Десятка - Захар Прилепин

Ну а потом уже все и случилось. Дня через три-четыре. Точно сказать не могу.

Выхожу как-то утром и чувствую, пахнет не так. Как будто гниловатое, но такое… Будто куриные окорочка протухли. Самое точное… Как-то у нас свет по району отрубился на двое суток. И продавцы все думали, вот-вот дадут, с товаром не знали что делать, и окорочка затухли у них. И вот такой же запах примерно…

Ну, я потерпел — мало ли, — а потом к Александре стукнул: «У тебя, что ли, гниет?». Она холодильник открыла — нет, нормально. Еще подождали, и к этим, квартирантам, стучимся — не открывают. Через полчаса снова — не отрывают.

Решили с Александрой, что съехали. Елена-то жаловалась, что платить нечем за комнату, вот, думаем, и уехала. До нового срока неделя где-то осталась… Съехала и забыла что-нибудь, вот оно и запахло.

На другой день совсем уже невозможно стало. В прихожей, прямо, выворачивает… И пришлось мне одеваться, к Наде идти…

Изматерился я весь — холодина, и пелёхаешь с какой-то стати… Очень я был недоволен. Сразу там и Наде все высказал: «Пустила, а они там такую вонищу развели!..» Ну и еще что-то в таком настрое, и что жаловаться буду.

Надя прибежала, открыла дверь. Мы сунулись…

Подтверждаю — все так и было, как в сообщениях передавали: порядок, опрятность. На кровати дети лежат, как спят, а Елена вот так в полуприсядке у батареи. Надя даже ее окликнула. А потом видим — шнур у нее от затылка к трубе.

Я, конечно, к себе сразу же. Дверь закрючил, и в кресло. Хотел телевизор включить, но побоялся. Сижу, слушаю суету там… Долго время тянулось. Потом, кажется, скорая, или кто там, потом — мужские голоса такие… Ну, милиция.

Дождался, что ко мне забарабанили. Открыл, что ж делать…

Следователь явно все на то поддавливал, не убийство ли. Хотя, знаешь, заметно было, что не по себе ему. Пот вытирал все, руки дрожали, голос… А я про Елену с детьми старался не думать… То есть, что вот так случилось страшно. Я за себя боялся. Сам посуди — квартира общая, и я один мужик, да к тому же не трезвенник. Могли запросто на меня повалить.

Ну и вот следователь про мотивы убийства несколько раз упоминал. Вроде как спрашивает, а вроде так с угрозой. С подковыкой такие вопросы… Да кому они нужны, убивать их? В том-то и дело, что никому не нужны. Никому не нужны были. Вот и убили себя…

Записал, в общем, следователь мои показания, потом отпечатки пальцев сняли. Дождался на старость лет… Оттирать эту краску потом замучился.

Но больше меня не трогали. Зато журналисты на другой день полезли. Эти, из газет, еще ладно — сказал «ничего не знаю», дверь захлопнул, и все. А вот которые с камерами. Я им артист, что ли, чтобы меня снимать? Деньги плати тогда… Оператор еще и дверь ногой подопрет. Хамло.

Ты вот правильно — без напора, с угощением. По-человечески. А эти…

И моду ведь взяли в подъезде не только свои репортажи делать, а еще и у начальников интервью брать… Я как-то из-за этого полчаса домой попасть не мог.

Возвращаюсь с рынка, сумка тяжелая, а на площадке — съемка. Тетка — такой мешок с арбузами — говорит в микрофон, который ей журналистка под рот подставила:

«…Если матери трудно, она может заключить договор с приютом и отдать ребенка на воспитание государству. Обычно такой договор заключается на год. За это время мать или же отец берутся устраивать свою жизнь. Если наладить дела не получилось, то договор можно продлить. При этом, хочу особо отметить, место прописки родителей и детей значения не имеет. Отдать ребенка в приют может даже не имеющий гражданства эрэф».

И еще долго-долго про права матери и ребенка, про программу помощи неполным и малоимущим семьям, пенсионерам; про органы соцзащиты, про то, что Елена нигде в городе на учете не стояла… Я сердился, конечно, что домой войти не дают, но в то же время много полезного услышал. Надо бы, как потеплеет, посетить эту соцзащиту — может, что получу. Продуктовый набор или деньги единовременно. Хотя справки надо разные собирать, а это морока, конечно… Посмотрим…

Главное — меня не трогают. Следствие, вроде, еще не закончено, но версия самоубийства сделалась основной… То есть так было дело, как я слышал, да и вполне представить могу:

Сидели они без еды, совсем отчаялись, — холодильник был пустым и даже отключенным, — и мать решила сначала детей убить, а потом себя. Детей задушила, а те и не сопротивлялись. А потом — сама. На столе, говорят, записка была, что не может больше так жить, очень тяжело, когда помочь некому, просила у людей прощения и еще просила, чтоб не вскрывали ее и детей. Рядом с запиской лежали две квитанции из ломбарда — на сережки и колечко, что-то там рублей на триста в общей сложности… Да, нательный крестик еще лежал… Верующей, видать, до какого-то момента была…

Уже больше месяца прошло с того случая. Комната Надежды до сих пор пустует. Крутят ее, Надежду, что пустила квартирантов в обход агентства, а у тех вдобавок и с документами не все в порядке; стращают, что отберут комнату. Вполне могут: им только ведь палец покажи — всю руку отцапнут. Совсем запугали, затаскали старуху. Жалко ее, конечно, а с другой стороны — сама виновата. Надо соображать, кого в жильцы берешь.

«Жить, жить…»

Еще не так давно в районе станции метро «Новокузнецкая» была целая россыпь дешевых кафе и пельменных, в которых можно было выпить и закусить от души, не боясь, что этим нанесешь непоправимый урон своему и своей семьи материальному положению. Теперь же от того изобилия осталась лишь рюмочная «Второе дыхание», которую вообще-то стоило бы закрыть первой.

Тесный, душный подвальчик с несколькими липкими, «стоячими» столиками, такая же липкая стойка бара, железные пивные бочонки у стен, скудное меню: суховатые бутерброды, пельмени с искусственным мясом, креветки, почему-то всегда подкисшие… Впрочем, в рюмочных и не должна быть изысканная закуска. Рюмочные существуют, чтобы забежать в них, хлопнуть скорее сто граммов и бежать дальше по жизни, но на самом деле большинство посетителей спускаются сюда надолго, маются за высокими столиками часами, а то и днями, морщась, пьют гадкую водку и заедают ее такой же гадкой закуской…

Прошедшей весной почему-то именно «Второе дыхание» стало тем местом, где я проводил свои дни. Чаще всего с приятелем Володей. У обоих нас не клеилась семейная жизнь (вроде бы есть жены и дети, но на самом деле они нечто отдельное, почти враждебное), на работе еще осенью, из-за этого мирового кризиса, возникла неопределенность (вроде бы числишься и даже зарплату получаешь, хотя и пониженную раза в три, но зато туда можно вообще не ходить, и начальство даже радо, что не ходишь)… Как-то все совсем мрачно было прошлой весной, и мы с Володей встречались на «Новокузнецкой» с утра, в начале рабочего дня, и спускались во «Второе дыхание».

Тем для разговоров особых не возникало; были мы с Володей знакомы лет двадцать, вместе учились в институте, работали в одной сфере, часто пересекались, то похваляясь успехами, то жалуясь на трудности. И вот теперь, не очень уже молодыми (под сорок), оказались на грани пропасти — попадем под сокращение, и что тогда? Куда? Таких, как мы, востребованных все девяностые и почти все нулевые, было навалом, все мы были при деле и вдруг стали лишними. Оставалось гадать, на время лишние или… Нет, профессия, конечно, стала такой на время, а вот мы конкретно, тридцативосьмилетние, уставшие, не очень уже креативные Роман и Владимир?..

— В сети вчера вечером прочитал, — грустно-иронично делился Володя. — Из Питера целая группа рекламщиков типа нас подалась в фермеры. Прикинь, им какой-то бизнесмен дал безвозмездно гектары, которые не использовал. Мол, стройтесь, засевайте, свиней разводите…

Я зевнул, но не сонно, а нервно:

— И что?

— Да ничто. Начали строиться. Планы у них.

— Я лучше в дворники соглашусь, чем крестьянином…

— Кто тебя возьмет в дворники? Это таджикская мафия, или какая там… Сторожа — ментовская. Это раньше можно было в дворники и сторожа, а теперь — хрен-то там. — Владимир приподнял пластиковый стаканчик с водкой, покрутил и поставил обратно на стол. — Теперь и в грузчики не устроишься. Нету нам места…

— Тогда повешусь. Мне давно все надоело.

Владимир пристально посмотрел на меня; отозвался не как обычно с иронией, а серьезно:

— Лучше не вешаться, а отравиться. Ноотропил знаешь? Говорят, шесть таблеток — и все. Даже не успеешь помучиться. Паралич сердца.

— М-да, — покивал я, — травануться неплохо… Хотя сейчас модно под поезда бросаться. На днях в Германии какой-то бывший миллиардер под поезд бросился. В Штатах тоже масса случаев.

— Не знаю, — Володя поморщился. — Под поезд, это как-то… Наверно, лень просто было готовиться, а людям потом эти куски… Я бы лучше отравился все-таки… Что ж, давай пропустим по капле…