруг оружейных заводов Саддама.

— Неприятности.

— Точно. — Генри на мгновение уставился в пустоту. — Должен признаться: есть тут парочка любопытных, кого не мешало бы вздернуть на Лудгейт-Хилл [102], если уж на то пошло.

— За их длинные носы.

— Вот именно. — Он нахмурился — отчасти из злобы, отчасти пытаясь что-то припомнить. — А интересно, что стало с тем нечесаным писателем, которого на нас тогда натравила чокнутая Тэбс?

— С этим-то? Помню, он меня просто вывел из себя. О чем вообще Тэбс думала… — Томас покачал головой. — Хотя что с нее взять — несчастная безмозглая старая дура…

— Ты же с ним разговаривал, правда?

— Пригласил в кабинет. Накормил обедом. По полной программе. А взамен — куча наглых вопросов.

— Например?

— У него, похоже, был пунктик насчет «Вестлэнда», — ответил Томас. — Хотел выяснить, почему «Стюардз» так рьяно поддерживали американскую заявку, хотя на столе лежала европейская.

— Он что — предполагал, будто ты подлизываешься к Маргарет в надежде на титул?

— Боюсь, еще хитрее. Хотя, раз ты сам об этом заговорил, я, кажется, припоминаю — что-то подобное в самом деле обещали…

Генри неловко поерзал в кресле.

— Я не забыл, Томас, честное слово. Мы увидимся с нею завтра, и я опять подниму этот вопрос.

— В любом случае, у него возникла абсурдная теория: мол, «Сикорски» отхватил эту огромную сделку по оружию с саудовцами, а мы хотим забраться к ним в постельку, только чтобы оттяпать кусок пирога.

— Абсурдно.

— Возмутительно.

— И что ты на это сказал?

— Отправил его восвояси, — ответил Томас, — несколькими тщательно подобранными словами, некогда адресованными мне, — то был поистине незабываемый разговор с покойным великим Сидом Джеймсом, которого нам всем сейчас так не хватает.

— Ну?

— Я сказал — цитирую по памяти: «Сделай нам всем одолжение, хохотунчик, отвали и никогда больше не возвращайся».

И комната отозвалась эхом, когда Томас попытался изобразить прокуренный неподражаемый хохот великого комического актера.

Случилось это в конце весны 1961 года. Томас приехал на студию «Твикенхэм» в обед и сразу прошел в ресторан, где за угловым столиком опознал три смутно знакомых лица. Одним человеком был Деннис Прайс, до сих пор лучше всего известный по главной роли в «Добрых сердцах и венцах», вышедших двенадцатью годами ранее; другим — вся иссохшая, но по-прежнему чудная Эсма Кэннон [103], неодолимо напоминавшая Томасу его собственную полоумную тетушку Табиту, все еще крепко запертую в надежной психушке на краю йоркширских пустошей; а третьим — Сид Джеймс, звезда ныне снимавшегося фильма — комического вольного ремейка старой картины с Борисом Карлоффом «Упырь», только теперь он должен был называться «Какое надувательство!».

Томас взял себе на поднос рагу из солонины и пудинг с вареньем и подошел к их столику.

— Не против, если я присоединюсь к вам? — спросил он.

— Это свободная страна, приятель, — безразлично ответил Сид Джеймс.

Томаса представили актерам несколько недель назад, но они, похоже, не узнали его, и прежде оживленная беседа с его появлением увяла.

— Мы уже встречались, я полагаю, — произнес он, положив в рот первый кусок.

Сид хрюкнул. Деннис Прайс отозвался:

— Разумеется. — И добавил: — Вы в данный момент работаете?

— Ну, э-э… да, — удивленно ответил Томас.

— В чем?

— Ну, я не знаю, как это на самом деле определить. Наверное, в акциях и ценных бумагах.

— «Акции и ценные бумаги», а? — сказал Сид. — Это для меня новость. Боултинги, наверное, заваривают? Разоблачение всех тайн Сити: Иэн Кармайкл в роли невинного юного банковского клерка, Терри-Томас [104] — его коварный босс. Неплохо звучит. Выглядеть должно достаточно курьезно.

— Не совсем. Мне кажется, у нас с вами легкое недопо…

— Постойте-постойте, я же помню, что где-то вас видел. — Сид уже несколько секунд в него всматривался. — Разве не вы играли викария в «Растяжке в обе стороны»?

— Нет, глупенький, то был Уолтер Хадд, — вмешался Деннис, не успел Томас отречься от этой роли. — Но ведь это вы играли полицейского в «Стоматологе в своем кресле»? [105]

— Нет-нет-нет, — произнесла Эсма. — Там играл Стюарт Сондерс. Милашка Стюарт. Но разве не вас я видела в «Следи за кормой»?

— Прекрати — там я играл, — ответил Сид. — Думаешь, я забуду? Нет, я все понял: «Следи за той лошадью». Вы были одним из шпионов.

— Или в «Гостинице хлопот»?

— Или «Жизнь как цирк»?

— Или в «Школе негодяев»? [106]

— Мне жаль вас разочаровывать, — Томас предупредительно поднял руку, — но все вы промахнулись. Боюсь, что я не лицедей. Когда я сказал, что занимаюсь акциями и ценными бумагами, я имел их в виду буквально. Я работаю в Сити. Я банкир.

— О.

Повисло более длительное молчание, которое наконец нарушила Эсма:

— Как это пленительно.

— Но что же, в таком случае, — спросил Деннис, — прибило вас к чужим берегам? Если позволите полюбопытствовать.

— Банк, который я представляю, вложил большие средства в эти студии. Иногда меня сюда посылают, чтобы я посмотрел, как все движется. Вот я и подумал, что, если это не покажется слишком навязчивым, я понаблюдаю сегодня за какими-нибудь съемками.

Деннис и Сид переглянулись.

— М-да… Как мне ни жаль, — отважился Сид, — но боюсь, что вы тут сами себе яму вырыли, приятель. Площадка сегодня закрыта.

— Площадка закрыта?

— Только Кен, Ширл и техники. Снимают то, что вы бы назвали довольно интимной сценой.

Томас внутренне улыбнулся: его информация оказалась верна.

— Ну, я надеюсь, никто не будет возражать — это же всего несколько минут…

Но в этот раз, похоже, ему действительно не повезло. Когда несколько минут спустя он прибыл на съемочную площадку, выяснилось, что в сцене, которая должна была сниматься, Кеннет Коннор вламывается в спальню Ширли Итон как раз, когда она собирается раздеться. Зрители, как более чем ясно дал понять помощник режиссера, крайне нежелательны.