Манас великодушный - Семен Израилевич Липкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Камнем, сорвавшимся с горы, бросился Конурбай на своем коне навстречу вестнику. Увидев его, Миндибай остолбенел ог неожиданности. Мужество ушло из его сердца, ибо ужасным было волчье лицо Конурбая.
Весь мир превратился для таласского вестника в Конурбая, и мир был страшен. Губы Миндибая сделались сухими, он облизнул их и подумал:
«Только мой Молниеносный может спасти меня!»
Миндибай отпустил поводья своего коня, ухватившись за его драгоценную гриву. Конь почуял волю и взвился в высоту. Он пролетел над головой Конурбая и, казалось, испарился в собственной пыли. Конурбай, проклиная свою неудачу, вдруг увидел бумагу величиной с ладонь. Это из раскрывшейся сумки Миндибая вьгпало письмо Каныкей. Конурбай поднял его.
В это время вестник из Таласа, не замечая потери, достиг восточных ворот. Их охраняла стража, возглавляемая Кыргыном, одним из сорока львов. Увидев Миндибая, Кыргын крикнул:
— Брат мой, на лице твоем ужас! Ты прибыл из Таласа с дурной вестью?
Миндибай опомнился от страха. Он сказал с облегчением:
— Весть моя счастливая. У Манаса родился сын. Джакып назвал его Семетеем.
Слова Миндибая обрадовали стражу. Кыргын воскликнул, смеясь:
— Эта весть воистину счастливая! Теперь у народа киргизов есть упование. Скорей, Миндибай, порадуй сердце нашего льва! Но явись к нему с веселым лицом, а то оно сейчас у тебя такое, что нет охоты на него смотреть!
Тут и Миндибай засмеялся и с веселым лицом вступил в город.
В городе, Внутреннем и Внешнем, жили теперь одни киргизы. Китайская знать из дома Чингиза покинула столицу, и в ее дворцах поселились воины Манаса. Многоярусные дома казались им душными, и они расположились по дворам, проклиная город с его каменными улицами, на которых не росла трава, радуя глаза человека и животного.
Воины приветствовали Миндибая и, узнав его счастливую весть, стали зазывать к себе, чтобы угостить его, чтобы послушать слова о своем доме, о своих близких. Но Миндибай проезжал мимо, не останавливаясь. Он говорил всем:
— Я спешу порадовать сердце Манаса.
Только одно приглашение принял Миндибай, ибо приглашал его богатырь, которому не мог отказать в просьбе ни один из сорока Манасовых львов, — богатырь Сыргак. Он пребывал в саду, принадлежавшем некогда Берюкезу, убийце родителей Алмамбета. Жена Сыргака, красавица Бирмискаль, поставила в саду юрту, и, хотя в Самарканде, в городе ее отца, девушки не учились ставить юрты, Сыргак находил, что ее уменье выше всяких похвал, ибо он любил ее.
Услышав счастливую весть Миндибая, который пил кумыс из пиалы, сидя в седле, Сыргак сказал, заставив Бирмискаль покраснеть:
— Я завидую нашему льву. Дождусь ли я такого же счастья! Скачи, Миндибай, твоя весть нужна сердцу Манаса!
Манас восседал на алмазном престоле хана ханов. Престол, по приказу вождя киргизов, перенесли из чертога в сад, и Манас восседал на нем, слушая шум чинар и мерный плеск ключевой воды. Он вспоминал долину родного Таласа, милый голос Каныкей, красоту и величие Небесных Гор. Чужой город наскучил ему, и он думал:
«Утолю свою гордость и месть, просижу еще один, последний, месяц в Железной Столице, чтобы дом Чингиза покрепче запомнил меня и не посягал больше на дом киргизов, а там двинусь назад. Нет на земле места благодатнее долины Таласа!»
Прищурив левый глаз и собрав на лбу морщины, киргизский лев посмотрел в увеличительное стекло и увидел Миндибая, увидел в тот самый миг, когда Миндибай подъехал к воротам города. Лицо вестника было искажено страхом, и душа Манаса почуяла тревогу. Потом увидел Манас, как засмеялся Кыргын, а вслед за ним засмеялся вестник, и этот смех на лице Миндибая, сменивший ужас, озадачил Манаса. Он велел позвать к себе Кошоя и Бакая и, когда мудрейшие из мудрых пришли, сказал им:
— Прибыл Миндибай. Возможно, что вести его дурные. Не отходите же сейчас от меня, ибо вы моя опора и крепость.
Манас не отрывал от глаза увеличительное стекло до тех пор, пока Миндибай не вступил во дворец.
Спешившись и поклонившись киргизским вождям, Миндибай воскликнул:
— У народа нашего есть упование! Вот счастливая весть: Каныкей родила Манасу первенца. Джакып его благословил, назвав Семетеем!
У Манаса отлегло от сердца. Душа его повеселела, а глаза наполнились слезами. Заплакали от счастья Бакай и Кошой, и все трое стали целовать Миндибая.
Манас воскликнул:
— Сердце мое слишком мало для такого счастья! Бакай и Кошой, крепость моя и опора! Передайте воинам: в конце месяца Манас приглашает всех на пир в честь рождения Семетея. Отправьте вестника пира к Алмамбету и Бурулче. Пусть этот пир будет таким, чтобы память о нем стала достоянием потомков!
Успокоившись, Манас спросил:
— Кроме этой вести, привез ли ты мне, Миндибай, другие слова от моей жены?
— Я привез тебе письмо. Вот оно, — сказал Миндибай, и вдруг лицо его побелело: в раскрытой кожаной сумке письма не было.
Миндибай упал на колени, крикнув:
— Возьми, хан Манас, голову мою за мой проступок: я потерял письмо! Перед самыми стенами Железной Столицы вырос передо мной Конурбай, страшный, как сама смерть. Видимо, когда мой конь взлетел над Конурбаем, письмо выпало из сумки. Я виновен. Вот моя голова.
— Если ты виновен, мой Миндибай, — медленно молвил Манас, — то я все же прощу тебя, если вспомнишь ты хоть бы несколько слов Каныкей.
Миндибай, обрадованный, сказал:
— Вот ее слова: Манас должен вернуться без промедления. Он победит только тогда, когда откажется от престола хана ханов.
Манас подумал и отвечал так:
— Отпразднуем рождение Семетея и покинем Железную Столицу. Шесть месяцев должен я сидеть на престоле хана ханов, чтобы дом Чингиза запомнил меня. Так нужно для дела народа, ради которого лилась кровь богатырей.
Не принял Манас вещих слов своей жены. Может быть, если бы прочел он ее письмо, написанное прозорливой мудростью, не остался бы он в Железной Столице до рокового срока, сразу покинул бы столицу хана ханов и беда не настигла бы несчастный дом киргизов!
Но случилось так, что письмо Каныкей прочел не Манас, а Конурбай.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Коварство
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
В тайном коварстве — сила врагов.
Тайна величья — в правде веков.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Подняв бумагу, выпавшую из сумки вестника, Конурбай понял, что в его руках письмо, но прочесть его не сумел, ибо Каныкей писала
