Бунт в «Зеленой Речке» - Тим Уиллокс

— Но это же сто футов!

— Почти, — подтвердил Эбботт.

Если прежде Клейн мучился клаустрофобией, то теперешнее ощущение он и назвать не мог.

— Здесь очень круто, да еще эта дрянь на дне… Нам никогда не пролезть.

— Придется. Тоннель, где мы стоим, заканчивается у главной стены.

Эбботт указал пальцем во мрак. Клейн направил туда луч фонаря: где-то вдалеке виднелись толстые стальные прутья, замурованные в гранит. Вода протекала между ними. Выбора не оставалось — либо назад, к браткам, либо вверх по новому тоннелю.

Плеск воды под ногами преследователей становился все громче. Эбботт достал из-за пояса молоток каменщика и заостренной стороной несколькими взмахами вспорол мешок с цементом посередине. Взяв мешок в руки, он разорвал его на две примерно одинаковые половинки. Затем затолкал половинки по одной в тоннель, продвинув их вверх примерно на метр. Тронув Клейна за плечо, он склонился к его лицу.

Если не считать подружек, ничьи глаза настолько не приближались к глазам Клейна. Неизменная непроницаемость, наводившая доктора на размышления о ширине и глубине воображения Эбботта, обычно соседствовала с пустотой и невыразительностью. Но сейчас, в свете фонаря, в глазах гиганта светился невероятной силы ум, неизмеримая внутренняя мощь, не знающая страха и сомнений, попирающая грани добра и зла. Дрожь охватила все тело Клейна. Он хотел сглотнуть, но во рту внезапно пересохло.

Эбботт стал Словом.

И Клейн смотрел в глаза Бога.

Дорелигиозное божество, правитель огромной вселенной, включающей в себя клетки и молекулы, инстинкты и импульсы мозга этого человека и его громоздкого тела, закрыл пропасть, разделявшую человека и Бога. И Эбботт стал Словом.

— Слушай меня, — сказало Слово. — Ты поползешь по этому тоннелю. Цементный порошок будешь использовать, чтобы было легче удерживаться. Ты проползешь по этому тоннелю. Затем ты сделаешь то, ради чего пришел сюда. А я сделаю то, ради чего сюда пришел я. Ты меня слышишь?

Клейн не мог говорить, потому просто кивнул. Эбботт отпустил его и повернулся к Галиндесу. Тот заглянул в отверстие.

— Я поменьше, — сказал он, — поэтому полезу первым.

Звуки сзади становились все громче; в темноте замерцал первый луч фонаря. Галиндес вскарабкался в устье тоннеля, толкнул впереди себя половинку цементного мешка и пополз вслед за ней. Клейн повернулся к Эбботту, внезапно ощутив, что его сердце сжимается, как в тисках.

— Но это значит, ты не выберешься… — сказал он.

— Их много, а я один. Но Река принадлежит мне.

— Мне будет тебя не хватать, черт возьми, — признался Клейн.

— Клейн… — сказал Эбботт.

Впервые Генри не назвал Рея „доктор“.

— Ни один человек не любил меня так, как ты, — продолжил гигант.

Клейн хотел бы отвести взгляд, но пронзительные глаза Эбботта удерживали его.

— Ни у одного человека никогда не было лучшего друга. Ты пришел ко мне, когда мне было плохо, и остался со мной. Ты вылечил меня.

Пальцы Эбботта стиснули руку Клейна. Доктор не мог говорить. Он тоже сжал руку гиганта, не желая отпускать его.

— Помни об этом всегда, — попросил Эбботт.

У Клейна перехватило горло.

— Всегда, — повторил он.

Эбботт улыбнулся: это Клейн тоже видел впервые. Никогда раньше на этом каменном лице не мелькало и тени улыбки. Сердце доктора, казалось, готово было разорваться. Эбботт кивнул, будто понимая чувства Клейна.

— А теперь ступай, — приказал великан.

Из тоннеля донеслись торжествующие вопли, и на лице Эбботта заплясал луч фонаря. Послышался короткий негромкий свист, завершившийся тупым стуком, и веки Генри дрогнули: опустив глаза, Клейн увидел подрагивающую рукоятку заточки, торчавшей из-под левого плеча Эбботта. Эбботт взглянул туда же и, выдернув „перо“ из раны, бросил его в воду. Затем, вытащив из-за пояса кувалду, он вышел на середину тоннеля. Остановившись, он на мгновение обернулся, и Клейн в последний раз заглянул в глаза Бога. Эбботт кивнул доктору, и тот, кивнув в ответ, заткнул за пояс фонарь и полез в устье тоннеля.

Преодолевая первый метр норы, Клейн почему-то задавался вопросом: стань он когда-нибудь Богом, смог бы он воспроизвести раскатывающийся эхом гулкий голос Эбботта?.. Тоннель под его ногами взорвался неразборчивыми криками и шумом. Братки по крови пришли вернуть свой должок. Клейн с трудом удержался, чтобы не съехать вниз, уговаривая себя ползти дальше, в больницу, к Девлин, к Лягушатнику…

Гранитные стены вокруг доктора дрогнули от громового рыка:

— ОДИН!

Это слово сопровождалось звуком падения и криком боли. Клейн невольно поежился и, толкая перед собой разорванный мешок с цементом, пополз дальше. Галиндес оставил за собой полосу зернистой грязи, рассыпая цементный порошок по покрытым полужидкой дрянью кирпичам. Рей завозился, пытаясь найти наиболее удобный способ передвижения. Наклон тоннеля был слишком крут, а сам доктор — слишком тяжел для того, чтобы обходиться с помощью собственных ладоней и коленей. Он весил на добрых двадцать кило больше Галиндеса, и тот теперь опережал доктора метров на пятнадцать. Длинный фонарь давил на пах и ребра Рея. Клейн, извиваясь, перевернулся на спину и, упираясь подошвами, хотел было двинуться вверх на собственной заднице, но подошвы скользнули, и он остался на месте. Глянув в тоннель поверх своих ступней, доктор обнаружил, что продвинулся едва ли на два метра, и обматерил каменщиков, которые слишком старательно выполнили свою работу.

— ДВА! — взревел Эбботт.

По ушам Клейна резанул очередной вопль. Эта цементная дрянь совершенно не помогала. Клейн немного задрал ноги и, упершись подошвами кроссовок и ладонями повыше, там, где стены были свободны от липкой слизи, выпрямил ноги.

На этот раз удалось продвинуться сантиметров на пятнадцать. Еще раз: еще пятнадцать сантиметров. Он отталкивался и скользил, отталкивался и скользил…

— ТРИ!

Проклятая мешковина расцарапала шею Клейна: он приподнял зад и, продвинувшись дальше, пропустил мешок пониже спины. После очередного толчка тот оказался под бедрами. Клейн вспомнил, что скалолазы для вящего сцепления рук пользуются тальком и, зачерпнув из мешка, насыпал горку цемента себе на живот, не забыв потереть им руки, счищая грязь и пот. Снизу донеслись возбужденные крики и звуки ударов, за которыми последовал тяжелый всплеск и ликующие вопли.

Клейн понял, что Эбботт побежден.

Перед его мысленным взором предстали братки, вдесятером окружившие Генри и вонзающие в него заточенные отвертки и ножи. Где-то пониже раздалось негромкое царапанье и пыхтение; звуки битвы стали глуше.

Кто-то влез в тоннель вслед за Клейном.

Первым желанием доктора было приспустить штаны и нагадить прямо в рожу преследователю, тем более что подобными действиями он уже не гнушался. Он уперся в кирпичную кладку ногами и равномерно распределил свой вес, высвободил одну руку и вынул из-за пояса фонарь, но тут неожиданно для него самого себя закричал от резкой боли в лодыжке. В луче фонаря он увидел скривившееся от резкого света молодое черное лицо. В руке у парня была заточка, которой он и тыкал в ногу Клейна. Первой же мыслью доктора было выхватить револьвер и разнести паршивцу всю харю, но с фонарем в одной руке он не мог освободить вторую. Парень снова поднял заточку; Клейн отдернул ногу, его пятка наткнулась на мешок с цементом. Не раздумывая, Рей толкнул мешок фонарем, целясь в преследователя; тот широко открыл глаза, всматриваясь в темноту, и тогда Клейн, что было сил топнул по мешку ногой. Тот отлетел и лопнул, выпустив тучу цементной пыли, вмиг залепившую негру глаза, ноздри и рот. Лицо скрылось из виду, а цементное облачко поплыло в сторону Клейна, который тоже закашлялся. Его преследователь в панике заметался, давясь цементом. Внезапно он со сдавленным криком резко скользнул вниз, царапая ногами кирпичи. Зев тоннеля очистился; браток цеплялся руками за его край, его светлое от пыли лицо исказилось от ужаса. Над его головой занеслась и опустилась кувалда, направляемая огромной окровавленной ручищей:

— ЧЕТЫРЕ!

Парень так и остался лежать, свесившись наружу через край трубы. Спустя несколько секунд его запорошенное белой пылью лицо прочертили тонкие алые струйки, текущие из раздробленного черепа.

Клейн, не выключая фонаря, засунул его за пояс штанов. Пробивавшийся сквозь жидковатую ткань лучик действовал на него успокаивающе. Доктор возобновил свое продвижение по трубе. Звуки битвы становились все глуше и глуше; Рей постепенно вошел в ритм, и техника его продвижения становилась все совершеннее. С каждым толчком он выигрывал у трубы примерно двадцать два-двадцать три сантиметра — девять дюймов. В памяти всплыла поэма Роберта Бернса „Девять дюймов устроят леди“. Даже в этом вонючем тоннеле невозможно было удержаться от улыбки. Девлин будет счастлива и от меньшего… Особенно принимая во внимание трудности, которые приходится преодолевать, чтобы донести до нее это меньшее. Чтобы отвлечься, Клейн принялся подсчитывать, сколько раз девять дюймов поместится в тридцати метрах. Так, тридцать метров — это примерно девяносто футов. Девяносто умножить на девять, а потом еще девяносто умножить на оставшиеся три дюйма, получится тридцать раз по девять — в общем, сто двадцать толчков ногами. От нечего делать Клейн экстраполировал свои подсчеты применительно к той самой леди Робби Бернса. Сто двадцать полнокровных фрикций; если округлить до ста тридцати, то леди достанется девяносто футов, или тридцать метров члена. Клейн хохотнул, слыша в собственном голосе истерические нотки. Ничего, все же лучше, чем страдать от вызванной страхом клаустрофобии. Доктор продолжал ползти вверх. Ага, подумал он, наверное, именно так чувствует себя сперматозоид, плывя по фаллопиевой трубе. А тут еще этот паршивец Галиндес вырвался вперед. И если продолжать аналогию, то тюрьма соответственно была влагалищем и маткой. Значит, кому-то пришлось здорово потрахаться, чтобы запихать его, Клейна, сюда. В памяти всплыл образ его бывшей возлюбленной, ныне покойной, и остроумная метафора мгновенно потеряла всю свою привлекательность.