Утро в раю (очерки нашей жизни) - Александр Фитц

Чуть раньше, 25 октября, главный начальник Одесского военного округа генерал от инфантерии М. И. Эбелов, прославившийся не ратными подвигами, а тем, что первым потребовал «полного очищения от немцев Петрограда и Москвы», приказал «высылать немцев русского подданства за встречи с иностранными подданными, за издание газет, книг и объявлений на немецком языке и разговор на немецком». Огромными тиражами издавались брошюры и книги с названиями «Немецкие зверства», «Немецкие шпионы», «Немецкий натиск на Россию», «Немецкое зло», «Немецкое засилье» и тому подобными, в которых наряду с немцами германскими обязательно присутствовали и свои, российские. Причём среди авторов этих сочинений были Василий Розанов, молодой Алексей Толстой и даже Владимир Маяковский [152].

Уже цитируемый историк Юрий Веремеев воскликнул по этому поводу: «Удивительно, как немцы во фронтовых русских частях не взбунтовались после таких фактов?!» А ведь я привёл лишь малую толику тех порой сколь жестоких, столь и бессмысленных акций, обрушенных на российских немцев в начале минувшего века. Правда, справедливости ради нужно сказать, что многие видные интеллектуалы того времени, в частности Максим Горький и Владимир Короленко, резко осудили антинемецкую истерию, начавшуюся в стране.

8 ноября 1916 года Владимир Галактионович публикует в газете «Русские ведомости» статью «О капитане Кю-нене». Вот небольшая цитата из неё: «Вся беда его в том, что он — русский подданный, служивший верой и правдой матушке-Волге, — всё-таки считается человеком „немецкого происхождения“, и кому-то это показалось обидным. Не германский подданный даже, а просто русский немец, потомственный подданный Русского государства, отдавший свою жизнь честной работе на великой русской реке. И теперь его, быть может, с семьёй ссадили с неё и посадили с базарными торговками продавать арбузы.

Таким вот образом матушка-Волга проявляет ныне свой патриотизм. Долой немцев!.. И не того немца, который рвётся через наши боевые линии у Двинска или стучится в южные двери через Румынию. А нашего русского капитана Кю-нена… То есть человека, ни в чём не повинного и имевшего законное право на защиту всей своей жизни.

Да, конечно, это — проявление бессердечия и несправедливости. Подумайте, читатель, сколько теперь таких Кю-ненов по лицу широкой Руси, сколько их терпит крушение без вины и даже с большими заслугами перед Отечеством, сколько слёз и обиды, и, главное, слёз невинных, обиды незаслуженной терпят эти тысячи людей лишь за то, что их предки были немцы в то время, когда мы с немцами дружили. Благодушной России после того, как схлынет мутная волна, может стать жалко и стыдно».

И в этом, то есть в неоднозначности отношения людей к творимому злу, я также склонен усматривать некую схожесть положения армян в Османской империи и немцев — в Российской, хотя, конечно, первым было во сто крат тяжелее. Ведь их планировали уничтожить полностью, ну а немцев всего лишь ограбить и превратить в некое подобие крепостных.

Справедливости ради следует отметить, что в военное время западные демократии в отношении к своим гражданам не титульной национальности тоже не были белыми и пушистыми. Так, в 1914 году всех немцев, живших в Великобритании, депортировали и заключили в концентрационные лагеря. После подписания Версальского мира их выпустили, а в 1939-40 годах снова депортировали. В 1942 году 120 тысяч японцев «самой демократической страны мира» США, из которых 62 % имели американское гражданство, заключили в концлагеря, причём многих из них «содержали в нечеловеческих условиях»[153].

В 1914–1916 годах специальными директивами и распоряжениями немцам в России строжайше было запрещено проведение любых собраний и богослужений на родном языке. Их лишили права заниматься предпринимательской деятельностью, отобрали земельные наделы и едва не всех объявили «предателями» и «потенциальными преступниками». Приведу лишь один пример, о котором упоминает заведующий отделом Российского государственного военноисторического архива кандидат исторических наук Сергей Нелипович:

«19 июня 1915 г. главком армиями Юго-Западного фронта Н. И. Иванов приказал начальнику Киевского военного округа взять в немецких колониях заложников (в пропорции 1 заложник на каждые 1000 человек населения). Заложников, которых было приказано до конца войны заключить в тюрьму, предписывалось брать из числа учителей и пасторов. Генерал Иванов также распорядился реквизировать у колонистов все продукты, за исключением продовольствия, до нового урожая, а в колониях поселить беженцев. В случае отказа немцами-колонистами сдать хлеб, фураж или принять беженцев, заложники обрекались на смертную казнь. Это — редчайший в истории пример, когда государство брало в заложники своих же подданных»[154].

Тот факт, что сыновья «этих подданных», впрочем, как и других российских немцев, сражались в рядах российской армии, «смягчающим обстоятельством» не считался. Более того, гонения распространились и на войска. В ноябре 1914 года был отстранён от должности и подвергнут допросам специальной комиссии генерал от кавалерии Пётр Карлович фон Ренненкампф, командовавший 1-й армией. 31 декабря та же участь (кроме следствия) постигла победителя турок у Сарыкамыша, генерала от инфантерии Георгия Эдуардовича Берхмана, командира 1-го Кавказского корпуса. Позже, 16 июля 1916 года, начальник штаба верховного главнокомандующего, генерал от инфантерии М. В. Алексеев так объяснил причину ареста боевого военачальника, проведшего, как позже будет написано в энциклопедиях, «самую успешную операцию армейского уровня русских войск в Первой мировой войне»: «Требовали от генерала Берхмана „полной победы“, подготавливая в его лице виновника поражения». Проще говоря, тогдашний наместник на Кавказе и командующий русской армией И. И. Воронцов-Дашков решил подготовить себе оправдание на случай поражения под Сарыкамышем и тем самым скрыть собственные грубейшие просчёты по расположению войск вдоль границы. 20 декабря 1914 г. он, как говорится, авансом отправил паническую телеграмму начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу от инфантерии Н. Н. Янушкевичу: «Разгром войск генерала Берхмана, которого я подкрепил в командном отношении, послав в его распоряжение генерала Юденича, равносильно потере всего Закавказья. Вас удивляет, почему, несмотря на все ошибки генерала Берхмана, я его не сменил. Некем его заменить»[155].

И в тот же самый день по радио Воронцов-Дашков сообщил Берхману: «Радуюсь одержанным успехам, но вы должны одержать полную победу, от которой зависит целостность Кавказа»[156] (!).

Г. Э. Берхман и руководимый им 1-й армейский корпус одержали полную победу, после чего он был отстранён от командования, а 7 мая 1915 года ставкой начато расследование его «неудовлетворительной деятельности».

Проходило оно в обстановке нового всплеска антигерманских настроений и шпиономании, однако сослуживцы — и офицеры и солдаты, слишком высоко отзывались о своём Георгии Эдуардовиче, и в результате 18 мая 1915 года генерала Берхмана за Сарыкамышскую битву. наградили орденом Св. Александра Невского с мечами. Но вот о восстановлении в действующей армии не могло быть и речи. Этому яростно противился И. И. Воронцов-Дашков. И всё же справедливость восторжествовала — 21 июля 1916 года после ряда комплексных проверок сути дела он был не только возвращён в действующую армию, но и за прежние заслуги на Кавказском фронте вместе с генералом Николаем Николаевичем Юденичем, сменившим Воронцова-Дашкова на посту командующего Кавказской армией, награждён орденом Св. Георгия 4-й степени.

На этом факте я остановился столь подробно, чтобы показать — шанс у российских немцев добиться справедливости тогда ещё был. Через 25 лет их могли расстрелять за одну лишь фамилию. Хотя и в Первую мировую многие из немцев-офицеров были вынуждены сменить фамилии. Например, Иоганн Клейст стал Иваном Клестовым, Теодор Мут — Фёдором Мутовым, Вольдемар фон Визе — Владимиром Фонвизиным и так далее[157].

Вспоминают ли россиян в Цицернакаберде?

Немцам, призванным в действующую русскую армию, по мнению экспертов, служебный рост в армии был максимально затруднён. Многих умышленно переводили в более тяжёлые места службы. Так, 13 октября 1915 г. генерал-квартирмейстер Северного фронта генерал-майор М. Д. Бонч-Бруевич (брат видного большевика, профессионального революционера, а впоследствии советского государственного деятеля В. Д. Бонч-Бруевича) просил ставку перевести на Кавказ из Усть-Двинской крепости всех офицеров немецкого происхождения «в виду их неблагонадёжности»[158]. Прочтя это, я подумал: интересно, а по какой шкале оценивал он благонадёжность родного братца?